Газета Спорт-Экспресс № 166 (7110) от 29 июля 2016 года, интернет-версия - Полоса 16, Материал 1
АКАДЕМИЧЕСКАЯ ГРЕБЛЯ
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Юрий ТЮКАЛОВ48 МОЗОЛЕЙ
Он двукратный олимпийский чемпион по академической гребле. Первое золото взял в 1952-м. В Хельсинки, на первой же Олимпиаде для Советского Союза. Вы вдумайтесь: в 1952 году…
Годы спустя гребец Юрий Тюкалов найдет себя в новой профессии - и станет одним из самых известных скульпторов страны.
* * *
Юрий Сергеевич отказывается фотографироваться - стесняясь одежд действующего скульптора.
- Давайте я вам альбом подарю, и не будете меня снимать, - хитрит Тюкалов.
Но мы еще хитрее. Забираем альбом - и гнем свое:
- А давайте с Петром Алексеевичем…
Тюкалов сдается. Выдыхает:
- Раз с Петром Алексеевичем - давайте. Можно!
Встает рядом с бюстом. Вылепленным собственными руками.
Царь Петр - его любимец. В этой мастерской повсюду. Вот парадный, вот пригорюнившийся, вот посмертная маска - копия работы какого-то голландца.
Бюст на могиле самого государя в Петропавловской крепости лепил Тюкалов. Нам же указывает на другой:
- Вот такого Петра Алексеевича год назад установили в резиденции Путина на Валдае. У меня второй экземпляр.
- Чемпионов Хельсинки-1952 почти не осталось. Встретили в вашем Питере Галину Зыбину - та как новенькая. Вас нахваливала: “Тюкалов молодец, но танцевать уже не может. А я танцую!”
- Она-то танцует, а у меня сначала инфаркт был, потом инсульт! Двигательные функции нарушены!
- Вот бы не подумали.
- Вы серьезно? Шевелюсь с трудом. Вот эта нога не ходит, рука не работает. Все на силе воли. Потому что сидеть дома, смотреть Баскова и Пугачеву… Лучше умереть!
- От метро до мастерской довольно далеко. Ходите пешком?
- До последнего года - исключительно пешком. Полезно, восстанавливал двигательные функции. А теперь уже не хватает сил - пристроюсь на скамеечку у станции “Московская”, жду трамвая. Дышу воздухом. Но до того, чтобы сидеть в садике с пенсионерами и обсуждать, как прежде было, еще не пал.
- Похвально. “Жигули” ваши несколько лет гнили под окном. Сгнили окончательно?
- Да я позавчера эту машину завел!
- Господи. Зачем?
- Потому что мне много лет - 86. Скоро поеду в санаторий “Белые ночи”. Сам за рулем.
- Вы нас поражаете все сильнее.
- После инсульта 15 лет назад парализован был, на костылях ходил. Часть лица ничего не чувствовала, хоть глаз режь. До сих пор не чувствует, полное онемение. Вторая сторона как-то компенсирует. К счастью, глазное дно не повреждено. Мутновато, но вижу. Люди в моем возрасте прут к врачам - глаукомы лечат, хрусталики вставляют. А я пользуюсь тем, что Боженька дал.
* * *
- Вы же в блокаду пережили тяжелейшую дистрофию?
- Что это дистрофия - я не ощутил. Просто худел, худел, худел. А жизненные функции нарушены не были.
- Сколько килограммов в вас тогда было?
- Понятия не имею. Там не до взвешивания. Представьте: 41 градус мороза, все окна выбиты. Вместо них фанерка. Темно, дров нет. Папа ушел на фронт, купить не успел. Какие-то полешки валялись, я их распиливал на маленькие колобашки. У нас стоял таганок такой на трех ножках, кипятили чай на нем, варили скудную еду. Вставляли в большую печь, думали, прогреет и ее.
- Прогревал?
- Мало - печь-то делали до революции, кирпичи толстенные. Становилась едва тепленькой, мы прислонялись к ней спиной. Так и стояли, пока не остынет. Спать ложился - надевал на себя все, что мог, а сверху одеяло.
- Мылись как?
