"Сбросился бы с "Эмпайр Стэйт" прямо сейчас". Как вратарь "Ванкувера" хотел покончить с жизнью

Лето 1994 года. Я стаю на краю обрыва и смотрю в бездну.

Еще в феврале, будучи 21-летним голкипером, я помог Канаде завоевать серебро Олимпиады в Лиллехаммере. В июне, будучи третьим вратарем "Рейнджерс", я испил чемпионское шампанское из Кубка Стэнли. Дома меня ждала прекрасная подруга. Неподалеку была припаркована моя спортивная машина. Передо мной расстилался горизонт – необъятное небо. Я пытался всмотреться в самую даль.

Посмотрим, как быстро может ехать это авто… я разгонюсь в нем и сорвусь с обрыва.

И в этот момент, наконец, я обрету покой. Мои мысли успокоятся.

Я сел в машину и отъехал на полторы мили, чтобы взять хороший разгон. Я ездил по этим дорогам сотни раз, когда еще выступал в юниорской лиге за местный "Камлупс". Всегда мечтал, с самого детства, быть вратарем. Еще с тех пор, как увидел Джерри Чиверса в его знаменитой маске – помните ту, которая была испещрена рисунками в виде швов? Я просто знал. Вот оно. Я хочу быть тем парнем, что находится в маске. Я хочу играть в НХЛ.

И вот теперь мне 22 года. Я попал в НХЛ. Впереди меня ждет интересная жизнь.

И ничего из этого не имеет смысла.

Включил музыку погромче. Вдавил педаль в пол и постарался ни о чем не думать. Вот и все. Я так больше не могу.

Первая передача, вторая, третья…

Стрелка приближается к отметке в 100 миль в час.

Скорость просто вдавила меня в кресло.

140.

Край уже близко. Прошу у всех прощения, правда. Мне очень жаль. Но я действительно просто больше так не могу.

Я полечу вниз.

Это конец.

И в этот момент, не знаю откуда, в моей голове отчетливо проявилась картина.

Я ударил по тормозам, машину начало заносить. Она скользила вперед. Все скользила, скользила… Казалось, прошла целая вечность.

Наконец, она остановилась.

Я могу лишь сидеть и всхлипывать.

"Пожалуйста, – думал я, – кто-нибудь, помогите мне".

Кори ПРАЙС, Лэланд ИРВИНГ и Кори ХИРШ. Фото REUTERS

***

Я прекрасно помню тот момент, когда рассудок начал обманывать меня. Это случилось 6 мая 1994 года, в промежутке между третьим и четвертым матчами серии финала Восточной конференции. Я был третьим вратарем "Рейнджерс". На меня ничего не давило. Я не играл – даже не тренировался каждый день, но все равно путешествовал с командой. 21-летний пацан, на глазах которого творится история.

Я зависал в баре Вашингтона с двумя запасными "Кэпиталз". В те времена в этом не было ничего предосудительного. Мы взяли по пиву, веселились, травили байки, когда неожиданно, совершенно из ниоткуда и беспричинно…

У меня мелькнула мысль.

Это была ужасная, безумная и темная мысль.

Вас когда-нибудь посещали подобные? Мельком. Нечто совершенно абсурдное. Кажется, что на мгновение разум говорит тебе: "Подумай о самой страшной, ужасной вещи, которую ты можешь себе представить".

Попробую привести пример: вы за рулем автомобиля и задумываетесь о том, как повернете руль и выскочите на встречную полосу. Конечно, вы никогда подобного не делали. Так почему вы подумали об этом? Какая-то бессмыслица.

И затем эта мысль вас покидает. Вы вспоминаете о своей собаке, или письме, которое нужно отправить, или о том, что вы хотели поесть на ланч. Эта мысль покидает вас так быстро, что вы даже не успеваете ее проанализировать. Один миг, понимаете?

Но пока я стоял в баре, моя мысль никуда не улетучивалась. Она проносилась вновь и вновь в моем мозгу. Я пытался выбросить ее из головы, но не мог перестать думать об этом ужасном, безумном и темном желании. Эта мысль сразила меня, и я потерял самообладание. Я не был пьян. Не находился под воздействием каких-либо веществ.

