«Доехал до дома — и посыпались звонки: «Команда разбилась!» 11 лет без «Локомотива»
Портрет Вани Ткаченко — как икона
Прежде я очень любил Ярославль. Мог заехать просто так — излечивая дурное настроение. Ярославль был самым светлым, самым домашним городком. Крохотным, любимым. Каждый изгиб Ярославского шоссе был знаком — вот здесь возьми левее, попадешь к деревянной церкви Иоанна Богослова на Ишне. Чудо из чудес. Стоит с 1687 года, приезжал снимать Прокудин-Горский. А вот теперь фотографируете вы — с того же места...
А вот здесь, у Петровска, надо аккуратнее — за поворотом всегда дежурит ГИБДД. Договориться непросто.
Вот Переславль, чья красота скрыта глубоко внутри, — но я-то знаю переулочки...
А вот Великое. Единственное в России село с собственным кремлем. На соседней улочке особняк, выстроенный молодым Шехтелем. Только ради него стоит заглянуть.
Сейчас Ярославль для меня совсем другой город. Приезжаю часто — но столько боли в себе заглушил, что стараюсь не глядеть по сторонам. Прячусь за отстраненность. Чтоб все не окрасилось в темные тона.
Пожалуй, я до сих пор не оправился от той... Не то что боли. «Боль» — неправильное слово.
Опустошение. Недоумение. Неспособность поверить, что все, случившееся с «Локомотивом», было на самом деле.
Как-то разом все теплое, связанное с этими местами, ушло в никуда. Приятелей в Ярославле почти не осталось. Когда-то мотался на «Шинник», дружил с ребятами из пресс-центра. Красивая девочка Мила, пресс-атташе Валера Блохин, такой здоровячок...
На днях расспрашивал кого-то — где они все? Где Мила, где Валера? Услышал и вздрогнул: 42-летнего Валеру этим летом похоронили в деревне под Ярославлем. Умер после череды семейных трагедий. Мила давным-давно живет в Америке. Вот судьбы!
Ярославль, город моей юности, там и остался — где-то вдали. В воспоминаниях. В 2004-м. Ну, в 2010-м.
Приезжаю — и в душе отключается что-то, отвечающее за тепло, за романтику. Город как город. Будто ничего не связывало прежде.
Оказываясь здесь, всякий раз заглядываю на Леонтьевское кладбище. У самого железнодорожного вокзала. Иду между могильных рядов, говорю с каждым. Слово, полслова... Не веря, что все они там.
Натыкаюсь глазами на портрет Вани Ткаченко — и мне кажется, что это икона. Парень с глазами святого. Для меня он и стал святым — уже после смерти.
Сворачиваю на соседнюю аллейку — здесь Сергей Николаев. Придумавший хоккей в этом городе.
А потом возвращаюсь пешком — мимо одряхлевшего стадиона. Мимо бара, которым владел Ваня Ткаченко. До сих пор там висит его майка. Кажется, он сам забежит вечером, после тренировки — проведать, как идут дела.
Но нет, не забежит.
Я все хотел познакомиться со священником, тем самым отцом Владимиром, который приобщил к вере Ивана Ткаченко. Наверное, с тех бесед и начался путь человека, жертвующего больным детишкам.
Не сложилось — а теперь уж и не сложится. Не стало в этом году и отца Владимира.
«Попробуй только об этом написать!»
Знакомый репортер разузнал еще при жизни Ивана, что тот отправляет на благотворительность громадные суммы. В те времена еще как-то не было принято. Только-только хоккеисты начали зарабатывать по-настоящему хорошо.
Рассказал мне — а я подошел к самому Ване, спросил. Что такого?
— Попробуй только об этом написать! — побледнел Ткаченко. Обычно смешливый, добродушный.
Самого Ткаченко уж не расспросишь — но вот папу его, Леонида Владимировича, я как-то спросил.
— Я знаю, почему сын никому не рассказывал! Он с отцом Владимиром контачил. Тот внушил: по христианским понятиям, если ты занимаешься благотворительностью — правая рука не должна знать, что делает левая. Если подаешь — то подаешь. Что отдал — то твое. Что взял — то чужое.
— Что за отец Владимир?
— Священник. Окормлял «Локомотив». Приходил, что-то освящал, крестил детей, венчал. Вел беседы с ребятами. Ваня-то человек такой, сразу с ним сдружился, помогал ему. Церкви этой тоже.
