Инна Гончаренко: "Через четыре года женское катание в мире будет российским"
СОБЕСЕДНИКИ Елены ВАЙЦЕХОВСКОЙ
Тренер Елены Радионовой – о возвращении Плющенко, четверных прыжках у женщин и роли родителей на тренировках
Год назад Инна Гончаренко впервые вывела в мир большого фигурного катания свою подопечную – Елену Радионову. И та с первой попытки стала победительницей юниорского финала "Гран-при". Переход спортсменки и тренера на взрослый лед тоже получился успешным: на двух этапах "Гран-при" Радионова поднималась на пьедестал и в итоге оказалась в финальной шестерке.
Сразу после того, как финалисты были определены, мы с Гончаренко встретились в ЦСКА.
* * *
– Тамара Москвина однажды сказала, что, начав работать тренером, она долгое время видела перед собой только "попы" более опытных и заслуженных коллег: Станислава Жука, Елены Чайковской, Татьяны Тарасовой... Вам знакомо такое состояние?
– Знакомо, конечно. Помню, когда только начинала работать на катке "Южный" на сеансах массового катания, мне попались несколько ребят, которые хотели тренироваться всерьез. Вот я и решила посмотреть: а чем же занимаются их сверстники? И пошла на стадион "Москвич", где проводились детские соревнования. Вернулась тогда в шоке – настолько все это мне показалось недосягаемым. В то же самое время поняла, что хочу заниматься именно такой работой. Ну а когда пришла в ЦСКА, там уже было делом принципа не ударить в грязь лицом. Не подвести ту же Елену Буянову, которая доверила мне маленьких спортсменов.
Другой вопрос, что я никогда не воспринимала более опытных коллег как людей, которые живут в каком-то другом измерении. Понимала, что они добились всего потому, что для них тренерская работа стала образом жизни гораздо раньше, чем для меня. И очень много трудились. Ведь тренерская работа – это прежде всего труд, а уже потом честолюбие и все остальное. Но работать я не боялась никогда. В каком-то смысле мне было даже проще, как бывает, когда постоянно имеешь перед глазами чужой опыт.
– Почему в свое время вы перестали работать с Аделиной Сотниковой? Или вас просто заставили передать талантливую спортсменку более опытному специалисту?
– Я хорошо знала маму Аделины еще до того, как они пришли на каток: наши дети ходили в одну группу в детском саду. И получилось так, что, начав работать в ЦСКА, именно я попросила Буянову посмотреть девочку. Елена Германовна тогда имела группу достаточно сильных спортсменов и спросила меня, почему я сама не хочу поработать с Сотниковой. Вот мы и договорились, что Аделина начнет кататься у меня, а потом Буянова заберет ее к себе в более старшую группу. Так что я с самого начала понимала, что моя работа с Сотниковой – это временная история.
– Неужели не было обидно отдавать спортсменку, понимая, что уже пошел результат?
– Дело не в результате. А в том, что к детям очень сильно привыкаешь. Тем более что в Аделину я вложила очень много души. Но она заслуживала этого. И мне очень хотелось, чтобы в дальнейшем – у кого бы ни каталась Аделина – она имела такую базу, с которой ей было бы легко идти вперед.
– С кем было проще работать – с Сотниковой, или с Леной Радионовой?
– Даже не знаю, как ответить. К тренерской работе слово "легче" не очень подходит. Тем более что за период от Аделины до Лены в моей собственной жизни произошло очень много событий, заставивших пересмотреть все, в том числе и отношение к профессии.
– Вы имеете в виду болезнь?
– Да. Скрывать тут нечего, об этом знают все. Я столько всего пережила и увидела, пока лежала в больнице, что сейчас меня очень трудно чем-то испугать или удивить. Могу сказать, что ничего более тяжелого в жизни не бывает. Разве что ситуация, когда точно так же болеют близкие. Так что работа для меня сейчас – просто хобби. Любимое дело, которое доставляет массу удовольствия. Хотя изначально я совершенно не собиралась возвращаться на каток после больницы.
– Почему?
– Потому что была в ужасном состоянии. Знаете, мой муж никогда не любил фигурное катание. Скорее, терпел его. Это понятно: много лет фигурное катание почти полностью забирало меня из семьи, образно говоря. Но когда муж увидел, что я все больше и больше отгораживаюсь от жизни и погружаюсь в какую-то беспросветную депрессию, именно он вернул меня на лед. Дал как бы невзначай посмотреть один прокат моих ребят, другой. И добился того, что во мне действительно начал просыпаться интерес к жизни.
