Сандис Озолиньш: Высоцкий от хоккея

КХЛ. МАТЧ ЗВЕЗД

Сегодня в Риге в четвертом Матче звезд КХЛ встретятся команды Сергея Федорова и Сандиса Озолиньша. О капитане рижского "Динамо" - в материале корреспондента "СЭ".

Из хоккеистов сегодняшнего дня рижский капитан Сандис Озолиньш - чемпион по обаянию. Другого такого не знаю. Самый непосредственный, самый обаятельный.

Помню, был я в Риге весной 2006-го на чемпионате мира. От арены до Юрмалы, где квартировала сборная России, добирался как-то электричкой. Напротив сидел чистенький прибалтийский дед - одетый скромно, но живописно. Такой шейный платок во всей Москве носил, кажется, лишь Андрей Вознесенский.

Крутил ручку советского приемника - и нащупал наконец волну, интересную половине вагона. Кто-то рассказывал с шершавым акцентом, что начудил снова в Америке Сандис Озолиньш. Как именно - не помню. В чудачествах Озолиньш был не слишком разнообразен.

Помню другое - угадав во мне то ли русского, то ли просто хоккейного человека, дед приосанился:

- Сандис - наш лучший.

* * *

Мне казалось, в той сборной Латвии лучший - вратарь Артур Ирбе. По недомоганию то ли физическому, то ли психологическому чемпионат мира пропускавший. Прятавшийся от репортеров в самой секретной ложе, на звонки с незнакомых номеров не отвечавший. Однажды под вечер увидел я, как Ирбе зашел в бар какого-то отеля. Провел глазами по залу, словно Фокс в "Астории": нет ли корреспондентов?

А может, лучшим был Спруктс. Или тогдашний тренер Петр Воробьев, смущавший утонченную Ригу галстуками отчаянной расцветки и остроносыми ботинками.

Забавно было слушать диалоги Петра Ильича с президентом хоккейной федерации Кировсом Липмансом.

- Здравствуйте, Петрс, - говорил президент.

- Привет, Киров, - то ли улыбался, то ли хмурился Воробьев.

И вдруг походя, в электричке, узнаю, что чемпионат мира для настоящего латыша - это здорово, но лишь картинка дня сегодняшнего. А лучший навсегда - давным-давно уехавший в Америку Сандис Озолиньш. И его приключения, эхом доносящиеся до рижских берегов, лишь дополняют хоккейное величие. Для Риги Сандис был Высоцким от хоккея.

Да им и остался.

* * *

Рига для меня всегда была городом особенным. Как и латыши. Прекрасно понимаю Озолиньша, который тихую жизнь американского миллионера променял на Ригу и хоккей. Этот не меняющийся город возвращает в собственную юность. Заставляя забывать, что тебе куда ближе к сорока, чем к тридцати.

Я отправился в Ригу на Новый год, выдержав десятичасовой затор на границе. Латыши иронично осматривали машины с российскими номерами:

- Откройте багажник.

Я открыл. Пусто.

- Где же ваша подруга?

Пограничник смотрел лукаво. Я пожал плечами - уж точно не в багажнике.

В полночь Рига устроила такой фейерверк, которого я в Москве сроду не видел. Гадал только - откуда в тишайшем городе столько народа, что в Старом городе не протолкнуться?

Откуда-то все эти люди вышли - а наутро так же бесследно исчезли. Рига стояла пустая. Только на булыжниках мостовых напоминали о вчерашнем пробки из-под шампанского.

Я бродил по городу, вспоминая, как разговаривали недавно с Сандисом. Заехал к нему в гостиницу накануне матча с ЦСКА. Спросил о чем-то вроде - что, мол, не нравится в современной Риге?

Озолиньш вспыхнул. Вот вам и прибалтийская невозмутимость, подумал я.

- Ну почему, почему все спрашивают о плохом? В Риге все супер! Видели бы вы, как украсили город к Дню Независимости - весь город светился. Вся Рига в огнях, гирляндах. Про фейерверк я молчу, их у нас умеют устраивать. Я был в восторге…

Рига не меняется - оттого в нее так прекрасно возвращаться. Чувствовать, как застыло время в камне набережной и дворцов. Обманываться, что застыло оно и для тебя. Вкус глинтвейна в Старом городе такой же, как и много-много лет назад.

* * *

Я бродил первым днем нового года по рижским окраинам. Дошел до хоккейной арены. Вокруг - ни души. Только клубный автобус дожидался "Динамо", игравшего теми же днями в Кубке Шпенглера.

В полстены, подсвеченный со всех сторон, настороженно смотрел с плаката на свой город капитан Сандис Озолиньш. Все это казалось сюрреализмом: поздний вечер, поземка, картонный Озолиньш…

Мне казалось, Сандису одиноко на этой окраине. Пусть от нее до центра, Элизабетс-йела, семь минут быстрым шагом.

Весь город был украшен его изображениями. Хоть у сегодняшней Риги достаточно героев, Сандис для этого города человек особенный.

Куда сердобольнее его взгляд с другого плаката - что украшает трамвайную остановку в самом сердце города, неподалеку от православного собора и памятника Михаилу Талю. Там плакатный Озолиньш с клюшкой для гольфа оказался в прекрасной компании - рядышком с Сергеем Федоровым. В одинаковых жилетках - и даже в лицах что-то невероятно схожее.

Будто Озолиньш и Федоров - братья Запашные.