Чувак, что происходит? Откуда это взялось?

Я с трудом мог дышать. Не слушал, что говорят мои приятели. Я слышал только один звук – ту страшную мысль.

Я извинился перед знакомыми, сославшись на усталость, и вернулся в свой номер в отеле. Но даже отходя ко сну, эта мысль не покидала меня. Ее отзвук становился все громче и тяжелее.

Никогда не забуду, с каким ощущением я погружался в сон.

Эти мысли никогда меня не покинут.

Проснувшись следующим утром, я осознал, что они действительно не ушли. Все еще в моей голове. Все еще слышу их зов. Они отдаются эхом в моей голове.

Не понимал, что со мной происходит. Что значат эти мысли? Я настолько плохой человек? Что я сделал не так? Почему это происходит?

Черт возьми, я схожу с ума?

Хотя я не буду притворяться, что раньше не замечал нехороших симптомов.

Два года назад, по ходу моего первого сезона в АХЛ, я поселился в маленьких апартаментах в Бинхэмптоне, штат Нью-Йорк. Жил на первом этаже и постоянно слышал, как соседи сверху передвигаются по своей квартире. Их шаги оглушали. Было настолько неуютно, что я потерял сон. Я стал уходить из дома и возвращаться в квартиру только к двум часам ночи, когда уже знал, что соседи отошли ко сну и я могу насладиться покоем.

Но самое удивительное, что, когда я выходил на лед, то все проблемы улетучивались. Я проводил отличный сезон. Был признан лучшим новичком АХЛ. Но вне льда я представлял из себя жалкое зрелище. Одиночество. Дома меня охватывало беспокойство. Это нервное напряжение давило на меня. Уничтожало меня. Разрывало меня изнутри. Я пять раз переезжал за тот год, пытаясь найти спокойное место.

Летом я вернулся домой, в Калгари. И вновь успокоился. Все вновь стало нормально. Все проблемы ушли. Я стал грешить на то, что обладаю чувствительным слухом и что просто не справился со стрессом из-за первого длительного отсутствия дома. Несколько месяцев со мной все было прекрасно. Поехал на Олимпиаду-94 в составе сборной Канады, попутешествовал по миру, завоевал серебро и присоединился к "Рейнджерс" в плей-офф. Сбылась моя мечта.

Но вот одним вечером я зависаю в баре в Вашингтоне, потягиваю пивко с двумя приятелями…

Тьма. Абсолютная, кромешная тьма. Без причины.

Когда я проснулся на следующее утро, а в голове все еще крутились эти мысли, я решил для себя: "Дождись возвращения домой. Когда ты вернешься в Калгари, то эти мысли покинут тебя. Как в прошлый раз. Ты обретешь покой".

Но как мне вернуться домой, не раскрыв своего секрета никому из "Рейнджерс"? Ведь, если кто-то узнает, то мои дни в НХЛ сочтены.

После утренней тренировки я взял запасной крюк клюшки и кинул его в сумку. Когда я вернулся в номер отеля, то сел на кровать и достал его.

Планировал сломать себе руку и скрыть травму до следующей тренировки. Тогда я мог бы сделать вид, что получил травму после броска, а команда могла бы спокойно отправить меня домой, не подозревая о моих бедах. В те времена клюшки были деревянными и тяжелыми. Я ударил по левой руке три или четыре раза со всей силы.

Плохая идея.

Я не мог сломать ее.

Вместо этого наградил себя огромным синяком. Пришлось дожидаться окончания плей-офф. Каждую минуту меня разрывало изнутри. Ночные кошмары, нервная дрожь с утра… изматывающие, изнуряющие мысли и постоянная тревога.

Мне было так плохо, что я признался родителям, что мне нужна помощь. Моя мама прилетела следующим же рейсом в Нью-Йорк, но она не знала, как мне помочь. После одной из тренировок мы пошли прогуляться, чтобы я просто подышал свежим воздухом. Поднялись на вершину "Эмпайр Стэйт Билдинг", чтобы насладиться видом на город…

Подумайте сами: ваш сын всегда мечтал играть в НХЛ. Он был выбран на драфте "Рейнджерс". Он присутствует при борьбе за Кубок Стэнли. Он находится на вершине мира, в прямом смысле слова.