* * *
– Ученики за время болезни не разбежались?
– Я сама их тогда раздала – не была уверена, что вообще вернусь из больницы. Хотя тренеры на катке постоянно меня поддерживали, верили, ждали. Ну а когда я все-таки пришла на каток и увидела своих ребят, то завелась уже сама. Поняла, что не имею права бросить тех, в кого уже вложено столько сил. Кстати, ушли за это время только те, кто с самого начала не очень хотел работать.
– А вообще часто случается, что ребенок безмерно талантлив, а работать его не заставишь?
– Бывает, конечно. Мне кажется, что отрицательную роль играет сама система, которая сложилась у нас в стране: как только у того или иного спортсмена что-то начинает получаться, вокруг него тут же поднимается такой ажиотаж, что и у самого ребенка, и в большей степени у его родителей, что называется, "сносит крышу". И все. Многие "отваливаются" уже на этой стадии, ничего по большому счету не выиграв.
– Как, кстати, вы относитесь к правилу, ограничивающему возможность спортсмена выступать во взрослых соревнованиях до достижения им определенного возраста?
– Негативно отношусь. На мой взгляд, наоборот хорошо, когда маленькие подпирают старших, заставляют их активнее "шевелиться". Да и сами они в такой обстановке способны быстрее расти. Радионовой еще повезло: она успела повариться во взрослой "каше" внутри страны до того, как были введены очередные запреты.
– Тем не менее она все еще лишена возможности бороться за место в основной сборной страны.
– Тоже неправильно. Как и та ситуация, которая восемь лет назад была с Мао Асадой, когда ей не разрешили выступать на Олимпийских играх в Турине. Если ребенок готов соревноваться на взрослом уровне, почему он не должен иметь такой возможности? Тем более, что век спортсмена вообще короток. Особенно – у девочек.
Если у спортсмена "детское" катание – он ничего не выиграет. Чего бояться-то? А главное – зачем искусственно огораживать взрослых от дополнительной конкуренции? Хотят гарантированно иметь место в команде? Так пусть и отбираются наравне со всеми, безо всяких ограничений.
– Даже боюсь спрашивать, что вы думаете по поводу возможного возвращения в сборную Евгения Плющенко.
– Я, кстати, только "за". Если спортсмен имеет характер и уровень мастерства, позволяющий уходить, приходить и обыгрывать всех снова и снова, да пусть хоть сто раз возвращается – если может. Человек вообще должен быть свободен в своем выборе. Тем более – в спорте.
Другой вопрос, что для всех должен быть единый принцип: если ты решил вернуться, будь добр делать это по общим правилам. Ты заслуженный ветеран? Отлично. Но тебя за это уже наградили. Хочешь снова "колбаситься" в общей куче – ну так не требуй для себя никаких исключений и отдельных условий. Я считаю именно так.
* * *
– Как вам кажется, каким будет через четыре года женское катание?
– Думаю, что российским. И очень техничным. В свое время именно к этому шел Станислав Жук. Его девочки еще 30 с лишним лет назад прыгали все тройные прыжки. Жук даже фигуристов тогда подбирал к себе в группу "под прыжки" – с определенным мышечным строением. Просто он не все успел, не хватило здоровья. А потом в России начался период, когда стало не до фигурного катания, мягко говоря. Но сейчас все возвращается.
– Вы готовы к тому, что Радионовой, чтобы на что-то претендовать на следующих Играх, придется прыгать и тройной аксель, и, возможно, четверные прыжки?
– В принципе готова. Думаю, кстати, что в той же Японии работа в этом направлении уже идет вовсю.
– Сколько, на ваш взгляд, требуется времени, чтобы довести сложный прыжок до уровня стабильного исполнения в соревнованиях?
– Два-три года. Можно и быстрее, но я имею в виду не просто выкрутить прыжок и не упасть, а сделать его с интересного захода, с хорошим выездом.
– В одном из ваших интервью я прочитала, что ваша любимая фигуристка – Мао Асада. Почему?
– Наверное, во мне слишком глубоко сидит то, чему нас учили еще в школе: что в человеке все должно быть прекрасно. Мао – красивая, очень гармоничная спортсменка. Умная, техничная, прыгающая сложные прыжки. Я неоднократно видела у нее прекрасные попытки тройного акселя, когда она тренировалась у нас в ЦСКА.
