«Сбил человека, на суде за аварию дали четыре года. Но спасла медаль — сразу попал под амнистию»
Мне очень нравится фотография, на которой Виктор Жлуктов, придерживая рукой клюшечку, оборачивается ко всем нам. Улыбается так ярко, так светло, что и самому хочется улыбнуться в ответ. Надо думать, с тем фотографом у Виктора Васильевича были чудесные отношения — раз через десятилетия их совместное творение добавляет света. На снимке хоккеист Жлуктов похож на Леонида Филатова в самых звездных ролях.
Он еще не догадывается в тот момент, что часть жизни — не большую, но значительную — проведет в инвалидном кресле. Стараясь не унывать.
Возможно, не унывать помогает взгляд в собственное вчера. То вчера, где Виктор Жлуктов был знаменитым нападающим ЦСКА и сборной СССР.
У сегодняшнего Жлуктова борода с проседью, если верить последним снимкам. Совсем другая улыбка. Да и взгляд.
Сегодняшний Виктор Жлуктов берет телефон не сразу. Если вообще берет. Чудом дозваниваешься за неделю раз — и сразу чувствуешь перемены в настроении, случившиеся за последние годы.
Перед 65-летием Жлуктов рад был дозвонившимся. Приглашал на дачу. Ни от каких интервью не открещивался.
Сегодняшний Жлуктов выслушивает сдержанно — и еще холоднее отвечает:
— Я интервью не даю.
Ты произносишь слова почтения, желая растопить это сердце, — но Жлуктов выслушивает безучастно. Чтоб снова повторить:
— Нет, нет, нет...
В 70 не хочется уже никаких интервью. Пожалуй, и в этом я Жлуктова понимаю. Как понимал прежнюю радость от общения.
Но обойти, оставить незамеченным юбилей такого человека — это выше моих сил.
В моей памяти Виктор Васильевич остался могучим мужиком, к которому мы как-то приехали в гости с Леонидом Рейзером, знаменитым журналистом 80-х. Встретил нас Виктор Васильевич радостно.
Обаяние интонаций легендарного корреспондента Рейзера было столь значительно, что смягчались самые черствые люди нашего хоккея. К кому мы только ни ездили в гости в ту пору.
Вот и вечер в квартире Жлуктова провели великолепно. Откупорили бутылочку, закусывали жареной курицей. Допускаю, что ощипывал и жарил ее корреспондент Рейзер лично.
Вот вспоминаю — и улыбающийся Жлуктов с фотографии переплетается с тем, который встречал нас в прихожей на коляске. Приглашал широким жестом в комнату.
Расставались друзьями. Помню, как крепко жал руку на прощание. Ни на секунду я не подумал, что напротив меня инвалид. Человек, здоровьем расплатившийся за веселые хоккейные годы.
Самый сильный удар
Окна его дома выходят на ЦИТО. Когда-то в этом же доме прописался молодой футболист Смертин — и я подбодрил Алексея:
— Какое удобство. Ты футболист, доктора под боком.
— Сплюнь! — побледнел Смертин.
Я сплевывал изо всех сил.
...Со Жлуктовым на тему здоровья шутить уже не стал. Аккуратно расспросил, как же все случилось. Мне-то казалось, между тяжелой травмой и последствиями путь недолгий. Но ведь встречал Жлуктова в манеже ЦСКА в начале 2000-х, шел он на своих двоих — и никаких колясок не прогнозировалось!
Оказалось, дело плохо было уже тогда.
— Что начинаются проблемы со здоровьем, я почувствовал, как только завязал с хоккеем. Как-то играл в теннис, вдруг правая нога начала подворачиваться. Думаю: что за дела? Потом распухла, вообще черпать начала... Так потихонечку началось. Мышцы не держали.
— Сильные удары на площадке получали?
