«У меня на одной только голове — 12 шрамов...» Советский вратарь, который выиграл все
Ночной хоккей
Я узнаю про день рождения Владимира Мышкина, вспоминаю его — и настроение становится лучше. Не знаю почему. Необъяснимо!
Отчего-то мне казалось, Мышкин так и не стал чемпионом СССР. Не успел, не дотянул до 1990-го.
Вот это было для меня необъяснимо — как это? У великих хоккеистов Мальцева и Билялетдинова — ни одной золотой медали чемпиона СССР! Имея такой состав в «Динамо», таких тренеров — ну хоть разочек могли зацепить? Сколько раз было «горячо» — а все мимо!
Вратарю Мышкину повезло — проезжая столько раз мимо чемпионства, выиграть золотые медали один раз успел. Напоследок, что называется, — и он уезжал за границу, и чемпионат СССР превращался во что-то совсем другое.
В 90-м было совсем особенное «Динамо» — чувствовалось, какой кайф получают эти парни от совместного хоккея. Я совсем не удивился, узнав, что Яшин, Ковалев, Каспарайтис и другие тайком от тренеров занимались ночами на льду. Днем не наигрались, понимаешь. Хочется добавки.
Их тогдашний хоккей — один из лучших, который я видел в жизни. Мощь. Творчество. Наслаждение.
Сейчас понимаю: какой же это был состав... Вернувшийся тренер Юрзинов, первое золото после 36-летнего перерыва...
Журавлик из салфетки
Не выиграл бы Мышкин золотую медаль хотя бы раз — было бы странно и нелепо. Какой-то необъяснимый ляп в выдающейся карьере.
Впрочем, у профессиональных спортсменов глубоко индивидуальный взгляд на собственные возможности. Нам со стороны и не понять.
Когда-то на самарской набережной доигрывающий в «Крыльях» на позиции последнего защитника Александр Бородюк меня ошарашил:
— Карьеру свою считаю глубоко неудачной.
— Да ну-у?! — выдавил я. Поперхнувшись чем-то безалкогольным.
— Ну а как? — задумчиво мастерил из салфетки журавлика заслуженный мастер спорта Бородюк. — Два раза съездил на чемпионат мира. Хоть раз мог с медалями вернуться?!
Я даже не знал, поддакивать или нет. Может, все это шутка?
Но нет, Бородюк смотрел на меня иронично — как и на мир в целом — но всерьез.
Помню, я подумал еще — какой же хороший журавлик вышел из салфетки. Почти как у девочки из Хиросимы.
Лучшая фотография
Но, кажется, Владимир Мышкин легче относится к карьерным «мог» и «стал».
Чуть поняв его характер, думаю, такими вопросами заслуженный вратарь Мышкин даже не задавался бы, если б вдруг проехал мимо золота в 1990-м. Лидировал-то в тот год «Химик» — и уже примеривал главные медали. А вышло вон как.
Тем более шесть золотых медалей с чемпионатов мира и одна с Олимпиады-84 затмевают блеском всю ту тонну серебра, что насобирал Владимир Семенович в советском хоккее.
Глядишь на его фотоизображения той поры — и чувствуется легкость натуры. Всюду Мышкин какой-то озорной. Смешливый.
Но лучшая его фотография, безусловно, та, на которой лица не разглядеть. Кажется, за нее получил приз World Press Photo великий фотограф Дмитрий Донской, не переживший недавно ковид.
Причем отправлять в Амстердам на конкурс ту карточку и не планировал. Товарищ из фотографического мира настаивал: «Отправляй!» Для убедительности Донской карточку разорвал — и швырнул досадливо в урну.
На счастье, разорвал крупными кусками — тот же приятель из ТАСС, склеив, тайком отправил. От имени Донского.
А тому уж пришло приглашение: «Dear Дмитрий Абрамович, извольте явиться за первым призом...»
Годы спустя я держал в руках эту карточку и дрожал от восторга. Тот вечер вообще был памятным — набравшись храбрости, я схватил увесистую статуэтку. Тот самый фотографический «Оскар». Вручил старику Донскому свой же фотоаппарат — и позировал с призом при тусклом свете. Как говорится, московских окон негасимый свет.
Понял вдруг, застыв с любезным выражением лица в ожидании «птички»: великий фотограф Донской то ли позабыл что-то, то ли не освоил новую технику. Стесняется перепросить — «куда нажимать?» Нащупав-таки указательным пальцем нужную кнопку, нажал трижды — с какой-то опаской...
Если я на работе Донского вышел так себе, то вратарь Мышкин — выше всяких похвал. Тот снимок собрал 55 мировых призов. Включая самый главный.
