От храма Василия Блаженного на шлеме — до главного хейтера России. Каким был Гашек в «Спартаке»
Храм Василия Блаженного на шлеме
Мне странно слышать от Доминика Гашека брань по поводу России. Я верю и не верю, что это он все говорил. Тот ли самый Гашек, который рисовал храм Василия Блаженного на своем шлеме, произносит такие слова?
Хочется отыскать номер, дозвониться в Пардубице. Тот городок, где когда-то служил Доминик школьным учителем. Спросить: что такое, мой друг? Вы занедужили, быть может?
Мне все это странно! Спросили б меня вчера: «Самая милая звезда, приезжавшая в наш чемпионат?» — я бы и думать долго не стал: «Гашек!»
Мне не хочется перечитывать и переслушивать все, что он говорит в эти дни, — я сразу вспоминаю, как стояли вместе в очереди в «Макдоналдс» у метро «Сокольники». Как грустил Доминик в темном коридоре хоккейного дворца после поражения в плей-офф — никто к нему не подходил, на Гашека не оборачивался. Хоккеисты, чертыхаясь, выходили из раздевалки — Гашек стоял, будто посторонний, непричастный ко всему случившемуся. Кажется, это было в Питере.
Я сделал три шага навстречу с какими-то расспросами. Просто чтоб не грустил. Доминик улыбнулся с такой печалью — но благодарно. Что-то ответил — и я вписал три строчки в репортаж. Отгоняя догадку, что вот только что великий Доминатор отыграл последний свой матч в профессиональном хоккее. Эта новость, быть может, поважнее вылета «Спартака» из плей-офф...
Казалось, и мы сдружились. В России ему хочется остаться. Играть и играть.
«Откуда у тебя такие? Даже у меня их нет!»
Мы приехали к нему с фотографом Беззубовым — лучше этого парня не снимал хоккей на моей памяти никто. А главное, Беззубов — чемпион по обаянию. Две минуты проведет с человеком — и все, лучшие друзья. Я помню, как обрадованно указывал на него, бородатого, клюшкой из дальнего конца коридора Ваня Ткаченко: «О, Николай Второй!»
Гашеку, чтоб растаять перед Беззубовым, и двух минут не понадобилось — «химия» случилась сразу. Получил от фотографа пачку карточек с волшебной Олимпиады-98.
Глаза Доминика расширились, перебирал узловатыми пальцами бывалого вратаря весь этот ворох — и выдыхал:
— О! Откуда у тебя такие? Даже у меня их нет!
Беззубов пожал плечами — нет? Так забирай все, не жалко.
Вот как это делается. Договориться об интервью труда не составило. Я сработал уже на чистых мячах, договаривался с размякшим Гашеком.
— Приезжай завтра! Сможешь?
Еще б я не смог.
«Я приду!»
Назавтра я узнаю, что такое настроение вратаря, — предыдущий вечер вместил в себя поражение от «Торпедо». Все!
Гашек смотрел чуть раздраженно. Делал вид, что по-русски понимает едва-едва — перейдя на странную пантомиму. Жестами объяснил, как торопится в парикмахерскую (жаль, эту игру пальцев никто не снял), а потом, потом...
Доминик вздохнул — и вынужден был вспомнить наш язык. Произнес чистенько, безо всякого акцента:
— В налоговую инспекцию.
Вздыхал, вздыхал, вздыхал.
Наконец вымолвил, собравшись с мыслями:
— Мне надо туда, потом сюда... Я не знаю... Ладно, ждите у раздевалки! Я приду!
Больше не капризничал. Был настолько податлив, обходителен, что я верил и не верил себе: тот ли это Доминатор, о котором читал? На которого смотрел по телевизору? Тот ли самый Гашек, про которого летел через океан слух — задавшего скверный вопрос репортера поколотил то ли клюшкой, то ли палкой?
Нет. Теперь я не представлял, чтоб Гашек мог кому-то двинуть. Расстроиться, чуть насупиться — пожалуй. Но не ударить.
«Не сохранилась самая дорогая клюшка...»
Не знаю, что услышал Гашек в парикмахерской и налоговой, — но вернулся сияющим. Улыбался во весь рот.