— Где она?
— Недалеко отсюда — село Федоровское. За Волгой. Стоит прямо в поле, рядом лесок. Отец Владимир так в ней и служит. Ездим время от времени — так он ругается: «Редко приезжаете!» — «Дела мирские все тянут...»
Обугленные клюшки
Вскоре после случившегося я заезжал в Туношну. То место, куда упал самолет. Еще лежали какие-то обломки, обугленные клюшки. Никто не уносил.
Не помню, была ли часовенка. Кажется, была.
Я оглядывался по сторонам: неужели вот этот изгиб речки, лесок — то, что ребята увидели в последнюю секунду?
Заводной, бойкий Ян Марек, с которым столько общались на чемпионатах мира? Жилистый Рахунек, дававший отпор в силовой борьбе даже гиганту Артюхину? Милейший, улыбчивый словак Демитра — просто легенда мирового хоккея? Руслан Салей, к которому только вчера, кажется, я подошел после матча сборной: «Что это ты пьешь?» Тот усмехнулся, протянул стакан: «На, попробуй...» Я взял и попробовал. Какой-то протеиновый коктейль.
Салей вполне мог уцелеть. Была какая-то история — то ли накануне матча вернулся на автомобиле из родного Минска, то ли собирался туда выехать на день раньше. Все переиграл, отправился с ребятами. Команда должна быть командой.
Саша Вьюхин — роскошный вратарь, любимец Омска! — долго размышлял: стоит ли растянуть карьеру еще на сезон? Нет? Остался...
А кто-то чудом избежал смерти. Рассказал мне однажды Олег Петров, что уж договорился с «Локомотивом». Но как человек возрастной получил право начать сезон чуть позже. Присоединиться к команде поздней осенью.
Легендарный Сергей Жуков, отыгравший за Ярославль 19 сезонов и почти тысячу матчей, закончил карьеру игрока. Объявил об этом в конце июля 2011-го. Месяца за полтора до случившегося. Сам ли решил не дотягивать до тысячи, клуб ли — не важно. Счастье, что живой.
Я приехал как-то навестить родителей Саши Галимова — в поселочек рядом с Туношной. Отец Саидгерей добежал до места катастрофы почти сразу. Сына только-только увезли.
Вот его и маму Саши, Елену, я расспрашивал обо всем — и узнал, что уцелел чудом еще один парень из «Локомотива».
— Кто-то оказался в разбившемся самолете случайно. А был хоть один хоккеист, туда чудом не попавший?
— Максим Зюзякин. Вы не знали?
— Нет.
— Он должен был лететь с первой командой, но Петр Воробьев его отозвал — на подмогу второму составу. Наш Саня со швейцарских сборов вернулся подбитый, мы уж думаем: сломал бы челюсть в третий раз — глядишь, и не полетел бы в Минск. Рядом с нами участок Кати Урычевой, мамы Юры. Вот он вообще не мог оказаться на борту!
— Почему?
— Пять матчей дисквалификации. Еще рука сломана. С утра звонил маме грустный: «Меня не берут...» Прошло несколько часов — уже счастливый: «Лечу, берут!» А Салей? Он действительно собирался выехать в Минск накануне на машине, его даже не называли среди погибших!
— Знаю, что Олег Петров договорился о переходе в «Локомотив». Но приехать собирался в ноябре.
— А про Пашку Демитру не знаете? Он в день вылета отравился, с утра ужасно чувствовал. Повезли в больницу, все раздумывали — брать его на выезд, нет? Взяли...
«Гаишники сообщили, что-то с командой. Проблемы с самолетом»
Года через три после случившегося я отыскал в Ярославле Дмитрия Красоткина, бывшего капитана «Локомотива». Тоже закончившего играть незадолго до крушения самолета. Тренировал он то ли вторую команду, то ли третью — оставаясь легендой этого города.
Все расспросил про этот день — 7 сентября 2011-го.
— Вы были в Ярославле, когда случилось несчастье с «Локомотивом»?
— Ехал в этот момент по набережной Которосли. Около педагогического университета показывают странное видео — огромный клубок дыма. Я понять не мог — что горит-то? Прошло полчаса, набирает друг: «Гаишники сообщили, что-то с командой. Проблемы с самолетом». Доехал до дома — и посыпались звонки: «Команда разбилась!» Все тренеры сразу собрались на катке «Торпедо». Ждали новостей до самого вечера. Шоковое состояние, одна мысль — только бы выживших побольше...