Вот сейчас я снова смотрю на фотографию Владимира Семеновича, распластавшегося на льду в водопаде ледяных брызг.
Вспоминаю тот наш разговор.
«Ты ему пока в рыло дай, а я подойду — добавлю»
Начал Донской вкрадчиво, издалека. Мы с коллегой Кружковым похвалили вслух другого известного фотографа минувших дней — Игоря Уткина.
Выяснилось, что Уткина Донской высоко не ставит. Что уж греха таить — не ставит вообще никак. Заметив: «Все его несчастье, ребята, в том, что он как валенок».
Ну и проиллюстрировал историей того самого снимка:
— Была у нас история: хоккейная сборная собиралась на Олимпиаду. Мне агентство купило в Японии дистанционное управление. Сейчас-то оно как спичечная коробка — а тогда был чемодан с антеннами.
— Это понятно.
— В коридоре догоняет Утенок: «Дим, ты в Лужники? Возьми меня!» — «Садись...» Меня-то все знают, второй тренер Тузик сразу: «Кто тебе нужен — Мышкин или Третьяк?» Давай, говорю, Мышкина. Ну его, этого Третьяка, он заезженный, начнет учить снимать.
— Что придумали?
— Мышкин стоит, а Мальцев с Харламовым должны у ворот тормознуть — чтобы брызгами льда из-под коньков накрыло камеру. Как раз закроет пустоту на трибунах.
— Ловко.
— Выбиваю ложбинку на льду, устанавливаю камеру, сам иду на трибуну. Жму дистанционно. А Уткин ложится на лед. Уходя, говорю: «Игорь, вряд ли у тебя что-то получится. Неудачное место...» — «Я сам знаю, как». Ну, знаешь и знаешь. Я отснял серию — получился только последний кадр.
— А у коллеги?
— Я вам скажу, что у него получилось. Отдаем фотографии в проявку, вдруг звонят оттуда: «Быстро спустись. Уткин твою пленку хочет в руки взять, просто вырывает...» — «Ты ему пока в рыло дай, а я подойду — добавлю». Прихожу — он трясется: «Почему у тебя получилось, а у меня нет?!» — «Потому что ты идиот. Сказал же — не надо там лежать».
— А зачем хотел взять вашу пленку?
— Чтобы выдать мой снимок за свой. Еще потом ходил и рассказывал, мол, Донской загубил его идею...
«Надо вовремя кислоты добавить. А главное — чувствовать шкуру...»
Мышкину почти 70 — а предыдущее интервью мы готовили, когда исполнялось ему 55.
То лето тоже было удушливым. Помню запах шашлыка с Тишинской площади и древнюю Subaru, на которой приехал Мышкин в нашу редакцию минута в минуту. А может, дожидался за углом — желая сразить точностью. На такие трюки горазды люди большого спорта. У Константина Бескова и Вадима Евсеева этот фокус — просто коронка. Так что — допускаю.
Рассказывал Мышкин, как прекрасно себя чувствует в 55. Очень советовал просыпаться в 6 утра — как он сам. Тогда все будет хорошо. Помню — я вздрогнул. Считая и 11 утра подъемом чрезвычайно ранним, нездоровым.
Открывался знаменитый вратарь, обойденный вниманием корреспондентов советской поры, с новых и новых сторон.
Расспрашивали про Швейцарию, прожил в которой Мышкин долго-долго. Тема в ту пору была горячая — сборной руководили тренеры с европейскими паспортами.
— У вас-то швейцарский есть? — уточнили мы. Заранее понимая — есть наверняка.
— Да нет у меня ничего! — усмехнулся Мышкин. — Только российский. В Швейцарии было разрешение на работу. Чтоб получить там паспорт, надо прожить 12 лет на одном месте. Потом сдавать экзамен. Я прожил шесть, затем уехал, снова вернулся — и отсчет пошел по новой. Однажды проводил сборы в Гринденвальде и случайно увидел, как катаются Белоусова с Протопоповым. Подошел познакомиться, разговорились. Вот они жили в одном месте и дожидались годами швейцарских паспортов. Фанатичные люди, конечно. Мы оттренировались с детишками, ужинаем в ресторане — а они в половине десятого вечера выходит на лед. Так работают, что забываешь — им по 70 лет.
— Может, и вы в 70 лет будете так же порхать на льду.
— Знаете — допускаю. Если, правда, глаза не помешают. Мне тут заявили на тренировке, когда я очки снял: «Если б наш вратарь еще и видел...»
— Сильная близорукость?
— Наоборот, дальнозоркость. В 47 лет обнаружил. Думаю: чего это я все дальше газеты держу? Не по шайбе заметил — по газетам!