— Что надо для съемки? Шлем, клюшка? Пошли в раздевалку!
В раздевалку «Спартака» меня не зазывал даже Ржига, лучший друг русских репортеров.
— Что, Доминик, шлем уже загнал? — усмехнулся кто-то из хоккеистов. — У метро, наверное?
Я сразу вспомнил, как незадолго до самоубийства подходил к старым товарищам по хоккею вратарь Евгений Белошейкин. Говорил, что с дурными привычками завязал, возвращается в игру. Только нужна форма. Нет ли шлема? Клюшки?
Ему давали, конечно. А в том же «Юбилейном» был магазин хоккейной амуниции — и все подаренное моментально за полцены оказывалось там. Так что «пристроить шлем у метро» — была в этом трагическая нота для нашего хоккея. Но Гашек о том не подозревал.
Усмехался:
— Нет, не у метро. Вон покупатели стоят.
Указывал на меня черенком клюшки. Я втягивал живот, сдержанно улыбался. Розовел от удовольствия.
Что-то необходимое для съемки у Гашека оставалось в гостинице — мы шли от дворца пешком. Заехавшие в тот же Holiday Inn футболисты «Терека» не верили глазам. Обернулись все. О чем-то перешептывались.
— Москва красивая... — улыбался Доминик, не замечая суеты вокруг.
Клюшка у Доминика была новенькая — будто и не побывала еще в игре.
Гашек перехватил мой взгляд:
— Да, свежая. Многие удивляются, что я к каждой игре готовил новую клюшку. А накануне долго с ней вожусь.
— Старые раздариваете?
— Конечно. У каждого друга, наверное, штук десять моих клюшек. Не знаю, зачем им столько. Для себя сохраняю только особенные — например, ту, с которой выиграл Кубок Стэнли. На каждой пишу фломастером — когда и с кем играли. Даже во сколько начинался матч. Не сохранилась только одна, самая дорогая.
— С финала Олимпиады?
— Да! Не знаю, куда делась, — вокруг нас после сирены была такая каша! Меня тянули в одну сторону, в другую, хотели самого разорвать на сувениры. Мне было не до клюшки. Наверное, кто-то хранит.
«Я — за руль? Нет, нет, нет!»
Гашек непредсказуем!
Время спустя узнаешь многое — я и не подозревал, что в конфликт с главным тренером «Спартака» Ржигой вступил Гашек почти сразу. Вознамерившись лично тренировать команду. Не постеснялся!
При этом опасливо относился к сущим пустякам. Настойчиво переспрашивал нас с фотографом — не ожидается ли дождь?
— Точно не будет? Вы узнавали?
— Узнавал.
— Давайте посмотрим еще раз...
Мы меняли тему. Предлагали Гашеку лично сесть за руль и проехаться по Москве. Тот бледнел от одной мысли:
— Я — за руль? Здесь? Нет, нет, нет!
Нет так нет. За руль уселся другой фотограф, Юра Кузьмин, — и помчал на своем битом-перебитом «Форде» с такой скоростью, что Гашек вздрагивал всем телом при каждом торможении. В 2010 году ездить можно было как угодно.
Доехав, выдохнул, отпуская ужас пережитого:
— Обратно я на метро.
— Заблудитесь!
— Я? Да вы что! Садишься здесь, пересадка там. А можно иначе...
За секунду Гашек, живущий в Москве вторую неделю, расписал нам по памяти все пересадки, все нужные станции. Что за память? Что за странные таланты?
— Нигде в мире нет таких пробок! — восклицал Доминик. — Москва — это что-то невозможное! Два дня назад я попал в самую долгую в жизни — десять километров мы тащились два часа. Или три. Я перестал смотреть на время...
Я, помню, подметил — с каждой секундой Гашек говорит по-русски все лучше, все связнее. Этот ли парень час назад руками изображал парикмахерскую?
А Гашек уже вовсю рассказывал, как не собирается подыскивать квартиру: «В гостинице мне хорошо, все прибрано». Как обедать ходит в «Макдоналдс» — потому что проблема лишнего веса ему неведома. Даже стоило бы добрать килограммов пять.