И он сломлен.

Я посмотрел маме прямо в глаза и признался: "Хотел бы сброситься с этого здания прямо сейчас".

Я не шутил. Она зарыдала.

В раздевалке ребята пытались подбодрить меня: "Хирши, что с тобой, приятель?"

Но я пропускал их слова мимо ушей. Мой мозг и так был переполнен. Он просто изнемогал. Я кивал в ответ и просто уходил.

"Рейнджерс" выиграли Кубок Стэнли впервые за 54 года. Нью-Йорк сошел с ума. Следующим утром я сел на первый же рейс до Калгари. Даже не остался на чемпионский парад. Никаких памятных фотографий. Ничего. Ребята, наверное, подумали, что я эгоистичный засранец, но мне было плевать. Мне нужно было убраться из этого места. Я был в отчаянном положении.

Но когда я вернулся домой, темные мысли не покинули меня. Да что происходит? В жизни у меня не было повреждений головы или психологических травм. Я никогда раньше не грустил и не волновался. Благополучное детство и прекрасные родители. Мой отец не пропустил ни одного моего матча… ни одного. Я даже никогда не испытывал особого давления, когда речь заходила о моей работе. Хоккей был для меня спасением от моих мыслей. На льду я мог полностью сконцентрироваться на шайбе и обрести покой. Когда начинал играть национальный гимн, темные мысли уходили. Но как только я возвращался в раздевалку, то я вновь попадал в адский круг.

Этот стук в моей голове. Стук, стук…

Тьма. Отвращение. Стыд. Тревога.

Даже не знал, где или у кого искать помощи. Слова "терапия" и "психическое здоровье" никогда не входили в мой лексикон. Я взял "Желтые страницы" и стал искать подходящие объявления. Но беседа с терапевтом лишь ухудшила мое состояние, она ни чем не смогла мне помочь.

Тогда я действительно испугался. А что, если этому нет объяснения? Что, если от этого нет лекарства? Может, я просто теряю рассудок? Чувства вины и стыда прибили меня. Я с трудом уже мог вставать с постели.

Я больше не мог этого терпеть. Я утвердился в мысли… Что угодно лучше, чем нахождение наедине со тьмой. Я решил свести счеты с жизнью. Забрался на гору и решил: "Посмотрим, как быстро может ехать это авто".

Но я говорю с вами сейчас, потому что в тот момент на скорости 140 миль в час меня поразило видение. Хотел бы я сказать, что это были теплые, приятные мысли. Но все было иначе…

А что, если я не умру?

А если я выживу в катастрофе и отделаюсь серьезными повреждениями? И я останусь прикованным к постели, а в моей голове будут снова и снова проноситься страшные мысли до конца моих дней?

Этот образ был настолько пугающим, что мне он показался страшнее смерти. Именно он заставил меня нажать на тормоз.

С этого дня я решил, что буду прятать, скрывать свою боль ото всех в хоккейном мире, как только смогу. И постараюсь жить дальше. Я оставался в постели, утопая в своих мыслях так долго, как только мог. Затем выходил на лед и обретал временный покой. Но потом я вновь возвращался домой и вновь начинал тонуть, пока меня не спасал сон.

Не лучший выход из положения.

После приличного сезона в АХЛ "Рейнджерс" обменяли меня в "Ванкувер" в апреле 1995 года. Могу только представить, что обо мне думали в Нью-Йорке.

Моя игровая маска того времени стала в каком-то роде знаменитой. Настолько известной, что она даже обрела свое место в Зале хоккейной славы. В первую очередь, она запоминалась своим необычным дизайном, но для меня она имела еще более глубокое, сакральное значение.

Кори ХИРШ. Фото REUTERS

Когда художник, Фрэнк Сипра, поинтересовался, что я хотел бы изобразить на шлеме, то я посчитал, что будет здорово сделать что-то на тему Хеллоуина. Тем более в те времена "Кэнакс" все еще играли в форме, в которой присутствовали оранжевый, желтый и черные цвета.

"Давай сделаем что-нибудь жуткое", – предложил я.