— Эти же газеты писали, что вы в середине 90-х ввязались в Москве в какой-то бизнес.
— Не было бизнеса. Приехал из Финляндии в 91-м — так год вообще ничем не занимался. Пока приятель не зазвал в меховое производство. Работал в артели. Нам завозили меха, надо было вымочить, а потом — мездрить...
— Слово-то какое гнусное. И кем же вы были?
— Вот мездрильщиком и был. Сидел возле станка, замачивал шкуры, растягивал. Так прошло полгода. Потом Тузик меня отыскал — хватит, говорит, дурака валять. Иди в «Динамо» тренировать вратарей. 93-й год, дела более-менее налаживались. Но меня хватило на два месяца, в Швейцарии как раз Женя Попихин закончил играть.
— И что?
— Стал заниматься детской школой при «Давосе» и меня позвал помочь. Ехал вроде как на месяц — а остался на шесть лет.
— О хоккее мы еще поговорим. Откройте секрет — что самое сложное в работе мездрильщика?
— Ох, спросили... Надо вовремя кислоты добавить, например. Все это на центрифуге сушится. Главное — чувствовать шкуру. Стоят такие косы, на них кожу тянешь — и срезаешь лишний слой. Запросто можно шкуру попортить. У меня в эти моменты закрадывалась мысль — я, Владимир Мышкин, в сборной СССР играл, чем-то непонятным занимаюсь.
«Будем экспериментировать. В крови осталась инфекция...»
Все мы помним про легендарную замену на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде — на последней секунде первого периода Виктор Тихонов вдруг убрал Третьяка. Поставил в ворота сборной Мышкина. Наши проиграли студентам из сборной США — позже про это и фильмы снимут, и рассказывать будут наши ветераны, что играли те учащиеся под допингом...
Казалось бы, разузналось все — но годы спустя вдруг открывались очень личные подробности.
— С той Олимпиады я вернулся с язвой двенадцатиперстной кишки, — сообщал вдруг между делом Владимир Мышкин.
— Ого! — не верили услышанному мы. — Это же ужасная боль. Как?
— Я тоже поражался, расспрашивал врачей — как такое могло произойти? Мне 25 лет. Они качали головами — нервы, только нервы. Это же Олимпиада! А вылечили меня годы спустя в Швейцарии. Одного врача прошел, второго — и лишь с третьей попытки получилось. Доктор попался уникальный. Сказал: «Будем экспериментировать. В крови осталась инфекция. Есть схема, которая должна помочь...» Пропил лекарства, которые он предложил — и больше горя не знаю.
— Что доктор запретил?
— Пришлось забыть о кофе, хоть очень любил. Бросил курить. Встречали мы Новый год у дочки в Давосе, я своих предупредил: «Ровно в полночь выкуриваю последнюю сигарету, запиваю ее рюмкой водки — чтоб закрепить, и больше вы меня курящим не увидите ни-ког-да!» Это было восемь лет назад.
— Когда играли — питались по-особенному?
— Больше скажу: лежал в госпитале КГБ на Пехотной улице — оттуда ездил на игры и тренировки. А в 86-м меня отправили в Реутов, госпиталь при дивизии Дзержинского. Как раз случился Чернобыль, и в этот госпиталь стали привозить пострадавших ребят. Жуткое впечатление. Я понять ничего не мог, а все вокруг на эту тему шепотом говорили.
Главная тайна Лейк-Плэсида
Тот матч в Лейк-Плэсиде еще хранит главную свою тайну: почему, почему же Тихонов поменял вдруг Третьяка? Что заставило?
Как-то мы расспрашивали самого Третьяка. Тот усмехнулся — давая понять, что главное знает. Но говорить не станет.
— Годы спустя открываю книжку Тихонова — пишет: «Замена Третьяка — самая большая ошибка в моей жизни». Просто не дал завоевать золото! — рассказывал Владислав Александрович. — Еще неизвестно, что было бы, доиграй я до конца. Все хоккеисты знали — после пропущенной начинаю играть лучше. А если слабую пропустил, вообще как зверь буду тащить! Мне даже надо одну пропустить!
— Феноменальное качество.
— Обычно-то наоборот бывает — сколько вратарей играют до первой шайбы! Пропустил — и расклеился. Все это Тихонов знал! Но уверен был — обыграем американцев. Мы же их 10:3 грохнули накануне Олимпиады.
— Как он вам объявил?
— О, это история — с шайбой-то! Ведем 2:1. Десять секунд до сирены. Американец между Билялетдиновым и Первухиным, щелкает по воротам, никакой опасности. У меня мысль: зачем ловить, потом вбрасывание в нашей зоне. Поймал бы — и все, нет момента!
— А вы?
