«Американец отказался со мной говорить. Считал победу СССР незаконной». Баскетбольное чудо на Олимпиаде
В одном рукопожатии от Елизаветы II
Когда весь мир провожает королеву, мне тоже есть что сказать вслед. Я от королевы в одном рукопожатии.
Отыскал когда-то Владимира Романова, скупившего едва ль не весь Эдинбург. Красивейший город ее любимой Шотландии. Поверьте, владел Владимир Николаевич не только футбольным «Хартсом». Замками, лугами, банками. Чем угодно.
Мы говорили про футбол, про веселого тренера Малофеева. На королеву перескочили как-то невзначай.
— Такой человек, его даже королева знала...
— Королева-то откуда?
— Так сборная СССР в 66-м в Англии играла. Все газеты напомнили — Малофеев в этой команде играл. А у меня какая встреча с королевой получилась!
— Расскажите же скорее.
— Даже фотография осталась. Приняли меня в британскую ассоциацию подводников. Отвезли ветераны на секретную базу НАТО в Глазго. С нами действующий адмирал. Как я только попал туда?! Потом вручают свой значок — череп с костями, пиратский флаг. Очень заметно на лацкане.
— Какая прелесть.
— А следом приглашают на прием у королевы. По протоколу можно только здороваться и стоять смирно. А про меня статьи каждый день — что только не пишут! Королева-то читает, ей интересно. Рядом принц Чарльз. Королева меня замечает: «Ой, это вы?!» Будто Майкла Джексона увидела! С Чарльзом вместе засыпали вопросами.
— Неужели?
— Фотография осталась. Стоим и базарим с ней. Вдруг замечает этот значок — и глаза ее расширяются. Склоняется, рассматривает ближе череп с костями. Понять не может: это что за херня?! Потом на меня глаза поднимает... Это же анекдот!
Романов достал телефон — довольно скромной конструкции для миллиардера. Даже бывшего. Отыскал в подтверждение чудесную фотографию.
Тяжелое «но»
Не иначе кончина королевы отвлекла меня — да и многих! — от удивительного юбилея. 50 лет назад был сыгран тот самый финал баскетбольной Олимпиады, который вспоминают у нас чаще всего. Легендарные три секунды, пас Едешко, бросок Саши Белова, на всю жизнь оставшимся молодым! Как я мог забыть?
Но лучше поздно, лучше вслед. Чем пропустить великую дату вовсе.
Как-то добрались мы до загородного имения Ивана Едешко, этого чудесного, могучего человека. С прекрасным юмором. Даже жену Иван Иванович представил как никто:
— Вот моя последняя жена. Лариса.
Мы киваем друг другу — а Едешко продолжает:
— Она же первая...
Через полчаса Иван Иваныч между делом проинформировал, что вырос в Гродно — а значит, понимает по-польски. Знает песни. Что-то готов немедленно напеть.
— Не надо, Ваня, — раздался строгий голос из соседней комнаты «последней жены».
Все было под контролем.
Напрашивались мы к Едешко долго. Даже странно, что такой обаятельный, словоохотливый человек ненавидит корреспондентские расспросы.
Наконец природная доброта взяла свое — Едешко сломался. Но...
Но! Было тяжелое «но».
— Черт с вами, приезжайте! — Едешко старался быть строгим, непреклонным. — Одно условие — ни слова про «три секунды». Они у меня вот где!
Мы легко представили, где у героя три секунды.
Мы приехали. Сели на веранде. Переглянулись.
Едешко крякнул, расправил спину поудобнее. Все рассказал сам, без расспросов. С «трех секунд» и начал.
Вернее, с того матча.
Автограф для дедушки
Про эту заметку мы и не слышали. Хоть готовимся к каждому интервью сутками.
— Знаете, кто лучше всех написал про тот матч?
— Кто? — обрадовались мы. Версий было много.
— Главная заметка — «Восемь секунд» Анатолия Пинчука! Вот найдите ее! Разобрал матч на молекулы. Опросил двенадцать игроков, двух тренеров и шесть журналистов. Каждый составлял свою схему последних восьми секунд. Так ни одного похожего отзыва! Каждый увидел мой пас и бросок Белова по-своему!