— Момент самой сильной боли помню очень хорошо. Однажды Марьямяки, финн, мне двинул по лицу с размаху клюшкой. Все разворотил. Про этого парня говорили, что он в обычной жизни дровосеком был. Как раз в тот момент повис вопрос с моей поездкой на Олимпиаду в Инсбрук. Перед этим были контрольные игры в Финляндии. Кулагин тренировал сборную.
— Последствия были?
— Тут же нагноение, поднялась температура. Белаковский сориентировался, меня быстро отвез в какой-то финский госпиталь. Все прочистили, поставили дренаж — и температура спала. А вопрос с составом сборной на Олимпиаду решался в поезде Хельсинки — Москва. Тренерский совет определял.
— Кто был конкурентом?
— Анисин. Я поразился, что меня предпочли. Анисин-то считался игроком Кулагина.
— Тот матч против финнов вы не доиграли?
— Доиграл. По запарке-то что не доиграть? Смешнее случай был в Канаде. Я получил сотрясение — увезли зашивать, уже конец матча. А Харлам в том матче был запасной нападающий. Выпустили его на мое место. Я лежу в медицинском кабинете, слышу — еще одну тачку везут.
— Харламова?
— Его! Харлам вышел на пару минут — и разворотили всю губу! Мне больно, но смеюсь, не могу удержаться. Валерка окровавленными губами в мою сторону: «Что ты ржешь?»
— Может, у вас болевой порог был особенный?
— Скорее всего. Были люди, которые от царапины слечь могли. Мальцев Александр Николаевич от вида крови валился в обморок, нашатырем в чувство приводили. Вообще-то травм у меня было немного. Сотрясение в Канаде, как-то палец шайбой перебило, с позвоночником приключилась беда на «Известиях» в 83-м...
— Кто вас на борт швырнул?
— Даже не помню. А если не помню — значит, не видел.
— С какой силой надо было толкнуть, чтоб огромный Жлуктов влетел в борт?
— Я расслабленный был. Если б передом летел, еще сгруппировался бы, а получилось — спиной. На развороте. С этого и пошли мои беды. Тихонов не взял на Олимпиаду. После того матча на «Известиях» ночью приехал на базу в Новогорск. Наутро чувствую — встать не могу. Увезли меня в то самое ЦИТО, на которое нынче выходят окна. На третий этаж. Занимался мной Сергей Миронов, хороший хирург.
— Но не оперировал?
— Нет, операции не было. Они вместе с матерью работали, великой Зоей Сергеевной. Помню, мы мужа Зои Сергеевны хоронили. Я помогал через знакомых цветы на венок достать, тогда дефицит был. Спортсмены скидывались.
«Старичок-полковник только дотронулся — сразу назвал болезнь»
С жизнью в коляске, мне показалось, он смирился. Я пытался выговорить что-то обнадеживающее — Жлуктов улыбался, махал огромной, словно лопата, ладонью:
— Лично я считаю, что эта болезнь не лечится. Правда, снова хочу лечь в красногорский госпиталь — может, какую новую технологию открыли? Я из этого госпиталя когда-то комиссовался. Канадские врачи предложили гормоны колоть, но я узнал, что так быстро посажу сердце и печень. Не стал.
Когда первый раз попал в госпиталь Бурденко, заглянул ко мне в палату старичок-полковник. Один из главных хирургов нашей армии. Только дотронулся — сразу назвал болезнь, через секунду. Француз ее открыл, называется «болезнь Шарко-Мари». При ней поражается центральная нервная система и периферическая. Певец Мигуля от этого умер.
— Какой ужас.
— Даже началось у него, как и у меня, с правой ноги. Мигуля чуть ли не от истощения скончался, все мышцы атрофировались. Посмотрите, какие у меня ножки сейчас стали.
Я направил документы в Израиль, тамошние доктора сразу отреагировали: «Будем делать операцию на позвоночнике, все исправим». А Мигуле тоже делали — не помогло. Самое интересное, что у меня с центральной нервной все в порядке. Я же нормально говорю?
— Абсолютно.