«Во всех командах я был самым слабым хоккеистом!»
— Я поражаю самого себя физической силой! — проинформировал вдруг Гашек.
— О, — поощрительно промычал я.
— Во всех командах я был самым слабым хоккеистом! — продолжение оказалось самым неожиданным, каким только могло быть. — Время от времени проводили тесты — не было хоть кого-то, кто оказался бы позади меня. Я вратарь — зачем мне мускулы? Никогда ни с кем не дрался. Думаю, последний раз — в школе... Представляешь, что я чувствовал когда на меня начал охоту Брашир?
Я и сказать ничего не мог — дыхание остановилось. Брашир — на Гашека?
— Да-да, на меня! — все понял правильно Доминик. — Мы играли то ли с «Филадельфией», то ли с «Ванкувером». Кто-то задел их вратаря, и Дональд мне показал клюшкой: «Готовься, Доминик. Сейчас получишь». Можешь представить, что я чувствовал. Счастье, что это заметил и наш тренер. До конца оставалось три минуты, мы выигрывали — меня усадили на лавку, выпустили второго вратаря. Через двадцать секунд возникла драка.
— Брашир?
— Брашир дрался с кем-то из полевых, наш вратарь на красной линии молотил их голкипера. Я смотрел от бортика. Мне было весело.
— Вы никогда не бросались на чужого вратаря?
— Два или три раза. Никуда не денешься, я должен был ехать и драться. Но знаете, что я делал? Хватал его посильнее за свитер и держал. Кулаками не размахивал. Я не выигрывал эти схватки — но ни разу не получил сам.
— Вроде и Саймон пытался вас поколотить.
— Что-то такое было, но в нашей команде всегда было два-три игрока, готовых к Саймону. Не помню ни одного случая, чтоб у меня возникла настоящая проблема. Вообще-то, из тафгаев мне особенно нравился Чейз из «Сент-Луиса». До сих пор перед глазами, как он ломал лицевую кость нашему Рабри. Я моргнуть не успел — наш тафгай лежал. Пять секунд — бух, и драка закончена. Ударил вот сюда. Конец.
— На себе не показывайте, Доминик. Третьяк рассказывал, как вы к нему подходили и просили сказать руководству «Чикаго», что Гашек — плохой вратарь. Тогда бы отправились на хороший контракт в «Кельн». Вы этот контракт даже успели подписать.
— Да, это правда! — удивился моей памятливости Гашек. — Не помню подробности...
Замолчал — будто ожидая этих подробностей от меня. Если уж я такой осведомленный.
Я молчал — и Гашек сдался. Все вспомнил сам.
— Даже не могу вспомнить, чтоб разговаривал на эту тему с Третьяком. Зато говорил с менеджером, с Кинэном. Убеждал: «Мне вы играть не даете, так отпустите в Европу». Меня тогда хотел не только «Кельн». Спасибо Богу, не отпустили. Состоялся трейд с «Баффало» — и сами знаете, как сложилась моя судьба.
Эта история оказалась скучной — и я вернулся к дракам.
— Говорите — не дрались. А кто-то рассказывал, что вы однажды поколотили репортера клюшкой для гольфа, — припомнил я тот самый случай.
— Что?! Это писалось в газетах? Интересно, что они должны были сделать, чтоб я начал размахивать клюшкой для гольфа...
— Такого не было?
— Никогда. Это самый нелепый слух, о котором я знаю.
Гашек в задумчивости дотронулся до седины на висках.
Стригся Доминатор в ту пору совсем коротко — ограждая собственную психику от ужаса картины в зеркале: седые виски...
Сейчас я его понимаю. Нынче я и сам такой.
«Я в Москве всегда покупал золото»
— Москва — красивая... — это произносил Гашек не раз и не два.
Начало было одинаковым — продолжение разнилось. Вспоминал то одно, то другое. Порой удивляя настолько, что я замедлял шаг. Вот это да!
— Я в Москве всегда покупал золото. Сюда вез женские колготки и джинсы, отдавал прямо дежурной в гостинице. Она расплачивалась, и я отправлялся в ювелирный магазин. Помню, взял для своей девушки чудесное кольцо.