- Раз за всю блокаду выдали талон - дядя Вася взял с собой в баню. Начинаем мыться, гаснет свет в женском отделении. Крик: “Всем отвернуться!” - мимо идут голые женщины.
- Вы не подглядывали?
- А как мне подглядывать - если дядя Вася лицом сунул в шайку с водой? Женщины прошли, намылил голову - тут воздушная тревога. Отключили воду, свет. И все, размазал мыло полотенцем, домой пошел. Маму расстраивать не стал - сказал, что помылся.
- Так за блокаду и не мылись ни разу?
- Нет.
- Три года!
- Настоящая блокада для меня длилась год. Зима 1941 - 1942-го - самое ужасное время. Весной уже полегче. Сами себя подкармливали - все парки и сады Ленинграда превратили в огороды. Вокруг Медного всадника - грядки с капустой!
- Ничего себе.
- Немцы стояли не так плотно к городу, возникали какие-то промежутки. Некоторые поля были почти на передовых позициях! Вот тут немцы - а здесь мы, мальчишки, морковку дергаем.
- Обстреливали вас?
- Бывало - из-за наших же! От Лахты до Лисьего Носа железнодорожная ветка. Как раз там, где мы ковырялись. Подогнали платформу с орудиями, снятыми с кораблей. Превратили платформу в бронепоезд. Лупили по немцам - те почему-то не отвечали. Потом наши отъехали, оставив груду красивых латунных гильз. Немцы словно проснулись - долго палили по тому месту, где платформа была.
- Капусту от Медного всадника воровали?
- У меня был случай. Шли мимо, приятель толкнул в эти грядки. Капуста только начала созревать, в середке совсем маленький корчежок. Я схватил - и за пазуху.
- Съели?
- Мы, дети, работали - а жили в общаге. Мальчишки с девчонками - все в одной комнате. У меня крайняя кровать, рядом койка нашей воспитательницы Изы Ефимовны, англичанки. Днем куда кочан девать? Подушки ватные были - скатал вату в одном конце, а в другой засунул капусту. Ночью, думаю, съем.
- Удалось?
- Легли - а капуста, паразитка, хрустит! Сейчас понимаю - наверное, Иза Ефимовна все слышала. Хрустел я громко. За ночь управился. Не спал вообще.
- Еще чем питались?
- Залезал под Лахтой на деревенское кладбище - собирал грибы. Засолил баночку. Грибы на кладбище отлично растут.
- Вы говорите - работали. Кем?
- Водовозом. В 6 утра отправлялся на конюшню, запрягал лошадь по кличке Игрушечный.
- Сами?
- Запрягал своими руками - единственное, оголовье нужно было затягивать сыромятным ремнем. Вот тогда конюх помогал. Бочка у меня была на 300 литров, все, как в фильме “Волга-Волга”, - въезжал в Неву, разворачивался и доставал черпак на палке.
- Тяжело.
- Фекалии возить, чтоб удобрять помидоры, - еще тяжелее! Мне и такую бочку ставили. Запах кошмарный!
- Надо думать.
- Дерьмо черпал - и вез через город. А однажды случилось приятное - за Володарским мостом молокозавод. Велели оттуда привезти десять полных бидонов. Тетки на заводе так напоили молоком, что из меня лилось!
- Пожалели мальчишку?
- Чтоб по дороге из бидонов не отхлебывал! До сих пор помню, как еду по булыжной мостовой, Игрушечный перебирает ногами, берег Невы - и грохот от бидонов. Будто колокола!
- Та же Зыбина рассказывала - не было в ее жизни ничего вкуснее блокадного хлеба.
- Мне тоже так кажется! Это сейчас батон маленький - а в блокаду пекли здоровенный хлебный кирпич. Ноздрястый такой! Черт-те что в нем намешано!
- Например?
- Стружки, опилки. Но были мы настолько голодные, что казался вкуснейшим. 125 граммов сырого хлеба - крохотный кусочек. Нюра, соседка, работала на шестом хлебозаводе. Это подспорье наше было!
- Таскала буханки со службы?