— Кого знали особенно хорошо?
— Молодежь знал — Ваню Ткаченко, Собченко, Урычева, Шувалова. Еще Рахунека. С виду не скажешь, что очень здоровый — а разденется: вот это руки! Вот это ноги! В драке был очень убедителен. Причем дрался обычно не за себя, а за кого-то из ребят. А в жизни — добрейший. Улыбался постоянно. С Беляевым, Зиминым и Пискуновым дружили по 25 лет. Зимин был уникальным доктором. Однажды хоккеиста спас прямо на скамейке, тот умирал.
— Кажется, это был Андрей Емелин. Остановилось сердце, шайба неудачно попала.
— Да, ситуация была тяжелая. А за день до вылета «Локомотива» в Минск я приехал в команду. Хоккеисты еще на льду — а Саша Беляев сидит на ящике в коридоре, грустный-грустный. Хотя грусть — это вообще не про него. Я подошел: «Саша, что-то случилось?» — «Сезон не начался, а я устал. Так раньше не уставал...» Вгляделся в него — действительно, человек просто выжатый.
— Печально.
— На следующий день, 7 сентября, я позвонил Андрею Зимину, доктору. Команда как раз ехала в автобусе в аэропорт. Что-то ему говорю — а он отвечает шепотом: «Прилечу из Минска, тебе наберу. Сейчас неудобно. Давай, пока...» Я удивился.
— Чему?
— Обычно, когда первая игра, все едут радостные. И вдруг такой голос. Это был последний человек из команды, с которым разговаривал. Мало кто знает — ведь у нашего поколения тоже был жуткий полет. Кто был в том самолете, тот не забудет.
— Что произошло?
— Летали мы из Рыбинска на маленьком «Ан». В который через хвост заходишь. Места не хватало, баулы сваливали прямо у туалета. А Саня Беляев садился на них сверху. До сих пор картина перед глазами. Такими были первые чартеры «Локомотива».
Однажды откуда-то возвращаемся, туман над городом страшный. Молодые понять не могут — что все летим и летим? Я сижу у иллюминатора, сам из Рыбинска — вижу сквозь туман, что уже два раза пролетали над этим местом... Два часа кружили!
— Сейчас никто не помнит, что Ваня Ткаченко едва заиграл в «Локомотиве».
— Его в аренду отправляли в Нижнекамск. В «Локомотиве» Вуйтек дал Ване последний шанс — и тот зацепился. Попал в хорошую тройку к Королеву и Петереку. Мы смотрели — поражались: какая троечка образовалась, загляденье! Все быстрые, небольшого росточка, с пасом... Даже странно было вспоминать, что еще недавно Ткаченко в аренду отправляли.
Перчатка из самолета
Тишина дорог под Ярославлем пропитана трагедией. Ни на одно интервью мне не было ехать так тяжело, как к родителям Галимова.
Ехал и вспоминал, как заставлял себя верить, что 80 процентов ожогов — это не смертельно. Можно выкарабкаться.
Хоть знал — едва ли.
Но все-таки, все-таки — Саша крепкий, молодой. Сражаются за него лучшие врачи страны. Может?..
Не может.
Лена и Саидгерей водили меня по старому дому, еще дедовскому. Провели в комнату Александра, где ничего не изменилось. Позволили подержать в руках уцелевший шлем сына — в Минск Саша взял другой, со специальной защитой для едва зажившего лица. Обычный оставил в раздевалке. Теперь шлем на полочке возле икон. Рядом латаная-перелатаная перчатка, вернувшаяся из того самого самолета. Сколько в ней было заброшено шайб?
— Саша Беляев ее все реставрировал, лежала в отдельном пакете. Поэтому уцелела. Из баула сына ничего до нас не дошло, все сгорело. У многих целые баулы с формой сохранились.
— Я слышал, вам передали обожженный паспорт сына.
— Не обожженный, а залитый водой. Сейчас принесу. — Елена Леонтьевна идет на второй этаж. — С тех пор ни разу не разворачивала этот пакет. Вот все, что при нем было, — бумажник, права, деньги, паспорт. А вот пропуск на «Арену».
Я держал в руках все это. Разворачивал пакетик, перелистывал странички паспорта. Легонечко погладил шлем.
Саша Галимов с портрета глядел на меня насмешливо.
Что я испытывал?