— Девушка стала женой?
— Время спустя. Мы до сих пор вместе. То кольцо было не обручальное.
— Носит?
— Редко.
— Тот подарок ее удивил?
— Еще как. Это выглядело очень романтично. Я вообще из любой страны ей что-то привозил. И куда бы ни отправился со сборной Чехословакии, обязательно присылал ей оттуда открытку. Представляешь, сколько их скопилось? Все хранит! У меня была роскошная свадьба. В Пардубице мэрия на холме, отправились туда. Это было так чудесно...
— Ну и память у вас.
— У меня отличная память.
— Как и у другого знаменитого чеха, Ярослава Поузара, — козырнул я. — Тот вспоминал, как жил в московских гостиницах 80-х: «Мы били кроссовками тараканов, которые ползали по номеру, — и считали. У кого больше — тот чемпион...»
— Да, я помню! Тараканы были не всегда — но очень часто!
— И в какой гостинице?
— «Спорт». У нас получалось настоящее соревнование. Тоже били кроссовками и считали. Там были отличные тараканы.
Ясное дело, после таких подробностей через час мы были друзьями.
— У меня много друзей — везде! Уже и в Москве!
Рассказывал, наслаждаясь, какие автомобили дожидаются его дома:
— В моем гараже стоят Rolls-Royce, Ferrari... Пять автомобилей!
Я цокал языком. Гашеку моя реакция понравилась.
— Только я в них почти не езжу. Стоят, как в музее. Я — только на большом траке Volvo. Если поеду по своему Пардубице или Праге на Ferrari, всякий заглянет в окошко — кто это за рулем? Вся улица будет знать, что едет Гашек. Мне это не нравится. А в Volvo никто не узнает.
— В НХЛ вас зовут — как и прежде?
— Нет. Меня вообще, кроме «Спартака», звали только два клуба — через друзей. Но это не Америка. Я отыграл в «Детройте», выиграли Кубок Стэнли. После последнего матча я громко сказал: «Это все. Good bye, NCL». Больше меня не звали. Я выиграл то, что хотел.
**
Мы прогуливались по Красной площади. Гашек взял в руки какую-то ушанку, усмехнулся.
— Москва, Москва...
— Это Гашек? — выскочил кто-то из лоточников.
Доминик, не смутившись, кивнул. Да, Гашек. Тут же отыскалась тетрадь в клеточку, фломастер. Не растерялся и наш фотохудожник — схватив с прилавка танкистский шлем, сунул в руки Доминику.
— Одевать не буду, — неожиданно раскапризничался Гашек. Оглядел шлем чуть брезгливо. — Я буду в нем похож на Петра Чеха.
Я показал Доминику — береги карманы, дорогой друг. Но Гашек — парень не промах, давно проверил все молнии. На всякий случай пробежался пальцами вдоль карманов еще раз.
— А вот это — нулевой километр. Русь отсюда начинается, — указал я. Но у Гашека, оказалось, воспоминания свои. Неожиданно всполошился:
— Где женщина, которая здесь стояла? Она собирала деньги.
— Доминик, — укорил я. — Это было тридцать лет назад.
— Наверное, умерла, — огорчился Гашек. — Или разбогатела.
Притопнул каблуком по булыжнику мостовой. В великом вратаре проснулся учитель истории:
— Древние?
— Очень, — кивнул я.
— А вот ГУМ! — обрадованно распознал знакомые очертания Доминик, прикрываясь рукой от солнца. — Я в нем был. Тоже тридцать лет назад. А вот — Василий Блаженный. Это он на моем шлеме.
Задумался на секунду — и хохотнул вдруг:
— Меня на первой же пресс-конференции кто-то из репортеров назвал Ярославом! Это был не ты?
Я даже поперхнулся.
— Не ты, не ты... — дружелюбно хлопнул меня по спине Доминик. — Я того помню. Еще подумал про себя: «Парень, ты все перепутал. Ярослав давно умер». Но это здорово — в России знают наших писателей. В Америке никто бы меня с Ярославом Гашеком не перепутал, это точно. Там знают других чехов — Кафку или Кундеру. А Ярослав Гашек воевал в России в Первой мировой войне, жил здесь — наверное, поэтому так популярен...