- Нам полагались деньги за папу, офицера. Скопится за месяц - покупаем у нее килограмм хлеба. Она питалась на заводе, потом еще на карточку получает и нам продает.
- Попасть на хлебозавод - мечта?
- Один раз попал - дирекция решила детишек подкормить. Устроили концерт, меня Нюра провела как собственного ребенка. С нетерпением ерзал на кресле в зале, думал - скорее бы закончилось представление. Понятно же, будут подарки!
- Чем угощали?
- В антракте дирекция этично разошлась, а женщины нас схватили, повели в раздевалку. У каждой шкафчик. Открывают - я чуть сознание не потерял! Вот такой кирпич, белая булка! И эмалированная кружка воды.
- Что-то до дома донесли?
- Нельзя было ни грамма утащить за проходную - все надо есть сразу и самому.
* * *
- Хоть один счастливый день в блокаду у вас был?
- В 1941-м - Новый год. У двоюродного брата Гешки папа служил в охране какого-то объекта, им выдали паек к празднику - а там баночка шпрот. Я отрезал кусочек хлеба, положил на него две рыбки. Вот это запомнил на всю жизнь! Настоящее счастье!
- Самая длинная очередь, которую отстояли в блокаду?
- Помню самую противную. Мама послала в булочную выкупать хлеб по карточкам. Сначала выдавали 125 граммов, потом 250 - четыре длинненьких кусочка. Мне взвесили, протягиваю руку - вдруг карауливший поблизости парень выхватывает, тут же засовывает в рот. Таких называли “хапушники”. А народ кругом обозленный - кто ногами его бьет, кто руками. Но хлеб-то съел, не вернешь. С тех пор в булочную ходила мама.
- Карточки вы не теряли?
- Никогда. Это была бы трагедия. Разные люди были, не все голодали! Жуликов хватало, провокаторов!
- Что делали?
- Налет фашистских бомбардировщиков - внезапно из города вылетает зеленая ракета. Указывает на заводы, объекты наши. Свои же пускают!
Или случай - отец у меня кавалерист, перевели его на Волховский фронт. Кругом болота. Оказался в офицерском батальоне. Служил с ним молодой человек, написал жене, которая оставалась в Ленинграде. Та пришла в нашу квартиру, забрала у мамы шубу, бархатное платье, порылась, как у себя дома. Взамен сунула полтора килограмма хлеба и банку повидла. А сегодня эти люди тоже с медалью “За оборону Ленинграда”!
- Страшно слушать.
- У нас целый месяц в соседней комнате лежали четыре покойника. Сначала скончался дядя Ваня. Перенесли на стол, закутали в простыню. Собирались похоронить, но из-за мороза машина, развозившая трупы, не приехала. День спустя не проснулась тетя Шура. Ее уже некому было закутывать, так и осталась в постели. Вскоре умер мой двоюродный брат Андрей. После аспирантуры Горного института его прочили в большие ученые. На фронт не взяли - работал на заводе “Большевик”. Туда приходили подбитые танки, их ремонтировали и отправляли обратно. Андрюшка вернулся со смены, лег и уснул. Вечным сном.
- От чего?
- Голод сломал! К нам переехала тетя Зина, в ее дом попала бомба. На третий день не вышла из комнаты. Мы заглянули - она мертвая. Все эти трупы лежат рядом в нашей квартире. Мама заявила в ЖАКТ, жилконтору, - а их не вывозят. Тянули до начала следующего месяца. Знаете почему?
- Почему?
- Потому что жактовские сотрудники получили на них карточки. Сто процентов! Забирали трупы бойцы ПВО. Ночью дежурили на крышах, днем развозили покойников. Видим - как бараньи туши, вертикально, в грузовую машину кидают нашу родню. В каждом районе был склад трупов. Потом нам рассказали - отвезли на Охтинское кладбище, там сваливали, не разбирая, в братскую могилу.
- Представляем запах в вашей квартире.
- Никакого запаха в минус 40 градусов! Морозилка!
- Можно привыкнуть к трупам под боком?
- К чему угодно привыкаешь. Идешь по улице - сидит человек. Смотрит на тебя какими-то глазами… Стеклянными, что ли? Возвращаешься - он уже мертвый. Кто-то ногой его подтолкнет - валится набок.