В свое время мне точно так же нравилась Катарина Витт. Имея очень сложные по тем временам прыжки, она брала именно комплексом качеств. Когда воедино сведены и техника, и эмоции, и уверенность, и элегантность…
– Помните свои чувства по отношению к Витт, когда она вернулась на лед перед Играми в Лиллехаммере? Не было жалости?
– Жалости – нет, но как раз тогда я подумала, что спортсмену такого класса нужно все-таки чувствовать некую грань своих возможностей. Понятно, что тогда по большому спорту заностальгировали многие, получив возможность вернуться в любители. Вот и вернулись – как Витт. Непонятно зачем.
– За работой своих иностранных коллег вы следите?
– Не могу сказать, что очень пристально. Но, безусловно, смотрю, как и что они делают. Мне нравится, например, как работает Рафаэль Арутюнян, нравится – по узнаваемости стиля – Фрэнк Кэролл. С тем же Арутюняном я много разговаривала. Думаю, его преимущество над многими другими тренерами заключается в большом количестве льда, позволяющем очень много работать над катанием, а не над прыжками. Плюс – много помощников, усилия которых очень грамотно распределены между спортсменами. Мы просто не имеем возможности так много заниматься скольжением, вращениями, постановочной работой. Мне, по крайней мере, очень этого не хватает.
С другой стороны, у нас принято строить работу групповым методом. Когда мы с Леной Радионовой были на турнире в Оберстдорфе, я разговаривала на эту тему с Эдуардом Плинером, и он признался, что в первые годы своей работы в США пытался возродить у себя на катке принципы СЮПа – стадиона юных пионеров. Организовал группы, наладил работу. Но тут же столкнулся с недовольством родителей, считающих, что тренер обязан заниматься с их ребенком индивидуально. Видимо, поэтому в Америке так и сложилось, что прыжками занимается один специалист, вращениями – другой, скольжением – третий…
* * *
– Вы – жесткий тренер?
– Думаю, да. Прежде всего потому, что очень требовательна по отношению к самой себе.
– А могли бы, к примеру, отнять у спортсмена еду?
– Если спортсмен сам не понимает, что должен себя в чем-то ограничивать, отнимать бессмысленно. Это пустая трата времени и нервов. Хотя во времена, когда каталась я сама, у нас отнимали. Другой вопрос, что постоянно приходится объяснять и спортсмену, и его родителям, что достижение результата – это долгий и сложный процесс. В котором так или иначе должна быть задействована вся семья.
– На свои тренировки вы родителей пускаете?
– Да. Тоже не вижу смысла запрещать. Конечно, с родителями бывает непросто. Ну так это всегда так было. Помню, когда сама еще каталась на СЮПе, мама одной девочки пыталась постоянно давать своему ребенку советы с балкончика, который был над катком. Причем на этот балкон она ухитрялась пробираться даже тогда, когда двери закрывали на ключ. И допрыгалась однажды до того, что упала через перила – ее за ноги успел поймать наш радист. Жуткая картина была, когда она висела надо льдом вниз головой. Меня спасает то, что я близорукая. И совершенно не вижу, что вокруг катка делается.
– Есть же очки?
– Не ношу. У меня сразу начинает болеть от них голова.
– Для вас важно, как вы выглядите, стоя у борта?
– Конечно. Я всегда набираю полный чемодан одежды, из которой потом ничего не могу выбрать. Меня в этом плане постоянно воспитывает старшая сестра. Очень внимательно смотрит, в чем я одета, когда стою у борта, потом, как положено старшей сестре, критикует.
– Всегда было интересно, кстати: в чем смысл стояния тренера у борта, когда катается спортсмен? Ведь уже толком ничего не подскажешь.
– Хороший вопрос, кстати. Скорее, это просто традиция. Безусловно, есть спортсмены, которые очень зависимы от ситуации – стоит тренер у борта, или нет. Мне тоже, естественно, кажется, что роль тренера у борта огромна. Хотя, наверное, было бы правильнее заранее готовить человека к тому, что тренера по какой-то причине может не оказаться рядом.
– Сразу вспоминается Татьяна Тарасова, сказавшая однажды: "Моя задача сделать так, чтобы спортсмену не был нужен в момент выступления никто: ни я, ни хореограф, ни психолог".
– По большому счету это задача любого тренера. Но я все равно, стоя у борта, вижу, что мой спортсмен катает программу не на судей, а на меня. И вот эта связь ощущается постоянно.
– Так вы ж ничего не видите без очков?
– Все, что мне нужно, я вижу прекрасно.