«Житник — настоящий слон»
Гашек мне был настолько интересен — я расспрашивал каждого, кто соприкоснулся с этим великим вратарем.
Говорили разное — но сходились в одном: так не работал никто. Какой-то фанатик.
Вот теперь я получил возможность расспросить лично. Ну и радостно принялся:
— Я уже давно не занимаюсь так, как это было в Америке... — грустнел Гашек. — Если повторю тот комплекс — лягу и не смогу играть. Мне давно не тридцать лет. Но если выхожу на лед, буду работать очень интенсивно. Я так привык. Мне лучше тренироваться недолго, но напряженно. По полдня сидят на велосипеде пусть другие.
Я немедленно козырнул другим своим выдающимся знакомством той поры:
— Мы общались с Ягром...
— Так-так? — как-то недобро заинтересовался Гашек.
— Так он в Омске запросто может явиться во дворец в час ночи — и кататься при дежурном свете.
— Я слышал об этом! — чуть неприязненно произнес Доминик. — Я тоже могу явиться в Сокольники среди ночи, меня пустят — но зачем? К тому же у Ягра ни жены, ни детей. Он одинокий парень — в его жизни есть только хоккей. Может заниматься ночами чем пожелает. Мне больше нравится работать через день.
Я от греха сменил тему. Раз уж от Ягра его не пробрало. Или пробрало как-то не так.
— Знаменитый вратарь Харальд Шумахер говорил: «Из десяти пальцев на руках ломал восемь. Помню историю каждого перелома». А вы?
Вопрос, кстати, рискованный — я отработал как-то его на тафгае Юдине. Мне казалось: что такого? Ты ж работаешь кулаками, чаще попадаешь в шлем, чем в лицо, — неизбежно что-то ломается.
Юдин сильно огорчился услышанному:
— А вы голову никогда не ломали?
Я до сих пор размышляю над этим ответом. Гашек был значительно любезнее.
— Нет уж... Спасибо Богу, я ломал только один палец, давным-давно. Очень неудачно попала шайба. Обычно я пальцы выворачиваю, это тоже больно. Когда только приехал в «Спартак», сразу же расшиб руку. Пару дней не тренировался.
— Очень больно?
— Ничего не сравнится с болью, когда мне на ногу рухнул Алекс Житник в 97-м году. Это случилось в Баффало, незадолго до Олимпиады. Вот тогда боль была жуткая. Думал, уже не поднимусь — но оказалось, ничего страшного.
— Да, Житник с его ножищами — это испытание.
— Я таких ног не видел никогда в жизни — Житник настоящий слон. Мы в «Баффало» говорили — это все из-за Чернобыля. Алекс же из тех краев.
«Никто мне столько не забивал, как Яромир!»
Тема Ягра мне не давала покоя — и правда открылась довольно скоро. Гашек не выдержал:
— Никто мне столько не забивал, как Яромир!
— Ах, вот оно что, — выдохнул я облегченно. Теперь-то все встало на места.
— Он играл тогда в «Питтсбурге», я — в «Баффало». Забил мне голов пятнадцать... Это очень много, никому столько не удавалось!
— Я бы такого человека возненавидел, — сказал я. А может, просто подумал.
— Но! — осадил меня Гашек. — Яромир только в «Питтсбурге» был такой молодец. Когда переехал в Нью-Йорк, многое изменилось. Уже я был лучше. За сезон встречались по пять раз, постоянно шутили на эту тему. Он славный парень.
— Рассчитались, значит, — задумчиво обронил я.
— Рассчитался! — обрадовался вдруг Гашек. — Как и с одним тренером. Он, наверное, пошутил — но мне было обидно. Я тогда только приехал в Америку, он посмотрел на мою игру: «Ты, Гашек, в воротах — как рыба на суше». Я был молод, не мог ничего ему доказать. Зато потом, получив шанс в другой команде, заиграл так, что больше о рыбе мне не говорил никто.
— Такое мог ляпнуть Кинэн, — сообразил я.