Мы остановились на мотеле Бейтсов из фильма "Психо". Не помню, кому в голову пришла эта идея, но все сошлось идеально – мой маленький секрет, о котором никто не знает кроме меня.

Когда я получил посылку и открыл коробку… она была великолепна.

По бокам был изображен мотель Бейтсов. В центре просматривался силуэт Альфреда Хичкока. Небо было окрашено в кроваво-красный и желтый цвета, будто сам воздух горел дьявольским пламенем.

Это было идеальное олицетворение того, что происходило в моей собственной голове. Каждый день, просыпаясь по утрам, мне казалось, что мой мозг горел.

Но верьте мне или нет, однако первый сезон в "Ванкувере" я еще продержался. Я был дееспособен. Новый старт, поближе к семье и родным. К тому же я был сконцентрирован на попадании в состав команды НХЛ, так что был очень возбужден. Тревога все еще преследовала меня, но на льду я мог сконцентрироваться на шайбе и отбросить дурные мысли.

Но на второй год все полетело к чертям.

Темные мысли стали сильнее, они поглощали меня. Я даже не мог встать с кровати, чтобы поесть. Серьезно потерял в весе. В какой-то момент весил не больше 65 килограмм. Через пару месяцев после начала сезона-1995/96 команда отправилась в выездное турне по Восточному побережью, тогда я и почувствовал, что больше не выдержу. Я сказал себе, что, если не обращусь за помощью, то покончу с собой… и в этот раз меня ничто не остановит.

13 ноября я отвел тренера в сторонку перед утренней тренировкой и рассказал ему всю правду.

Объяснил, что мне плохо.

Что у меня есть два пути: либо я найду помощь, либо со мной покончено.

Он смотрел на меня в абсолютно шоковом состоянии. И несложно понять почему. В 90-х не принято было говорить о психическом здоровье. Я не говорю, что люди в НХЛ не заботились друг о друге. Наоборот, просто на эти темы не говорили в обществе. И пусть в последние годы эта тенденция изменилась, но отношение к подобным проблемам еще нельзя назвать понимающим.

К чести тренера, его шоковое состояние быстро прошло, и он приложил максимум усилий, чтобы помочь мне. Команда связалась с психологом в Ванкувере и назначила мне прием. Проблема была в том, что оставалось провести еще два матча на выезде. Нашим запасным вратарем был новичок. Так что тем вечером мне пришлось выйти на лед против "Айлендерс".

Я пропустил пять голов. Мы проиграли в овертайме.

Голоса в моей голове просто кричали. Орали. И теперь они преследовали меня и на льду. На следующий день на утренней раскатке в Нью-Джерси, наконец, показалось, что разум покинул мое тело. Мне показалось, что лед заволокла пелена тумана. Я с трудом мог различать очертания. Казалось, что мой мозг находится где-то в другом месте. Он парил где-то надо льдом. В тумане.

"Хирши, с тобой все нормально? Хирши?!"

Партнеры по команде и тренеры уже не могли игнорировать, что со мной что-то происходит. Никто в точности не знал, что случилось, в том числе и я, но все мы сходились во мнении, что я неисправен. После занятия тренер, Том Ренни, созвал командное собрание. Том объявил хоккеистам, что со мной не все хорошо и что на игру выйдет Майк Фаунтин.

Все это время я сидел, обхватив голову руками. Не мог ни с кем разговаривать. Чувствовал стыд, вину и одиночество. Я был уверен, что обязательно прочту об этом случае в завтрашних газетах. В 1996 году, если бы стало известно, что игрок испытывает психологические проблемы… черт возьми. Это добило бы меня окончательно.

Но никто не проронил ни слова.

Конечно, несколько человек стали относиться ко мне, как к прокаженному. Но никто не выболтал ничего прессе.

Мы вернулись в Ванкувер, и я встретился с психологом. Честно говоря, не питал никаких надежд относительно этой встречи. Я уже посещал специалистов. И разговоры, казалось, лишь ухудшали мое состояние.

Но этот человек повел себя иначе. Он наблюдал за мной целый день, а затем сказал несколько слов, которые перевернули мою жизнь. И сейчас я могу поведать вам эту историю только потому, что он тогда сказал мне те слова.