— А Мигуля заговаривался. Если поражается центральная — это все, труба. У меня же организм будто провод: сердцевина нормальная, а оплетка разрушилась.
— Вам же собирали деньги на операцию в Канаде?
— Я и съездил в эту Канаду. Фетисов с Ларионовым собирали — уже после того, как мне предложили оперироваться в Израиле за 16 тысяч долларов. Помогло то, что в американском и канадском хоккее штрафы уходят в фонд помощи таким, как я.
— Какое вы отношение имеете к НХЛ?
— Как выяснилось, имею. Чистое везение. Я стоял на драфте в «Миннесоте», а значит, уже причастен к этому фонду. В 99-м году мне и Ирине, жене, ребята билеты до Торонто оплатили, там встретили. Месяц провел в Канаде, доктора чего только ни делали. И пункцию спинного мозга, и что угодно еще.
Поначалу начали готовить к операции, взглянув на израильские прогнозы. А потом задумались: зачем операция, если я сам даже в туалет хожу? Решили — незачем резать. Зато только в Канаде узнал, какого цвета спинной мозг. Вот ты — знаешь?
— Зеленый?
— Почему все думают, что зеленый, а?! Ничего подобного! Прозрачный и чистый, как водка! Врачи тебе перед каждым шагом разъяснят, что к чему. Когда огромной иглой мозг брали, тоже рассказали. Я-то под наркозом не чувствовал, а жена увидела — дурно стало. Только чувствовал, как врач руками позвонки раздвигает, чтоб в нерв острием не угодить.
— Есть за что поблагодарить канадских врачей?
— Они всего меня проверили. Голову, например, — ведь столько по ней били...
— Канадцы представляли, что за человек к ним приехал?
— Конечно. В этот госпиталь просто так попасть невозможно, там игроков НБА и НХЛ лечат. Сохранилась карточка, что за меня ходатайствует НХЛ. В субботу и воскресенье там выходной, все разъезжаются по дачам. Меня друзья таскали по озерам — в Онтарио красота невероятная. На Ниагару съездил. Встретили там группу «На-На» с Алибасовым, очень подружились. С Лехой Яшиным познакомился. Книгу «Звезды хоккея» подписывал. Еще Чака Норриса передо мной принимали, он с лошади рухнул. В коляске по госпиталю возили.
«Сидели при луне, читали рассказы Шукшина»
Были в жизни Жлуктова такие моменты, что тяжелее, кажется, и не представить. В январе 2008-го рассказал, ничего не скрывая, еще об одном эпизоде. Ту главку я, помню, назвал «Несчастливая машина». Прежде не догадывался, что в жизни Жлуктова была ужасная авария. Которая могла завершиться тюрьмой.
— Полгода не играл из-за аварии, следствие шло... — обмолвился вдруг Виктор Васильевич.
— Что за авария?
— Сбил в Москве человека. Даже могу сказать где: на противоположной стороне Ленинградки от Дворца ЦСКА. Между выходом из метро и дорогой метров восемь, не больше. Человек выходит из метро, видит зеленый свет светофора — и мчится через дорогу. Не думая, что зеленый еще и машинам с другой стороны. Я как раз от тротуара отъезжал, этого парня толком видеть не мог. Тот, получилось, прямо под колеса мне бросился.
— На «Волге» ехали?
— На «Жигулях» третьей модели.
— Он пьяный был?
— Я был выпивший. Этот парень студент, жил рядом с ЦСКА.
— Насмерть?
— Нет. Поначалу думали, что конец ему — перелом основания черепа. Потом оказалось — только трещина. Иначе бы он, скорее всего, умер. А так не просто выжил, но и попался потом на краже запчастей для «Москвича». Который купил сразу после этого случая. У меня скорость была совсем небольшая, не успел разогнаться.
— Народ тут же набежал?