— Нет. Его ассистент, Саттер. С Кинэном были другие истории.
— Выслушаю с наслаждением.
— Когда только перебрался в «Чикаго», мне рассказали про один случай. Что-то Кинэну не понравилось, так он ударил по вентилятору в раздевалке с такой силой, что нога застряла. Еле вытащил, а ботинок пропал.
— Сами такого не видели?
— Знаешь, я хорошо к нему относился. Кинэн был хороший тренер и человек. Хоть и крэйзи, но... хороший.
— То есть?
— Бросить клюшку в игрока для него обычное дело. Но вздрагиваю я, вспоминая другой эпизод. Кинэн дал нам две тренировки подряд на льду. Безумно интенсивные. Не знаю, что он проверял: может, кто выживет? Во время второй я упал — не выдержали мышцы, начались спазмы. Лежал на спине в ужасе — никогда прежде со мной такого не было. Поднялся, снова упал...
— А что Кинэн?
— Взглянул на меня: «Иди отсюда».
Самый жуткий матч
Я не успел припомнить вслух, какие обиды наносили старине Гашеку наши великие хоккеисты, — он все вспомнил сам.
— Знаешь, какой матч самый жуткий в моей жизни?
— Даже версий нет.
— Это было почти то же самое, что с вашей сборной в Лейк-Плэсиде. Когда проиграли американским студентам. Для меня так же обидно было в 87-м — играли со сборной СССР. За семь минут до конца вели 1:0, про проиграли 1:2. Могли стать чемпионами мира. Ничего обиднее не было!
— А матч номер два по боли?
Гашек задумался. Ответил не сразу. Вдруг выпалил — удивляясь, как мог забыть такое.
— Шестой матч Кубка Стэнли-99, в котором Бретт Халл решающий гол в овертайме забил ногой. Не забуду никогда!
«Еду в соседний город на велосипеде. Осталось 120 километров...»
Прошло время — Гашек уехал из Москвы. Вроде бы даже не сразу закончил карьеру.
На расстоянии стерся в памяти образ простого парня, с которым гуляли по Москве. Снова превратившись в далекого волшебника, бесподобного вратаря. Таинственного, непостижимого.
Снова я завидовал тем людям, которые общались с ним близко. Будто сам таким не был в 2010 году. Жадно расспрашивал — как Романа Людучина, например. Тот охотно рассказывал:
— У нас были прекрасные отношения. Частенько оставались после тренировок, отрабатывали буллиты. Обычно с вратарями как? Для победы ты должен из пяти буллитов реализовать два. У Гашека по-другому. Серия из десяти бросков, забить нужно три. Причем пока он не выиграет — в раздевалку не уходит. Как-то полчаса меня с площадки не отпускал!
— Что говорил?
— Одно-единственное слово: «Играем!» Я на часы показываю: «Скоро собрание, пора закругляться». Гашек не реагирует. После очередного буллита подъезжаю к нему: «Отец родной, у нас три минуты...» Тут у него в голове что-то щелкнуло. Закивал: «Да-да, пошли». Переодеться уже не успевали.
— Прямо в форме на собрание заявились?
— Ну да. Когда оно закончилось, мелькнула мысль: «Надо в шутку сказать Гашеку, мол, давай, продолжим. Ты же пока не выиграешь, со льда не уходишь». Едва об этом подумал, Доминик повернулся ко мне, толкнул в бок: «Рома, пойдем». Еще минут двадцать играли, пока я совсем не выдохся. Как только Гашек отбил решающий бросок, крикнул: «Йес! Ха-ха-ха!» — и уехал в раздевалку.
— Казалось, он из тех хоккеистов, кто высчитывает каждую калорию. А в Москве поселился около «Макдоналдса» — и регулярно ходил туда обедать.
— Гашек — не просто легенда. Профессионал с большой буквы, невероятно работоспособный. На тренировках пахал за троих. Я смотрел и поражался: «Вот бы мне так в 46 лет!» Страшный враг человечества, и мой в том числе, — лень. У Гашека этого врага нет. Я позвонил Доминику года через два после его ухода из «Спартака»: «Привет, что делаешь?» — «Э-э, Рома, нормал. Еду в соседний город на велосипеде...» — «О, и сколько ехать?» — «120 километров».