"У тебя обсессивно-компульсивное расстройство".

Ему хватило одного сеанса, чтобы поставить мне диагноз. Он просто посмотрел на меня и сразу все понял. Никаких сомнений.

"С этим можно жить, – продолжал он. – Это не излечивается, ведь у нас всех есть предрасположенность к подобной проблеме, но с этим можно жить".

Это физический недуг. И моя игровая маска была прекрасной метафорой. Мне казалось, что мой мозг горит, из-за дисфункции лобной доли мозга. Грубо говоря, проводки внутри моей головы переплелись и замкнулись.

Я был так рад услышать подобное объяснение, что чуть ли не скакал по комнате.

Будто огромный груз упал с моих плеч. Одно произнесение этих слов вслух приносило облегчение.

"У меня обсессивно-компульсивное расстройство".

Я не безумен. Я не плохой человек. Не слаб. Я болен, и существует лекарство.

(В тот же день я сыграл против "Далласа" и отстоял на ноль)

Возможно, вы читаете и задаетесь вопросом: "ОКР (обессивно-компульсивное расстройство)? Та фигня с мытьем рук? Люди, которые любят, чтобы все было на своих местах? Я такой же!"

Нет. У меня была совершенно иная проблема.

Кори ХИРШ спасает ворота после броска Владимира КОНСТАНТИНОВА. Фото REUTERS

В современном обществе ОКР стало синонимом любого, кто носит с собой маленькую бутылочку дезинфицирующего средства. Да, навязчивое мытье рук может быть одним из симптомов ОКР.

Однако существует множество разновидностей подобного недуга. И многие проблемы зачастую кроются в психологии – вы не можете увидеть болезнь человека, просто посмотрев на него.

К примеру, ОКР на фоне религии. Люди борются с чувством вины за те грехи, которые они не совершали. И они парализованы страхами попасть в ад. Подобные воспоминания всплывают у меня в голове, когда вспоминаю свои годы в католической школе, но далеко не я один сталкивался с подобными чувствами.

Кто-то боится, что, прикоснувшись к дверной ручке или взявшись за поручень в метро, заразится неизлечимой болезнью. В 90-е, когда мир сразила эпидемия СПИДа, эти страхи были особенно сильны.

Кого-то сражают видения жутких поступков. Поступков, которые человек никогда бы не совершил, но эти видения не покидают его.

И эта самая важная часть. Та часть, которую я не до конца понимал, пока не узнал свой диагноз, и которую многие, читающие мой рассказ, также не понимают. Когда ты сталкиваешься с ОКР, то твой мозг не говорит: "Я хочу совершить эти ужасные деяния". Твой мозг вопрошает: "О мой Бог, а что если я совершу эти страшные вещи? Насколько ужасно это будет? Боже мой, надеюсь, я никогда не решусь на подобное".

И так раз за разом, раз за разом, раз за разом. Ты борешься с этим мыслями, но твое положение только ухудшается. Чем сильнее ты борешься, тем глубже эти мысли поселяются в тебе.

Тьма, беспросветная тьма. Тьма. Тьма.

Замкнутый круг.

Люди, страдающие от ОКР, хотят иметь полное представление. Они хотят быть абсолютно уверенными, что не причинят никому вреда. Что они не заразятся смертельной болезнью. Но их разум обманывает их. Он кричит, что они обязательно заболеют, что они заразят своих любимых и что все это будет только их виной.

Это синдром сверхзащиты. Люди с ОКР в большинстве своем очень добры. И если они причинят боль кому-то другому, то это уничтожит их.

Тьма, тьма, тьма, тьма. Замкнутый круг.

Когда я был ребенком, то я хотел быть ребенком в классной маске. Я хотел надеть маску и спрятаться за ней. Но я всегда был без ума от ощущения, когда ты делаешь сэйв и выручаешь своих партнеров, все поддерживают тебя. Грубо говоря, во мне жил инстинкт защиты моих партнеров.

Вспоминая годы выступления в НХЛ, когда я был абсолютно потерян во тьме, мне больно думать об этом. Но я никогда не забуду партнеров, которые пытались помочь и защитить меня. Я никогда не забуду ребят, которые не жалели своего времени и всегда были готовы подставить плечо. Всегда были готовы поговорить со мной, хотя никто не знал, что же по-настоящему со мной происходит.