— Но игроки наверняка сошлись бы в одном — никто не видел в раздевалке человека с фотоаппаратом, Юрия Роста.
— Да видели мы его... Просто был настолько незаметен, настолько тактично себя вел — все сидели в молчании, а он: чик-чик-чик... Не знаю, как Рост прорвался в раздевалку. Кордоны были страшные. Но ему б не там снимать.
— А где?
— Всю ночь шло заседание комиссии, а мы не спали. В гостинице ждали решения. В холодильнике пиво, баварские сосиски, но к этой красоте не притрагивались. Вдруг переигровка?
Утром заходит Башкин, второй тренер: «Переигровка...» Вот что должен был фотографировать Рост! Наши лица, когда услышали эту весть! Башкин выдержал паузу — и продолжает: «В 1976-м». Честно говоря, мы и представить не могли, что получим такую популярность. Ко мне сейчас подходят за автографом люди, которые помнят реакцию родителей в том финале. Иногда совсем маленькие. Спрашиваю: «Для папы автограф?» — «Для дедушки. Он узнал, что вы будете...»
«Напутствие в ЦК комсомола, встреча с мамой Зои Космодемьянской...»
О том матче Едешко рассказывает так, что мурашки по коже. Завидую корреспондентам будущих поколений — которые доберутся до Ивана Ивановича. Которых не смутит условие — «ни слова про «три секунды».
Свернули мы на какую-то отвлеченную тему. Здесь-то Едешко и прорвало:
— Господь помог. Все только оттуда идет. И три секунды — тоже оттуда!
— Вы полагаете?
— Я знаю! Мюнхен, 8 сентября. Вечер. На следующий день — финал. Решил прогуляться, подходят две девушки. Американки. «О, Раша!» Разложили на скамеечке религиозную литературу...
— Библию?
— Ну да. В то время поймали бы с ней на таможне — ты невыездной до конца жизни. А тут сижу я, комсомолец, с американками. Говорим о Библии. После тех проводов, которые устроили нам в Союзе накануне Олимпиады.
— Особые проводы?
— В Волгограде — там, где разбили фашистов. Возле дедушки Ленина клятвы давали. Напутствие в ЦК комсомола, встреча с мамой Зои Космодемьянской. Она всю олимпийскую делегацию называла «футболистами», ха... О чем я говорил?
— Американки на скамейке.
— Вопрос им задаю: «Кто вам дороже — отец с матерью или Бог?» — «Бог!» Для меня это было дико. «А что бы вы хотели — чтоб я поверил в Бога и сборная СССР победила или чтоб не поверил и мы проиграли?» Задумались. Потом одна открывает Библию: «Вот страничка. Прочти — и выиграете!» Пригляделся — Библия-то на русском языке. Взял, в номере прочел, что отметили, и заткнул под матрас. Чтоб никто не видел.
— С кем жили в номере?
— С Сашкой Беловым и Болошевым. Своих-то я не боялся, но все-таки...
Это вам один момент. Был и второй. Если разбирать три секунды по косточкам — что-то происходящим управляло свыше. Американцы забивают штрафной, Жармухамедов вбрасывает мяч — а мы чуть раньше попросили тайм-аут. Время возвращают назад. Кондрашин выпускает меня. Ставит на решающую передачу: пасуй на боковую линию Паулаускасу. Тот пусть ловит — и отдает уже под кольцо. Что было дальше, помните?
— В общих чертах.
— Я бросаю — сирена. Снова сломалось табло! Все отматывают назад. Беру мяч — и вижу, что передо мной Том Барлесон, за 220 ростом. Машет руками. Можно отдавать только вбок. Его ж не перекинешь! Судья жестом показывает: парень, вот линия, вот стена. Рисует стену в воздухе. Ты не должен сюда заносить руки. Это нарушение правил. Так американцу показалось, что требуют отойти вообще — и он уходит! А у меня простор!
— Если б не ушел?