- Людоедство было в блокадном Ленинграде?
- В первую зиму мама меня на улицу не выпускала - я худющий, ребра наружу. Но щеки у меня всю жизнь вот такие, пухленькие!
- Боялась - съедят?
- Говорила - “на котлеты пустят”. Думаю, могли. Случаи были.
- Знаменитый борец Александр Иваницкий тоже пережил блокаду. Рассказывал нам - позже не мог переломить в себе ненависть к немцам.
- У меня такого не было. После блокады в наш спортивный клуб привезли пленных немцев. Они очень быстро и хорошо построили трибуны. Мастерили какие-то игрушечки, свистульки - нам дарили. С виду нормальные люди.
- Зато в городе устроили показательную казнь немцев.
- У кинотеатра “Гигант” пятерых повесили.
- Вы там были?
- Нет. Это далеко, на Охте - трамваи туда не ходили. Как рассказывали, народу собралось море. А мы знать не знали, что намечается, по радио не предупреждали. Люди ожесточены были - разорвать могли, попадись им немец! Была у меня история, видел, как кидались на одного…
- Что за история?
- Объявили воздушную тревогу. Сбили фашистский самолет, тот рухнул у Таврического сада. Летчик выбросился с парашютом. Люди выходят из бомбоубежища, смотрят: на Дегтярной у булочной купца Груздова пятиэтажный дом. Парашют клином с крыши свисает почти до третьего этажа!
- Ого.
- Мой дядюшка Вася, которого по возрасту в армию не взяли, с квартальным Волковым бегом в подъезд. Летчику деваться некуда, он там. Мы с братом Костей - за ними.
- Смело.
- Поднимаемся по лестнице на чердак. К слуховому окошку. Темень вокруг, жутковато. Дядя Вася два слова знал по-немецки. Кричит в темноту: “Хенде хох!” Волков достал наган с барабаном. Тишина. Мы с Костей слышим: кряхтит кто-то. Глянули - немец пробил крышу, висит на стропах, словно в гамаке! Просит освободить - а ему вместо этого: “Хенде хох…”
Тут же случился дворник Пантелеич - разрезал стропы. Немца торжественно повели в 8-е отделение милиции. 40 градусов мороза, снег, он шагал в одних носках. Приплясывал от стужи. Оказывается, Пантелеич вместе со стропами сапоги с него срезал. Никто и не заметил! Вот русский-то человек!
- Браво.
- А люди столпились, немца видят - кидаются отбивать. Разорвать хотели своими руками. Кое-как довели до машины.
* * *
- Сборы перед Олимпиадой-1952 тяжелые были?
- Очень! Решение участвовать в Олимпийских играх пришло поздно, в декабре 1951-го. Нас срочно закинули в Поти. Звали мы его “Поти на болоте”.
- Много болот?
- Сплошные. Колхидская низменность - болота осушали, понастроили каналов. Грести удобно. Но тучи комаров, буйволы. Обернешься назад на всплеск - а это буйвол с одного берега на другой переплывает. Ноздри раздуваются, огромные рога над водой. Напорешься лодкой на такого - там и останешься.
- Никто не напарывался?
- Бог миловал. Еще радость - змеи. Ж-ж-ж, зигзагами по воде, только головка торчит. Потом на берег. Плюс булыжники рядом с тобой падают.
- Это что?
- Черепахи грелись на солнце. Лодку увидели, испугались - и в воду. Будто камень. Вот такая экзотика.
- Долго?
- Три месяца! Бань нет - грузины мылись ледяной водой. Для нас специально грели - еле тепленькая была. При этом относились к нам, как к врагам.
- С чего бы?
- Из еды у нас - макароны да мясо буйволов. Жесткое, сплошные жилы. Так начальство распорядилось выдавать изредка рис, который предназначался школам, детским садам. Вот грузины и возненавидели. Когда вышли мы 1 мая на демонстрацию, вслед неслось: “Немецкие штурмовики идут…”
- Говорят, на Олимпиаде-1952 всех оформляли работягами. Кого сталеваром, кого сапожником.