— Ну и ну.
— Для Гашека — в порядке вещей. Он всегда очень много работал, огромное внимание уделял разминке. В НХЛ за два часа до тренировки уже был на арене, готовился. А в «Спартаке» молодых в «рамку» не пускал. Не в игре — на тренировках! Я-то привык, что опытный вратарь во время некоторых упражнений 15-20 шайб отобьет — и берет паузу, откатывается в сторонку, уступает место молодому. А с Доминика пот градом — но стоит до последнего.
— Фанат!
— Да-а! Но мог и пару бокалов пива себе позволить, и фастфуд. На весе не отражалось — лишних килограммов у Гашека никогда не было. На тренировках сжигалось все. Жил он в Сокольниках, рядом, помимо «Макдоналдса», ресторан «Колбасофф». Как-то я сидел там после игры, ковырялся в телефоне. Голову поднял — за барной стойкой Гашек с бокалом. Меня увидел, подсел, поболтали на смеси чешского, русского и английского.
— О чем?
— Да обо всем на свете — от хоккея до машин. Гашек рассказал, что у него и Ferrari, и Rolls-Royce... Очень приятный человек. Обаятельный, коммуникабельный. Такой нигде не пропадет. Помню, я чуть задержался в ресторане, Доминик пошел на улицу. Выхожу — он уже с двумя девицами. На ломаном русском что-то объясняет, жестикулирует, те ржут.
— Узнали его?
— Нет, просто мимо шли, спросили, как куда-то пройти. Гашек не растерялся: «Вот отель, я здесь живу. А вам подальше, потом свернете за угол...» Недавно он жестко выступил, потребовал приостановить контракты российских хоккеистов в НХЛ из-за событий в Украине. Возможно, это связано с его нынешней политической деятельностью, он же в президенты Чехии метит. Но мы общаемся. Я его с днем рождения поздравлял. В ответ Доминик прислал видео, которое я опубликовал в своем Telegram-канале.
— Вы сказали о Гашеке — «щедрый». В чем проявлялось?
— Маленький пример — мы победили в Хабаровске 7:0, Доминику в этот день стукнуло 46. В раздевалке произнес: «Ребята, за сухой матч мне полагается премия — три тысячи долларов. Вот они, кладу в командную корзину». На молодежь жест произвел большое впечатление.
— С Ржигой в «Спартаке» он разругался из-за того, что начал учить его тренировать?
— Не знаю, влезал Гашек в тренировочный процесс или нет. Я разные версии слышал, ворошить не хочу. К обоим отношусь с колоссальным уважением. К тому же Милоша уже нет с нами.
«На любое замечание у Гашека находилось свое «но»
А вот Андрей Потайчук, помогавший Ржиге в том «Спартаке», как-то рассказал в «Разговоре по пятницам» совсем другое. Оказывается, вовсе не пан Милош зазывал Гашека в команду. Вот те на!
— Идея была точно не Милоша. Лично я о переходе узнал из газет. Гашек — великий вратарь, но в «Спартаке» повел себя неправильно. Коллектив раскололся, от дружной атмосферы не осталось ничего. Пять словаков слушали Гашека с открытым ртом, внимали как Богу и держались отстраненно, хотя раньше общались с нашими ребятами.
Пропускали многовато. Гашек выкатывался далеко из ворот, а защитники, не привыкшие к такой манере, страховать не успевали. Милош говорил: «Доминик, опять твоя ошибка».
— А тот?
— «Я согласен, но...» И так во всем. На любое замечание у Гашека находилось свое «но». Потом начал вмешиваться в тренировочный процесс.
— Каким образом?
— Милош останавливает тренировку, что-то объясняет игроку — вдруг в диалог вклинивается Гашек. Рассуждает, как надо проводить упражнения. Бред! Твоя задача — шайбы ловить. А если хочешь тренировать — меняй профессию.
— Пробовали поговорить с Гашеком?
— Нет. Так неприятно было видеть его отношение, что не хотелось лишний раз с ним соприкасаться...