— Я щитки сложил, шайба в них — и отскакивает. Тоже ерунда. Защитники же страхуют. Но в этот момент они смотрят наверх, на табло!
— Господи.
— Американец проскальзывает между ними, я все размышляю: «Осталась секунда, не больше». Сажусь под него — а он выдерживает паузу и с сиреной забивает! 2:2! Ладно, прихожу в раздевалку, готовлюсь. Вдруг надо мной голос Тихонова: «Мышкин в воротах, Третьяк не играет». Это как кинжал в сердце!
— Ваша версия — что было?
— Сто процентов — не хоккейное.
— Кто-то нам говорил из ветеранов — многие поступки Тихонова продиктованы обычным страхом.
— Нет. Здесь что-то другое, глубоко личное. У меня есть догадки, но озвучивать не хочу.
— Почему не переговорили с ним время спустя?
— А зачем? Да он и не рассказал бы. Достаточно того, что написал в книжке: «Моя самая большая ошибка».
**
Расспрашивали мы и самого Тихонова — тот грустнел. Пододвигал к нам вазу с карамельками — чтоб заняли рот, не вспоминали печальное.
Карамельки мы с Сашей Кружковым брали — Александр даже сунул в карман горсть для близких, стоило Тихонову отвернуться — но расспросы не оставляли. Дикция становилась чуть менее внятной. Но это пустяк.
Тихонов вздыхал — и рассказывал, что мог:
— Обидно, что ребята ко мне не прислушались. После того как незадолго до Игр мы разгромили сборную США — 10:3, хоккеисты расслабились. Хотя каждый день твердил: «Забудьте. Наши главные соперники на Олимпиаде — не чехи, а именно американцы». Но достучаться до игроков не смог. Все были уверены, что снова легко с ними разберемся. За это и поплатились. А американцы к тому же бежали на допинге, в этом у меня сомнений нет. Что-то им кололи. Впрочем, каждое поражение учит. Если делаешь выводы.
— Какие?
— Проигрыш помог перестроить команду. В 81-м все недоумевали — что за команду я собрал? Играть-то кому? Никто ни в Макарова, ни в Ларионова не верил. Считали, что я спятил. А сборная за следующие четыре года не проиграла ни единого турнира!
— Насчет допинга — допускаю! — отыскивал свой аргумент Мышкин. — Может, вы не знаете — американцы в Лейк-Плэсиде все третьи периоды выигрывали. Носились по площадке так, словно матч только начался.
— Фильм «Чудо на льду» смотрели?
— Да. Из нас вылепили комических персонажей.
— Себя узнавали?
— Мелькнул в кадре какой-то блондин...
«Ты стоишь, а в тебя кирпичами швыряют. Надо поймать»
Что, впрочем, вспоминать печальное — да еще ко дню рождения? Есть темы позанятнее!
Если вратарь к вам расположился — можете услышать массу интересного.
Владимир Мышкин расскажет, что такое «красиво заканчивать».
— Это как я!
— Это как же? — обрадовались мы сюжетному повороту.
— Последний матч в карьере — за сборную СССР! Меня пригласили на чемпионат мира-91 после сезона в Финляндии. В Турку вышел на замену в игре с чехами. Сменил, кажется, Лешу Марьина. А третьим вратарем был Трефилов. Красиво, а?
Мало кто так расскажет про вратарскую профессию, как Мышкин:
— Только на голове — 12 шрамов. Прежде не было плотных шлемов, играли в каких-то мыльницах фирмы Ioffe. До сих пор вспоминаю, как мне приложились шайбой два Юрия — сначала Тюрин, потом Лебедев. Всю голову штопали. Главное, шлему ничего, а голова пробита. А Сашке Сидельникову в 73-м вообще шайба в горло угодила, вот это было страшно. У Фирсова щелчок смертельный. Это первый мой московский сезон, я своими глазами видел: ка-а-к дал...
— Уф. Слушать-то больно, — нервно сглотнули мы.
— Сейчас-то шлемы другие — никакого сравнения! Шайба по нему скользнет — и уходит в сторону. Мне в ветеранских матчах постоянно попадают. Голова немножко пошумит, а боли нет.
— Все вратари — люди со странностями?
— Немного не от мира сего. Это правда. На всю жизнь запомнил слова Виктора Коноваленко: «Ты стоишь, а в тебя кирпичами швыряют. Надо поймать». Я, например, совершенно не могу стоять за воротами. Даже сегодня не могу!
— Почему?
— Это стекло за воротами — страшное место. Ужас берет, с какой скоростью шайбы летят. Как вратарь успевает?! А потом встаешь в «рамку» — и абсолютно другие ощущения. Все спокойно, никаких проблем.