- Впервые слышу. Вот то, что просили не терять бдительность, - это было. Опасались провокаций. Наши ведь настояли, чтоб построили вторую Олимпийскую деревню - для СССР и всего соцлагеря. Отдельно от капстран.
- Сталкивались с провокациями?
- Ночами флаг срывали. Как-то лодки разгружали - мальчонка принялся по ним из рогатки пулять. Можно понять!
- Почему?
- Там было много обиженных. Мы же в 1940-м отвоевали Карельский перешеек. Спасли этим Ленинград. Вы представляете, если б война началась - а немцы стояли бы под Сестрорецком? Да снаряды из обычных танковых орудий долетали бы до города! А финны воевали на немецкой стороне, лишь потом вильнули. Доверять им нельзя было.
- Ясно.
- Зато в американце Джоне Келли, главном моем сопернике, не было вообще никакой злости. Руководство требовало отбирать очки у американцев любыми средствами - если не по медалям их обойти, то хоть в командном зачете. Я задачу выполнил, в полуфинале Келли обыграл. В 1962-м встретились в Штатах - предложил остаться, обещал шикарные условия. Сам будет платить.
- Такой богатый человек?
- Его отец - промышленник, миллионер, занимался греблей, стал трехкратным олимпийским чемпионом в 1920-е годы. А сестра - Грейс Келли!
- Принцесса Монако?
- Да. В 1955-м в Генте Джон участвовал в открытом первенстве Европы. Приехала его жена и Грейс. Тогда еще не принцесса. Я не догадался сфотографироваться всем вместе. В 1962-м вздыхаю: “Эх, упустил момент…” Это, отвечает, не проблема. Я вернулся домой - а через две недели из Монте-Карло бандероль. Гофрированная бумага, парадный портрет Грейс Келли.
- Какая прелесть.
- Дима Губерниев как-то вел репортаж с Олимпиады: “Вот делегация государства Монако. Встает принц Альберт, дядю которого обыграл наш гребец Юрий Тюкалов…” Я так смеялся!
* * *
- Что такое тренировка гребца в ваше время?
- Я держал в голове два изречения. Суворова: “Тяжело в учении - легко в бою”. И Стива Ферберна, знаменитого английского тренера по академической гребле: “Мили делают чемпионов”. Поэтому работал всегда очень много. Бывало, по пять часов подряд не выпускал из рук весла!
- Ладони стирали до крови?
- Однажды врач насчитала у меня на руках 48 мозолей! Вечером отмачивал в ванночке с раствором марганцовки. В таких же тазах обычно сидели велогонщики после тренировок, когда седлом сильно натирали промежность. Сейчас-то на веслах резиновые рукояточки. А в 1950-е выкручивались, как могли. Я приспособил под это дело велосипедную камеру. Чтоб не сползала, прибил медными гвоздиками. Иностранцы разглядывали, хохотали.
- Самые жуткие условия, в которых гребли?
- В Филадельфии на матчевой встрече США - СССР. Жара под сорок, влажность. Слава Иванов сначала в одиночке победил, потом в двойку сели. Интервал между гонками минимальный, восстановиться он не успел. Сказал: “Ты посвежее, садись загребным”.
- Выиграли?
- На морально-волевых. Это 4 июля, мой день рождения. Так руководитель делегации Петр Куприянович, кагэбэшник, даже не поздравил! Вечером прием у посла Анатолия Добрынина. Выходит в центр комнаты: “Кто Тюкалов?” Кагэбэшник прямо задрожал - думал, я что-то натворил. Сейчас влетит.
- А вы?
- Выхожу. “Встань в середину!” Ладно, встаю. “Повернись!” Поворачиваюсь. Добрынин усмехается: “Наш советский человек выиграл такую гонку. А его с днем рождения не поздравили…”
- И что?
- Петр Куприянович выскакивает, ладонь мне тянет - а Добрынин его по протянутой руке ка-а-к ударит: “Раньше надо было поздравлять!” Тот, как пес с поджатым хвостом, назад поплелся.
