«Смотришь на свои анализы — везде по нулям, химиотерапия убила все». Как лучшая триатлонистка России победила болезнь

«После химии я почти разучилась ходить». Пронзительная история триатлонистки

Мы уже писали про эту потрясающую девушку. Мария Шорец участвовала в Олимпийских играх в Рио, после этого выиграла чемпионат мира по акватлону, ей принадлежит рекорд России на «половинке айронмена». По всем показателям она была одной из лучших триатлонисток страны с хорошими перспективами. В начале 2018-го Шорец поставили страшный диагноз: острый монобластный лейкоз. Речи о продолжении карьеры уже не шло, под угрозой была жизнь. Какое-то время она через соцсети собирала деньги на лечение, будущее было туманным.

Донором стал мужчина из Германии

И вот в воскресенье я вижу Машу. В кафе. Неподалеку от Мещерского парка. Вокруг нее 20-25 любителей спорта. Они вместе были на пробежке. Мария сидит в центре, рассказывает свою историю. Потом — отвечает на самые разные вопросы. Дает советы по плаванию, бегу, режиму. Вспоминает смешные истории с соревнований. После поговорили и мы. О жизни.

— Как прошли ваши последние 1,5 года?

— После трех курсов химиотерапии в Санкт-Петербурге наступила ремиссия. Но в моем случае, чтобы закрепить все, необходимо было делать трансплантацию костного мозга. Собиралась делать ее в Петербурге, но потом мне предложили финансовую поддержку. Появилась возможность сделать операцию в Тель-Авиве. Меня убедили, что там будет лучше. И я ни разу не пожалела.

— Почему там лучше?

— У израильских врачей больше опыта в лечении такого рода заболеваний. В начале июня 2018-го я уехала в Израиль, мне провели все обследования, начали поиск донора и назначили дату трансплантации. Все это заняло меньше месяца.

— Ничего себе.

— Да, там это происходит очень быстро. После трансплантации две недели я провела в больнице, все прошло хорошо. Донорский костный мозг начал приживаться. Сейчас я уже знаю, что донором был мужчина из Германии. Мы с ним даже можем познакомиться.

— А раньше было запрещено?

— Два года действует правило конфиденциальности. Донор не знает, кому он помогает, а больной не в курсе, кто спасает его. Таковы условия. Теперь же я могу подать заявку в международный регистр доноров. И если он согласится — мы можем встретиться очно. Примерно раз в полгода больницы устраивают такие встречи: реципиент-донор. Возможно, когда-то я решусь на это.

— Почему когда-то?

— Пока я еще не готова психологически.

— Должно быть странное ощущение — испытывать благодарность к человеку, которого вообще не знаешь.

— Да, есть такое.

— Как люди становятся донорами?

— Чтобы стать донором костного мозга, нужно сдать 9 мл крови. У нас в некоторых медицинских центрах существует такая бессрочная бесплатная процедура. После этого попадаешь в регистр доноров крови. Затем, если появляется человек, у которого большой процент совпадения по определённым генам с вами, звонят из больницы — и, если ты согласен, процесс запускается.

В России регистр доноров костного мозга очень маленький. Особенно по сравнению с немецким. В Германии аккумулированы, наверное, доноры со всего мира. В России же донора для меня не нашлось. У моей подруги — было два потенциальных донора, но каждого обследовали по месяцу. В итоге она потеряла очень много времени и ей пришлось делать еще один курс химиотерапии. А ведь бывают острые случаи, при которых месяц — это огромный и даже невосполнимый срок.

— Есть объяснение, почему мы так отстаем в этом направлении?

— Не знаю, у нас эта сфера развита слабее, чем в Европе.

— Как у донора забирают необходимое количество костного мозга? Насколько это опасно?

— После всех согласований потенциальному донору вводят специальный препарат. Какое-то время он стимулирует выход нужных стволовых клеток из трубчатых костей в кровяное русло. После нужно прийти в больницу — там потенциальному донору ставят капельницу, забирают кровь. Она проходит через центрифугу. Нужные клетки отсеиваются, а основная масса вливается обратно.

— И все?

— Да, никаких пункций трубчатых костей давно уже нет. Это было раньше. После забора необходимых клеток донор может продолжать свою дальнейшую жизнь в прежнем режиме в тот же день.