* * *

Недавно он рассказывал мне, вертя в руке яблоко, что может закончить хоть завтра. А не завтра - так в конце сезона, когда закончится контракт. И вообще ничего еще не решил в будущей своей судьбе:

- Вот сегодня настроение плохое - и я думаю: все, старый, пора завязывать. А день проходит - надо же, думаю, да я еще ничего. Поиграю.

Не знаю, какую ему придумают должность, когда все-таки решит закончить с хоккеем. На братиславском чемпионате мира Сандис изящно устоял перед очередными уговорами вернуться в сборную Латвии игроком. Зато согласился попробовать себя в роли генерального менеджера.

Я подходил к нему, поправляющему тугой галстук. Сандис грустно водил ложечкой в чашке с кофе. Отвечал вопросом на вопрос - придумав какую-то мне непонятную игру из слов и формулировок. Из тогдашних словесных конструкций я выцедил главное - сегодня Озолиньш променял клюшку на костюм и галстук. Завтра все вернется, и Сандис снова будет хоккеистом.

Я с трудом удержался от поздравлений ему и самому себе. На хоккеиста Озолиньша смотреть куда интереснее. Весь штаб во главе с Озолиньшем и Знарком после чемпионата мира рассчитали - думаю, менеджером Сандис работать теперь едва ли захочет.

Не знаю, какую ему выдумают должность, когда надумает-таки заканчивать. Не забудут ли.

Олег Знарок тоже когда-то был здесь капитаном, самым лучшим и колоритным. Казалось, такого игрока не забудут никогда.

- Только закончил - забыли на следующий день, - как-то с печалью рассказал мне Олег Валерьевич.

А чтоб не забыл он сам, каким классным был хоккеистом, жена заботливыми руками превратила чердак рижского дома в музей хоккейной славы одного-единственного человека.

* * *

С Озолиньшем прекрасно говорить обо всем на свете - если под настроение. О Матчах звезд, которым Озолиньш в Америке счет потерял. О вещих снах.

Едва вернувшийся в рижское "Динамо" Озолиньш, помню, охотно мне подтвердил: да, бывают вещие. Ночью приснилось - днем случилось. И добавил - стараюсь мысли об этом отгонять, иначе с ума сойдешь.

Вспоминал, как месяц отслужил в Советской армии. Охранял границу под Таллином: "Закрытый городок, совсем крошечный. И мы, четверо латышей. Все хоккеисты. У меня были длинные волосы - а там пришлось своими руками друг друга брить. Вот это была забава".

Тогдашний Сандис, трехлетней давности, по-русски говорил блестяще. Но ему казалось, многое позабыл. Вспоминал, читая газеты, - и время от времени прорывались смешные словечки. Вроде этого - "забава"…

"Улегся лысой головой на подушку, - рассказывал мне Озолиньш. - И настолько непривычно, холодок от подушки. Только заснул, кто-то орет: подъем! Я со второго яруса свалился на своего приятеля. Куда бежать? Зачем? Где мои сапоги?! Я там маршировать научился, прямая выгода была. Хорошо взводом отмаршируешь - освобождают от погрузки угля. Нам еще повезло, спортсменов не заставляли зубной щеткой туалеты драить…"

* * *

Его непосредственность располагает сразу. Стоило на приеме в Белом доме Клинтону оговориться - доверившись памяти, назвать Сандиса "Озолинским", - наш герой подал голос из толпы. Президента поправил. Клинтон вгляделся в эти глаза внимательнее. Больше не ошибался.

А Сандис минуту спустя рассматривал стены Белого дома - внезапно заинтересовавшись: следят ли за ними? И где спрятаны камеры?

Его длинная фамилия выбита на Кубке Стэнли - но сам Кубок обиженный Сандис брать на положенный день домой отказался. Годы спустя называя это "грустной историей". В тот год Кубок доехал до Москвы, до шведского дома Форсберга. Но в Ригу не отпустили - хоть Озолиньш готов был оплатить самолет. Лету из Швеции было меньше часа. Не дали! А когда предложили взять Кубок на день в американский дом Озолиньша, ответ получили короткий: "Мне не надо".

Я расспрашивал Сандиса обо всем этом - он пожимал плечами. Грустно улыбнулся и ответил так же коротко, как когда-то ответственным за хранение Кубка товарищам: "Я был очень горячим. Надо было взять".

* * *

Он вообще мастер тончайших формулировок. Однажды Озолиньш уже заканчивал с хоккеем - и дни те обрисовал образно: "Не в удовольствие было играть. Шайба идет ко мне - а я ее не хочу. С синей линии смотрел, кому ее отдать. Это было мучением".

Он рассказывал - а я чувствовал, как это было. Будто сам стал на секунду Озолиньшем.

* * *

Однажды разговорились о Сандисе с Василием Тихоновым, тоже выросшим в Риге. Василий Викторович когда-то помог бывшему фигуристу Озолиньшу найти себя в хоккее.

После они встретились в Сан-Хосе, помогал Тихонов своему бывшему ученику в индивидуальной работе.

- Был еще эпизод, о котором мало кто знает, - рассказал мне Тихонов. - Когда Латвия получила независимость, за Сандисом приехали люди из "Шаркс". Озолиньш направил их ко мне в Финляндию: "Если Василий скажет, что стоит ехать, - я с вами. Ему верю". Так американцы решили, что я агент Сандиса. А ему тогда объяснил, что в Америку торопиться не надо, лучше поиграть чуть-чуть в Латвии. Людям из НХЛ сказал дословно: "Озолиньш станет великим мастером, но дома ему будут прощать ошибки. А в НХЛ просто урежут игровое время". Сандис уехал через полгода.

Юрий ГОЛЫШАК