— Все, конец! Нереально отдать туда передачу! А так — есть шанс. Мяч летит через всю площадку две секунды, надо в прыжке ловить и что-то делать. Но кто ж думал, что Барлесон уйдет? Без вторжения неведомой силы все это невозможно. Кстати, как вам кажется, что тяжелее всего в той ситуации — отдать пас, поймать мяч или забросить?
— Пас.
— А я считаю — поймать мяч! Ничего сложнее не было! Рядом два американца в прыжке — и оба побоялись фолить на Белове. Поэтому от него отвалились. Забить же из-под кольца труда не составляло.
И еще. Чье слово оказалось решающим на ночном заседании? Венгра, родители которого погибли в 1956-м, когда в страну вошли советские танки. Но присудил нам победу, представляете?!
— Сергей Белов говорил: «В конце того матча мне очень хотелось ударить Белова Александра...» Вы понимаете — за что?
— Мы вели около семи очков. Случились три потери. Первая — Сергея, на ведении мяч ушел за боковую. Вторая — моя, дали фол в нападении. Третья — самая нелепая...
— Александра Белова?
— Да. Мог спокойно обнять мяч и держать пять секунд. До конца оставалось бы две! Мы же ведем, все, это наша победа! Или кинул бы Сереге Белову, тот свободный метрах в четырех от него. Но Сашка почему-то решил отпасовать в середину, на Саканделидзе. Вот там Даг Коллинз подсуетился, выхватил мяч. И американцы повели 50:49...
— В США о «трех секундах» тоже сняли фильм.
— В 2000-м завалились ко мне в квартиру, человек пятнадцать с аппаратурой. Я согласился дать интервью с условием, что пришлют кассету. Два года спустя на чемпионате мира в Штатах передали.
Все пронизано мыслью: «Несправедливо!» Лишь три игрока сказали: «Мы проиграли — так о чем рассуждать?» Кто-то заявил, что президент США вручил команде копии золотых медалей, и этого достаточно. Еще один выступил: «Никогда не прикоснусь к серебряным медалям, которые в Мюнхене отказались забирать. Запрещаю внукам их получать!»
— Вы с кем-то из той сборной США общались?
— Был с ветеранами в Чикаго, там работал Коллинз. Ко мне подошли: «В зале Даг. Готовы встретиться?» — «Почему нет?» Возвращаются: «Он не захотел разговаривать». Ну и ладно. Видимо, считает, что мы — незаконные олимпийские чемпионы.
«Зенит» с объективом «Юпитер-8»
У нас — и у вас — есть фотографии из той раздевалки сборной СССР. Великий Юрий Рост и сам не понимал, как просочился туда. Говорил — «проскочил между ног». Баскетболисты большие, они и не заметили.
Все это не укладывалось в голове. Кажется, не только у нас — но и у самого Роста десятилетия спустя.
— На трибуне мест не было, и уселся я прямо на границе площадки, рядом со скамейками. Тогда позволялось. После броска Саши Белова сразу очутился на площадке, обнял Жармухамедова. Сверху на меня капали то ли его слезы, то ли пот. Слышу, как Алжан повторяет на разный мотив: «Ох, твою мать... Ох, твою мать...» Поверить нельзя было — а выразить нечем! Когда американцы подали протест, наши пошли в раздевалку. Я с ними, затерялся между ног и спин. Второго тренера, Башкина, не пустили, — а я проскользнул. Даже Кондрашина не пустили!
— Главного тренера могли не пустить?
— А может, он остался на площадке разбираться с судьями... Раздевалка крошечная, все смотрят сквозь меня. Позже Сережа Белов пересказывал свой диалог с Едешко: «Ваня, там же посторонних не было! Откуда фотографии?» Едешко в ответ: «Точно, не было!» Они меня не видели, смотрели сквозь! На мне были джинсы, которые в том же Мюнхене купил. Первый мой настоящий Levi's. Советскую сумку мне хватило ума бросить на площадке, взял только аппарат и одну пленку. В руках был «Зенит» с объективом «Юпитер-8». Допер я сфотографировать и счет на табло. Сначала в пользу американцев — потом в нашу.