- Вы и сейчас помните, как в Хельсинки на финише обходили австралийца Мервина Вуда, олимпийского чемпиона 1948-го?
- Разумеется. Сильный ветер поднимал волну. Вуд лидировал, но я работал чище, экономичнее. За счет этого опередил. Многие гребцы тренируются на гладкой воде. Я же специально выходил на Большую Неву, когда были волны с барашками. Оттачивал технику. А после победы случился конфуз.
- Вы о чем?
- Экипировку перед Олимпиадой выдали кошмарную. Трусы со вставкой из замши. Футболка шерстяная. Шитый золотом герб на картоне врезался в тело. Я решил стартовать в своей старенькой форме. Хлопчатобумажной маечке с тряпочным гербом и сатиновых трусах, купленных в ленинградском магазине за рубль двадцать. От времени и тренировок трусы в самом укромном месте истлели. Накануне гонки заштопал. В Хельсинки меня здорово поддерживала группа итальянских болельщиков. Когда выиграл, они подняли на руки, стали качать. Нитки разошлись, и вывалилось мое “хозяйство”.
- Забавно.
- Я чуть со стыда не сгорел! Зато в Олимпийской деревне ждал приятный сюрприз. Готовили нам повара, которых привезли из Ленинграда. Так для меня испекли огромный торт в виде Спасской башни. Я сидел во главе длинного стола, всех угощал.
- Где ваша чемпионская лодка?
- Передал в музей Английского гребного клуба. Я там почетный президент.
- В Лондоне?
- В Ленинграде! В Англии пару лет назад меня выбрали почетным членом Королевского клуба гребли. Приезжал лорд, вручил несколько атрибутов - бордовый галстук с клубным гербом и розовые носки. Ха!
- В 1956-м вы от Вуда убежали в двойку или он от вас?
- Да не бегали мы друг от друга. Мера вынужденная. Меня в одиночке Слава Иванов обыграл, Вуда - Стюарт Маккензи. Я сел в двойку с Сашей Беркутовым, Вуд - с Мюрреем Райли. В Мельбурне они довольствовались бронзой, а у нас - золото.
- Беркутов умер четыре года назад.
- Сашка - это феноменальное самообладание. Никогда не паниковал. Если я нервничал перед гонкой, успокаивал: “Юрка, брось! Выиграем!” Казалось, ему все нипочем. Но историю со стипендией неожиданно воспринял близко к сердцу.
- С какой стипендией?
- В Москве при Лужкове олимпийским чемпионам ассигновали по десять тысяч рублей. А Беркутов женился, прописался у супруги в области - и лишился стипендии. Переживал страшно. Обида подточила здоровье.
- С Ивановым общаетесь?
- Мы друзья. Созваниваемся, переписываемся. Слава в Москве, чувствует себя скверно, проблемы с ногами. При том что на восемь лет моложе.
- Эпизод на Спартакиаде не рассорил вас?
- Нет. Я виноват, конечно… Нам с Беркутовым нужно было гоняться в двойке против свежих соперников. До этого по желанию руководства я стартовал в одиночке. Чтобы сохранить силы, попросил Иванова не выкладываться сразу. Условились так: вырываюсь вперед, затем пропускаю его, занимаю второе место. Но ушел в отрыв - и что-то сволочное во мне проснулось. Забыл об уговоре, захотел выиграть. Когда Слава понял, что уступать не собираюсь, развил бешеную скорость и все равно меня обогнал.
- Иванов - трехкратный олимпийский чемпион в одиночке. Объективно был сильнее вас?
- Да! В интервью говорит, что многое от меня перенял, на тренировках я был для него, как кинограмма. Но Слава - гений! От природы. За что ни возьмется - все получается. И в боксе был на первых ролях, и в футболе. Почерк каллиграфический - любой царский писарь позавидовал бы. Хотя до десятого класса не доучился, с 15 лет работал на заводе.
* * *
- Правда, что в 1952-м олимпийским чемпионам премии не полагались?