— Конечно, набежал. Я-то поначалу вообще ничего не понял: то ли был удар, то ли нет, лобовое стекло трещиной пошло... Поддал газу, помчался вперед. Смотрю в зеркало: что-то за мной таксисты погнались. Что это, думаю, они так торопятся? И тут подруга, сидевшая рядом, говорит: «По моему, мы сшибли человека». Развернулся поперек шоссе — и назад, к тому самому месту. Там уж народу тьма. Потом на суде пытались что-то говорить насчет побега — но я сам вернулся. Не прошло обвинение.
— Подруга куда делась?
— Говорю ей: «Чеши отсюда быстрее!» Потом на нее, бедную, военный прокурор наехал со страшной силой: «Как же так, человек выпивший — и вы допустили его за руль?!»
— Сильно выпивший вы были?
— В пределах. По крайней мере, соображал, как перестраиваться. Когда из машины вылезал перед этой толпой, немного обмяк, конечно.
— Узнала вас толпа?
— Возможно. Что-то кричали из гущи. Милиционеры молодцы — раз, и пересадили меня в свою машину. После всего случившегося полгода играть не давали, с октября 77-го.
— Что делали?
— Тренировался с футболистами, с Серегой Ольшанским на «гарюхе» бегал. С Рыбаковым, знаменитым боксером, занимался. Не самые простые полгода в моей жизни. Зато жену тогда нашел, она на Фестивальной улице жила. Неподалеку. Даже благодарен судьбе: жил бы на сборах, Иру бы не увидел. Чем-то она мне сразу приглянулась. Будущая теща сразу невесть как проведала, что меня суд ждет. Ей вообще рассказали, что я хотел вертолет захватить и махнуть в Финляндию. А оттуда то ли в НХЛ, то ли еще куда. Но я анекдотов про зятя и тещу понять не могу. Моя теща, хоть против женитьбы была, стала лучшим другом.
— Первый раз в жизни под судом оказались?
— И последний, надеюсь. А на суде четыре года мне выписали.
— Условно?
— Никаких «условно». Меня спасла медаль. В том году было 60 лет Октябрю — всем, кто имел правительственные награды, амнистия. В 76-м году после Олимпиады я получил медаль «За трудовое отличие». Мужики, которые мою судьбу решали, все продумали. Была команда сверху — не топить Жлуктова, нужен советскому хоккею. По моей статье выходило от четырех лет до восьми. Хоть травма у парня была тяжелая, связанная с головой, мне дали по минимуму.
— На здоровье потерпевшего не сказалось?
— Нет, уже через пару месяцев сдавал сессию в архитектурном. Так вот, насчет медали: если получаешь срок до пяти лет — автоматически амнистируется. У кого орден — с того снимается срок до восьми лет.
— Только на суде узнали, что «топить» вас не будут?
— Я понятия ни о чем не имел! Все решалось на уровне главпура!
— Политическое управление?
— Оно самое. Вмешался главный военный прокурор московского гарнизона. Этот генерал был другом Тарасова. А права мне вернули на второй день после аварии, лично прокурор из рук в руки передал.
— И поехали вы дальше на своей «трешке»?
— Продал ее от греха. Несчастливая машина. Хоть сделана была изумительно, шоколадного цвета, итальянский движок, номер 00-22, как на моей игровой майке...
— Футболист Юрий Севидов, задавивший академика, долго после не мог сесть за руль. Вам было проще?
— Был приличный перерыв, по советским законам мне нельзя было приобрести автомобиль. Если прежнюю продал не через комиссионку, новую можно купить, только отстояв очередь. Почти год я провел без машины. Потом получил «Волгу», которая Третьяку полагалась — а тот отказался...
— Почему?
— Получил другую через Спорткомитет. Чтобы мне «Волгу» передать, сам замминистра по тылу подписал приказ.
— Номер 00-22 сохранили?
— Нет, после аварии и номер сменил. То же 22 выходило, но уже в сумме.
— Представляю, какого страха натерпелись перед судом — а вдруг посадят?
— Не представляете. Не спал. К футболисту Сауху ходил, тот поддерживал. Брали бутылку коньяка и сидели при луне. Читали рассказы Шукшина — потому что уснуть было невозможно.