Перед трансплантацией пробежала 15 км в темпе 5 мин/км

— Что было после трансплантации с вами?

— До ноября я находилась под постоянным наблюдением в Израиле. Два раза в неделю приходила в больницу, сдавала анализы. Первые 100 дней после трансплантации считаются самым острым периодом. Если грубо, то новая иммунная система начинает контактировать с остатками старой. В организме идет борьба. Это может отразиться на любых органах. У меня вот болели суставы пальцев. Но после гормональной терапии стало гораздо лучше.

— Страшно было перед операцией?

— Было, конечно. Ни один врач на свете не может дать гарантий перед трансплантацией. Химиотерапия уничтожает весь костный мозг, который находится в трубчатых тканях. Просто все внутри убивается. Потом вливаются новые стволовые клетки и начинают приживаться, но нет четкого понимания, что будет дальше. Всегда сохраняется вероятность, что что-то пойдет не так. Это серьезнее, чем трансплантация органов. Костный мозг может просто не прижиться. Вместе с тем панического ужаса накануне нет. После химиотерапии тебе настолько плохо, так сильно тошнит и такой упадок сил, что уже наоборот с нетерпением ждешь дня операции.

— Физически и психологически химиотерапия — самое сложное?

— Да. Вот представьте, смотришь на свои анализы, а все по нулям: лейкоцитов нет, нейтрофилов нет, лимфоцитов нет. Только чуть гемоглобина. Все остальное — убито.

— Фехтовальщик Павел Боронтов, которого тоже ждет трансплантация костного мозга, рассказывал, каким откровением для него стала реакция многих людей на болезнь. Вот говорят взрослому мужику, что у него рак — и у человека сразу опускаются руки, лежит целыми днями на кровати и ничего не хочет делать.

— У меня все было наоборот. Даже между курсами химиотерапий я старалась каждый день бегать, плавать или заниматься ОФП. Все что угодно, лишь бы поддерживать мышцы в тонусе. Перед операцией пробежала 15 км в темпе 5 мин/км.

— Ого.

— Думаю, я была единственным человеком в мире, кто делал такое перед трансплантацией костного мозга.

— Хотели доказать себе, что сильнее болезни?

— Знала, что, если все заброшу — лучше точно не станет. Видела, что слабею, но лежать, как овощ, было страшнее. Пробегала 10 км и понимала, что еще могу что-то. Успокаивала себя, что все будет отлично.

Когда увидела людей после трансплантации — у меня потекли слезы

— Сейчас и два года назад вы — два разных человека?

— Эта ситуация научила меня многому. Во-первых, еще больше дорожить родными и близкими. Они поддерживают в любой ситуации, что бы ни случилось. Во-вторых, ценить простые вещи. Выйти на улицу тогда, когда ты хочешь — это счастье. Съесть, что тебе хочется — счастье. Увидеть людей, которых хочешь — счастье.

До трансплантации я лежала в стерильном боксе. Когда, наконец, вышла из палаты в холл и увидела людей — у меня просто полились слезы. Все ходят, суетятся и даже не задумываются, насколько они свободны. Я теперь никуда не тороплюсь. Спокойнее отношусь к любым проблемам. По сравнению с тем, что было — все это такая ерунда.

— Чем сейчас занимаетесь?

— В прошлом году переехала в Москву. Мне предложили работу в Федерации триатлона России (ФТР). Тренируюсь в свое удовольствие и работаю тренером. Спортивная цель — проехать многодневку на маунтинбайке. Хотела в этом году, но из-за текущих событий ничего не получится. Давно собиралась взяться за испанский. В прошлом году решила: когда, если не сейчас? Занимаюсь с репетитором английским и испанским, плюс начала самостоятельно изучать иврит. Столько прожила в Израиле — хочется понимать этот язык. Еще занимаюсь проектом — запустила свою школу триатлона. Потихоньку набираю спортсменов. Ориентируюсь на любителей.

— Как они реагируют, когда узнают ваши результаты? Что вы, например, десятку по ходу триатлонной «олимпийки» бежали за 35 с копейками.

— Говорят: «Ого, а по тебе так и не скажешь». Но жизнь полна сюрпризов.