- Так и есть. От спортобщества “Красное знамя” дали мне 3 рубля 20 копеек на костюм и три метра драпа на пальто. Повезло, что разрешили остаться в Хельсинки до закрытия Игр. Благодаря суточным набежала неплохая сумма. Маме купил боа из черно-бурой лисицы, папе - свитер. А себе - роскошный граверный набор. Я уже учился в Мухинском и понимал, что с помощью этих инструментов можно хорошо заработать.
- Не прогадали?
- Пользуюсь до сих пор! Еще чай в банках привез. Подарок индийской делегации советским спортсменам. Многие накупили шмоток, а банки большие - никуда не помещались. Побросали в номерах. У меня же чемодан был полупустой, вот и захватил несколько штук. Фунтик этого чая папа каждое утро носил с собой на комбинат Кирова. В обед к нему подтягивались сослуживцы: “Петрович, чайком-то Юркиным угостишь?”
- Из Мельбурна олимпийцы возвращались почти месяц. 22 дня на теплоходе “Грузия” до Владивостока, оттуда неделю поездом до Москвы. Выпивали?
- В этом смысле отличились футболисты. Сразу рванули в буфет, который был на каждой палубе, и скупили все шампанское. Не зря торопились - теплоход забился под завязку. К нам присоединились спортсмены из стран Народной демократии - венгры, поляки, болгары. У них были билеты на самолет, но появилась информация, что в Мельбурне готовится то ли диверсия, то ли провокация. А во Владивостоке мне уже повезло.
- Как?
- С начальством на самолете отправили в Москву четверых спортсменов - штангиста Аркадия Воробьева, легкоатлетов Владимира Куца, Веру Крепкину и меня. В Омске сели на дозаправку. Два часа ночи. Для нас открыли ресторан, вызвали двух официантов, которые жили возле аэродрома. Накрыли скромный стол - чай, хлеб, колбаска. Куц позвонил домой - жены нет. А он ревнивый! Где-то раздобыл бутылку коньяка, хватанул с расстройства. Потом его, пьяненького, все утешали.
- Вы на “Победе” ездили?
- Нет. Первая моя машина - Стиляга.
- ???
- В народе так прозвали “Москвич”-407. Потом 16 лет была 21-я “Волга”, столько же - 24-я. С 1997 года - пятая модель “Жигулей”.
- Хоть раз сидели за рулем иномарки?
- Нет. И на дачу не накопил. Я не расчетливый, не алчный. Не стремился к выгодным заказам, не пытался работать с великими, от которых могло что-то перепасть.
- Что в вашем деле самое трудное?
- Люблю работать с металлом. Михаил Константинович Аникушин говорил: “Счастливый ты! Все делаешь сам, можешь на каждом этапе устранить какие-то промахи…” А он вылепил в гипсе - и отдает на завод “Монументскульптура”. Там формуют. Сначала в воске, затем в металле. Аникушин своей работы уже не видит. Он частенько заглядывал ко мне в мастерскую. Садился в уголочек вот на этот диван: “Как у тебя хорошо! Ни звонков, ни просьб о квартирах, машинах, званиях…”
- Артист Меркурьев тоже сидел у вас в мастерской?
- Не сидел - лежал! В последние годы Василь Васильич серьезно болел. Диабет, инфаркт. Не добавляли здоровья сложные отношения с Игорем Горбачевым, главным режиссером театра Пушкина. Снимал его с ролей. В итоге у Меркурьева остался единственный спектакль “Чти отца своего”. Когда в очередной раз попал в больницу, ему сообщили, что играть будет другой актер. Василь Васильич позвонил мне. Сказал, что с врачами договорился - вечером выйдет на сцену.
Днем заехал за ним, отвез домой. Жена Иринушка, дочка Мейерхольда, сварила щи. Жили они очень скромно. Простенькая мебель, алюминиевые миски. В одну из них Меркурьев налил суп, быстро поел. Произнес со значением: “Нужно повторить роль” и удалился в комнату. Через несколько минут зашли - спит. Лицо, как ставнями, прикрыто текстом. Но спектакль отыграл блистательно. Рядом со мной сидели два могучих сибирских мужика. Шепотом переговаривались, вспоминали “Небесный тихоход”. Василь Васильевич для них ассоциировался с этим фильмом.