Для большинства я был наглым мальчишкой. Но они все равно были рядом со мной.

Дэйв Бабич.

Александр Могильный.

Тревор Линден.

Расс Кортнэлл.

Черт, да даже тот человек, с которым я конкурировал за место в воротах "Ванкувера", Кирк Маклин, проявил ко мне доброту. Помню, как после одного тяжелого матча он подошел ко мне на обратном пути в самолете и положил свою руку мне на плечо: "Все нормально, приятель".

Не знаю, почему такие простые вещи до сих пор вызывают у меня бурю эмоций, но это так. Я был так одинок и потерян, что одно осознание того, что хоть кто-то не забыл обо мне, имело для меня огромное значение.

После того как у меня обнаружили обсессивно-компульсивное расстройство, нельзя сказать, что жизнь сразу наладилась и заиграла радужными красками. Были как хорошие периоды, так и тяжелые. Но знаете что? Я отыграл на профессиональном уровне еще девять лет – НХЛ, АХЛ, европейские лиги.

Психологические проблемы – это не признак слабости.

Более того, спортсмены, которые достигли вершин своей профессии, борясь с психологическими трудностями, сильнее обычных людей. В дни, когда я с трудом мог подняться с кровати, я мог на 60 минут оставить где-то позади свои боли и страдания и выигрывать матчи в НХЛ.

Так что не говорите мне, что я – слаб.

Кори ХИРШ и Петер БОНДРА. Фото REUTERS

В этом и заключается мое главное послание хоккейной общественности: я знаю, что психологическое состояние – это не самая легкая тема для беседы. И я знаю лучше многих, что хоккеисты сделают все, что в их силах, чтобы спрятать свои слабости. Но мы должны научиться не молчать, когда кто-то столкнулся с трудностями. ОКР поражает где-то 2-3 процента жителей Земли. И я не сомневаюсь, что сейчас в НХЛ выступают игроки, который страдают из-за этого недуга. Они испытывают тревогу и депрессию, но упорно скрывают свои страхи.

Возможно, вы знаете такого человека, с которым делите одну раздевалку. Наверное, вы не хотите ничего говорить, так как считаете это неудобным или потому, что "мужики так не поступают", хотя прекрасно видите и понимаете, что ваш товарищ страдает. Люди резко не отдаляются просто так. Люди не меняются коренным образом из-за количества игрового времени, отношений с тренером или спора о новом контракте.

Обычно, что-то происходит внутри них. Проблема гораздо глубже.

Я копал себе могилу четыре года. Среднестатистический человек страдает от ОКР 6-9 лет, прежде чем узнает свой диагноз. Оказавшись в этом пустом, темном месте, долгое время уходит на то, чтобы вернуться обратно. Мне понадобилось много времени, но сейчас мне уже гораздо лучше.

Помощь существует и нельзя терять надежду.

И вот что я хочу сказать напоследок, возможно, для кого-то из читающих, кто понимает, через что я прошел.

Когда я мчался на машине к обрыву со скоростью 140 миль в час, я не видел для себя иного будущего. Лишь темные, жуткие мысли. Я не видел тех счастливых моментов будущего, которые переживаю сейчас. Не видел того, сколько я мог потерять.

Я бы не увидел рождение детей.

Я бы не увидел, как мой сын впервые встает на коньки.

Я бы не узнал о прекрасном голосе своей дочери, когда она играет на гитаре.

Я бы не увидел, как моя младшая дочь танцует в "Щелкунчике". Я бы не увидел, как она машет мне в толпе.

И еще столько прекрасных моментов… прошли бы мимо.

Но в тот день я нажал на тормоз.

Если вы сейчас находитесь на грани и считаете, что больше не можете это выносить, то я представляю, что вы не думаете о подобных прекрасных вещах. Но ваш рассудок обманывает вас.

Это ложь.

Для любого, кто оказался во тьме, горит луч надежды. Помощь существует. Остается надежда. Клянусь Богом, надежда остается всегда. И вы найдете путь к свету.