Посмотрите на эти карточки. Они расскажут больше, чем любая заметка.
Рост вообще гений. Прав был Едешко: все от Бога. Он и сводил гениального фотографа и такую ситуацию. Это он провел Роста в раздевалку, прикрыв глаза всем. Это он заправлял пленку в «Зенит», это он подкручивал «Юпитер-8». Чтоб было резко, чтоб было хорошо.
«Все разглядел 35 лет спустя»
Как-то отыскали мы в Москве с Сашей Кружковым знаменитого Алжана Жармухамедова.
Тот выделялся в толпе — виден был издалека. Так выделялся на нашей памяти еще разве что Михаил Боярский, идущий по утренней Москве с питерского поезда. Шляпа, шарф «Зенита». Народ глядел во все глаза — веря и не веря. Это было так ярко, так внезапно, что даже автографами не досаждали, на рукаве не висли.
...Алжан служил то ли учителем физкультуры в школе на проспекте Мира, то ли вел баскетбольную секцию.
— Расспросами про мюнхенские три секунды вас наверняка достали. Но все-таки... — улыбнулись мы.
— До сих пор помню эти секунды: выбрасываю мяч и раздается сирена. Той же секундой меня заменили — я схватил на лавке костюм и накрыл голову.
— Зачем?
— От обиды. Весь матч выигрывать — и все упустить за три секунды! Я даже не видел, что назначили еще одно вбрасывание. С костюмом-то на голове. Вдруг слышу, Кондрашин кричит: «Ваня, Сашке пас!» Поднимаю голову, вижу, как Едешко разбегается — и бросает мяч Белову. Все это хорошо я разглядел только 35 лет спустя, когда смотрел запись. Открыл для себя много нового.
— Анатолий Поливода рассказывал — пока сборная СССР сидела полночи в раздевалке, ожидая, не назначат ли переигровку, он тихонько прокрался в зал и срезал на память счастливую сетку...
— Да ну, не верю. Когда он мог прокрасться? Мы сидели в раздевалке до трех ночи. Потом с вещами в автобус. Привезли нас в деревню. Все! У Поливоды тяжелая судьба. Впервые увидел его в 67-м, играл за Украину на спартакиаде. Здоровенный, атлет! Как бежал! А через несколько лет превратился в инвалида. Что-то с головой. Вроде нормальный — и вдруг идет, не разбирая дороги. Головой в стенку — бух! Гомельский над Толиком просто издевался. Не хочу говорить как.
— Последнюю встречу с Александром Беловым помните?
— 1978 год, мы готовились к чемпионату мира. Белов пришел к нам. Видел я его тремя месяцами раньше — это был здоровый человек. И вдруг — старик стариком! Мы его еле узнали!
— Приезжал попрощаться?
— Да нет, он играть хотел. Приехал тренироваться со сборной.
— И что?
— Доктор наш молодец, сразу отправил на обследование. Потом говорит: «Саша, хочешь жить — скорее в свой Ленинград и ложись лечиться...» Белов уехал. А мы отправились в Манилу. Заглянули на товарищескую игру итальянцев и от них узнали: «Белов умер».
— Саканделидзе и Коркия умерли с интервалом в неделю...
— Ужас! Сако пока играл — держался. Потом начались грузинские дела. Каждый считает долгом с тобой вина выпить. Какой организм выдержит? Он стал директором завода газированных вод. Прилично поддавал. Когда поезд ушел, начал выкарабкиваться, да поздно... Сначала располнел — а потом весь иссох. Цирроз! Я видел последнее его интервью по телевидению — так мне страшно стало. Седой, одни кости.
После смерти Сако звоню в Тбилиси Коркии, слышу убитый голос: «Да, потеряли мы друга...» — «Ты-то сам как?» — «Я ничего». Через несколько дней в спорткомитете говорят: «Коркия умер». Отвечаю — вы перепутали, это Сако не стало. С Мишей я три дня назад говорил. «Коркия тоже...» И у него сердце.