«Стою я на вбрасывании — американец напротив. Я у этого парня глаз вообще не вижу...»
Про хоккей Жлуктов рассказывал так, что мне жаль сегодня, что никто из его рассказов не составил книжку. Быть может, о хоккее 70-х никто не говорил столь выпукло.
Реакция на вопрос — моментальная. Никаких пауз на «вдуматься». Отобрав у Жлуктова способность передвигаться на своих ногах, жизнь сохранила ему феноменальную память. Хоть в этом воздалось.
— Вы, кажется, играли против американцев в Лейк-Плэсиде? — спрашивал я мимоходом.
— Конечно.
— Гадкие воспоминания?
— С одной стороны, мы, конечно, виноваты. Но и Тихонов ошибся: нельзя было Владика снимать после второй шайбы. То, что мы сами психологически не подготовились, это факт. Накануне в Нью-Йорке их же 10:3 обыграли. Сейчас много говорят о допинге — и вот тот матч был отличной иллюстрацией. Два периода отбегали, стою я на вбрасывании — американец напротив. Я у этого парня глаз вообще не вижу. Что их накололи чем-то, ни секунды не сомневаюсь. С нами невозможно было три периода бегать на равных.
— А они бегали?
— Не просто бегали, они нас додавили нашим же оружием! Но останься Владик в воротах, мы бы все равно вытянули. Третьяк две своих пропустил — и больше ни одной не было бы. Тихонов сам потом ошибку признал. Даже вспоминать этот матч не хочется...
— Но сборная СССР была сумасшедшая по силе?
— Лучшая, наверное, за все времена. На следующий день после поражения от американцев мы 9:2 обыграли шведов. За серебро.
— После матча с американцами в раздевалке были какие-то слова?
— Майоров мне понравился, Борис Александрович. Хорошо сказал. «Елки-палки, да, проиграли. Но завтра надо выигрывать медали...» С Борисом у меня прекрасные отношения, но еще лучше были с Евгением. Лучше комментатора по хоккею не знаю. Не поучал. А кто-то наставляет: «Не такие нагрузки, не такой бюджет...» Да ты сам, комментатор, хоть что-то тяжелее стакана поднимал?
— В 85-м году вы решили уйти из хоккея? Или вас выпроводили?
— В 31 год было рано заканчивать. И дело даже не в том, что предложили нормальную должность — главный тренер вооруженных сил. Мне было уже бесполезно бороться, я остался один на один с Тихоновым. Никого не осталось. Третьяк был сам по себе, как все вратари.
Тихонов меня крепко обидел, назначив без всяких разговоров капитаном Славку Фетисова. А ты знаешь, кто ходил отпрашивать ребят со сборов?
— Вы?
— Я. Славка ко мне подходил: «Вить, пойдем отпросим команду?» Я отвечал: «Слава, ты теперь капитан — иди отпрашивай...» Но я-то поумнее их, молодых. Тихонову говорил: «Если этому не верите — не отпускайте». Почему Сашка Мальцев отыграл столько лет? Пару недель потренировался в Новогорске — бах, колено болит. Нельзя было Тихонову всех грести под одну гребенку. Молодых нагрузи, ветеранов — придержи...
А у Тихонова как был солдафонский подход, четыре звена в Риге, так и в Москве остался. Я уже заканчиваю, что ты меня держишь на сборах-то? У жены температура, ей плохо, Силин мне дает какие-то таблетки. Я к Тихонову захожу: «Можно отъеду?» Слышу в ответ: а чем ты ей поможешь? Ну не паранойя ли? Говорю: «Я съезжу, отдам таблетки и вернусь, ты не волнуйся». Или сам себе противоречишь, когда говоришь, что в Жлуктове уверен. С Хомутовым была история — у того отец умирал в Ярославле, умолял отпустить, а Тихонов сказал: «Чем ты отцу сейчас поможешь?» Хомутов чудом сорвался, застал того живым.