- Говорят, когда он шел по Невскому, троллейбусы останавливались.
- Это правда. Меркурьев был фантастически популярен. Высокий, фактурный, добродушный. Напротив “Ленфильма” - гастроном. Мы забегали туда по дороге на рыбалку. Василь Васильич становился в конец очереди и басом: “Юрочка, сколько колбаски возьмем?” Народ оглядывался, почтительно расступался: “Смотрите, Меркурьев! Проходите-проходите”. Он: “Мадам, зачем же? Мадам, я постою…” А сам уже пролез сквозь толпу к прилавку.
- Где вы познакомились?
- В Мариинке. Меркурьеву вручали диплом народного артиста СССР, а меня после римской Олимпиады награждали медалью “За трудовую доблесть”. Разница в возрасте дружбе не мешала, рыбачили вместе.
- Удочка у вас легендарная. Сохранилась?
- А как же! В 1962-м привез из Швейцарии. Мог на эти деньги купить два модных джинсовых костюма, но выбрал удочку. Жаль, толку от нее теперь мало.
- Это почему?
- Коротковата. Вода на Неве ушла далеко от берега. А с лодки ловить не люблю. На рыбалке компанию нам обычно составлял ближайший друг Меркурьева, Николай Иванович Тихомиров. Водолаз, работал на больших глубинах. Славный дядька. Я за рулем, они на заднем сиденье. Как пост ГАИ проедем, разливают водку по стаканчикам… Меркурьева всегда окружали простые люди. Родился он в Псковской области, город Остров. К нему постоянно обращались земляки. У кого-то кровля протекла, у кого-то крыльцо рухнуло. Всем помогал.
- Похоронили его в Ленинграде?
- На Литераторских мостках Волковского кладбища. У Иринушки денег на памятник не было. Я бесплатно хотел сделать. Позвонил в Художественный фонд, рассказал о дружбе с Меркурьевым. В ответ: “Все так говорят - “бесплатно”. Потом денег требуют…”
- Не позволили?
- Нет. Автором памятника стал Виталий Петин. Прямоугольный камень, два просвета. А я создал из бронзы театральные маски с фронтона Александринки. Виталий их установил.
- Было б вам сегодня лет сорок - за какую работу взялись бы?
- Прикипел я к Петру Великому. С колоссальным уважением отношусь к этой персоне. Вот его бы и делал - в разные периоды. Когда-то участвовал в оформлении Домика Петра. Восстанавливал медаль в алькове в честь основания Петербурга, герб города. Чудесная была экспозиция. А сейчас…
- Что?
- Бюст Петра два года держали на полу возле батареи! В его лодке просверлили дыру и к квадратному бруску с сучками хромированным автомобильным тросиком привязали парус! А в Петропавловской крепости на могиле государя к 300-летию со дня рождения был установлен бюст моей работы. Недавно узнал - убрали!
- Почему?
- Распоряжение нового директора музея истории Петербурга. Моего Петра передали в Музей печати, на могилу поставили другого.
- Причину вам объяснили?
- Нет. Я и не вникал. Не хочу унижаться. Печально, когда к власти приходят люди, которые отрицают все, что было прежде…
- Артист Зельдин, которому 101 год, сказал: “Старость - это когда становишься добрее. И уже ничего не боишься”. Как бы вы сформулировали?
- Старость - когда все болит. И ничего не хочется. Теряешь вкус к жизни.
- Но это же не про вас!
- Согласен. Пока держусь. Когда после инсульта оклемался, профессор спросил жену: “У Юрия Сергеевича передняя стенка сердца разорвана - в каком году был инфаркт?” А я о нем даже не подозревал! Перенес на ногах и не заметил.
Мой круг общения - художники, фанатично преданные своей профессии. Ради нее жертвуют всем. Так и я живу. Все посвящено работе. Я какое-то время после спорта был тренером. Прекрасные воспитанники, чемпионы мира. Они словно родные дети. Любят приезжать ко мне в мастерскую с пирожными - сидим, пьем чай… Недавно с женой разговаривали, пытался вспомнить хоть одного врага. Нету! Только друзья!
Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ
Санкт-Петербург - Москва