— Третьяк из-за этих сборов с хоккеем досрочно распрощался.
— Третьяк — досрочно?! Да он раньше хотел уйти, только Тихонов его уговорил остаться! Понимал, что в Сараево без такого вратаря не выиграет. Я знаю, что Владик поставил Тихонову условие: либо даешь мне жить нормально с семьей, либо ухожу. С вратарем так можно было, тем более с великим. Если б Тихонов имел навыки психолога, ему бы сейчас памятники стояли...
Пощечина Балдерису
Тройка Балдерис — Жлуктов — Капустин была прекрасна. Одна из лучших в истории советского хоккея.
Так вышло, что с Балдерисом и Жлуктовым я знакомился приблизительно в одно и то же время. Прекрасный, вальяжный Хельмут катался по Риге на «Бентли». Говорил с московскими корреспондентами ласково, чуть снисходительно. Я, смущаясь, желал проверить кем-то рассказанную историю — будто Виктор Тихонов кинулся на Балдериса врукопашную.
Думал, этот добрый барин не подтвердит. Даже если было.
— Да! Залепил мне! — отчего-то рассмеялся Балдерис.
Даже добавил подробностей. А вскоре я переспрашивал Жлуктова:
— Видели ту пощечину?
— Может, это в Риге случилось. Я знаю другой случай — когда Балда, играя за вторую сборную, Тихонову так ответил, что тот его из команды попер. А на следующий день вернул — трудно без Хельмута. Тихонов Балду любил, много чего ему позволял.
— Но от сборной отцеплял в последний момент.
— Так это понятно. Но я Балду прекрасно понимал — он не мог жить в Москве. В Риге было три гениальных спортсмена: Лучис, Семенова и Балдерис. А в Москве — кто он? Хоть машину ему сразу дали, квартиру на улице Свободы тоже. Я у него бывал. Пятнадцать минут езды до ЦСКА. Хороший парень, не гнилой. Если квасим, то квасим. До конца. Если попались, то попались.
— Почему Балдерис сегодня ездит на «Бентли», а вы — нет?
— Все очень просто. Балдерис успел в НХЛ поиграть, пока я до полковника дослуживался. А в Миннесоте громадная латышская диаспора. А потом Хельмут рижский дворец выкупил, приватизировал. Он приезжал в Москву как депутат городской думы, мы встречались. Поднялся ко мне в ложу — на Тихонова даже внимания не обратил. Не простил давнюю ситуацию. По стопочке мы с Балдерисом выпили.
— А вы — легко прощаете?
— Смотря кому.
— Есть в хоккее люди, которым руки не подадите никогда?
— Нет. Мог только в пылу эмоций на площадке кого-то осадить.
— Когда Тихонов Михайлова из команды убирал, на команду это подействовало?
— Конечно...
— После этого любить Тихонова вы, понятное дело, не стали. А уважения — прибавилось?
— Так отвечу. Я считаю, в СССР среди моих знакомых было только два великих тренера — Анатолий Владимирович Тарасов и Александр Яковлевич Гомельский. Настоящие психологи и педагоги.
— Когда Тихонов вам внушал, что Тарасов — никто, как реагировали?
— Как он мог нам что-то внушить? Вот случай. С Тарасовым мы хоронили Уколова. И на похоронах Анатолий Владимирович говорит: «Витька, ты меня бросил. Нигде не скажешь, что я тебя воспитал!»
— В ответ что-то услышал?
— Да, я ответил: «Это вы меня подняли — и бросили, Анатолий Владимирович». Кстати, сама история с похоронами сумасшедшая. Уколов лежал двадцать дней в морге Боткинской больницы невостребованным. Его дочка уже жила в Америке, тело некому забрать. Мы с Игорем Сологубовым его нашли. Ходили по моргу с женщиной, соседкой Уколова по коммуналке. Опознавали. Организовали похороны с помощью Николая Эпштейна — на Востряковском, он дружил с директором этого кладбища...