Не описать. Сам не понимаю что.
«Я всего 100 долларов получаю...»
Кто-то мне говорил — если Вуйтек примчался в Ярославль сразу, только узнав о случившемся, то ледяной финн Хейккиля даже телеграммой не отметился.
Оказалось, все чепуха. Родители Галимова даже руками всплеснули, услышав.
— Да вы что?! Кари одним из первых примчался! Я приехала во дворец, они стояли с Вуйтеком в коридоре. Увидел меня, обнял...
— Это же он открыл хоккеиста Галимова.
— Два-три года Саше не давали ходу вообще. Спасибо Кари и Федору Канарейкину, они поверили. Для Хейккили было дико, когда прилетели в Швейцарию на сбор и Саня проспал тренировку. Приходит, а уже объявление на стене: «Штраф — 200 долларов». Саня мялся-мялся, потом подошел: «Федор Леонидович, а можно, я штраф дома отдам? Нет у меня сейчас таких денег». — «Ты смеешься? 200 долларов нет?» — «Я всего 100 долларов получаю...» Тут подошел Кари, Канарейкин ему что-то шепнул. У того глаза расширились. Пошли вместе к банкомату — проверять Сашину зарплату.
— Действительно получал 100 долларов?
— Его ж только взяли в первую команду. В списке на премиальные Галимова тоже не было. Еще случай помним — Саня с Гришей Шафигулиным только попали в первую команду. А там Коваленко, Немчинов... Приезжает: «У нас сегодня сплочение. В ресторан идем». Все, что было дома, рассовали ему по карманам. Три тысячи рублей.
— Чтоб скинулся?
— Конечно! Что он, хуже всех? Все там вставали, что-то клали на стол. И Саня с Гришей положили. Так подошел Андрюха Коваленко, взял обоих за шиворот: «Где деньги-то взяли?» — «Дома!» — «Когда заработаете, тогда и положите. А это отнесите назад...»
— Трогательно.
— Когда случилась беда — много нового о сыне узнали. Приезжает егерь: «Гера, я тебе деньги-то привезу». — «Какие деньги?» — «Так Саня мне машину купил, «Хонду CRV»...» Отвечаем: раз купил, значит, считал нужным. Ничего возвращать не надо, катайся.
«Около портрета цветы выдирают...»
...Было это то ли год назад, то ли два. Отец Вани Ткаченко Леонид Владимирович приехал ко мне в гостиницу. Прежде я слышал — то и дело что-то происходит на могиле Ивана.
Не мог поверить. Оказалось — все правда.
— Да. Делают гадости, — ответил Леонид Владимирович.
— С чего все началось?
— Вот сейчас еду к вам — звонок из «76.ru», есть у нас такая новостная контора: «Что с памятником, кто поджег?» Потом звонит Лена, которая делала фильм про сына: «Леонид Владимирович, все говорят, что могилу Вани подожгли».
— Какой кошмар. Что было?
— На этот раз ничего не было. Фейк запустили. Я и думаю: у меня-то там поджигать нечего. Погода была паршивая, но все-таки поехал смотреть. Вроде все нормально. А народ уже завелся: «Руки-ноги обломать этим гадам!» Но вот портрет в прошлом году раздолбали, это было. Мы портрет заменили, рамку тоже сделали новую. Приходим как-то на могилу, жена протирает фотографию — а там уже трещина посередине...
— Кто-то разбил?
— Специально, ключиком! Поворачиваю свечник — его тоже стукнули, стекло разбито. Около портрета цветы выдирают. Я до забора дотянул тросик. Растения вьются. Приходим — с двух сторон все оборвали.
— Так многие Ваню считают святым. Вот и тащат с могилы. Может, счастье принесет.
— Так наоборот, с могилы брать ничего нельзя! Большой грех! Когда воровали цветы, игрушки — мы даже внимания не обращали. А тут как-то прихожу — у портрета рамки нет. Угол отломан. Оказывается, все раздолбали, дворник убрал...
— Говорят, какая-то женщина набедокурила на кладбище. Поймали ее?
— А как ее ловить? Пришла, пила с бомжами. Все. Сейчас другая женщина ходит, постоянно выпивает там. Но эту я знаю. Непонятно, как та расколотила портрет. Может, мне в милиции не всю запись показали. Ставим новый портрет — и его разбивают. Но всех бомжей после этой истории разогнали. Прежде-то у входа стояли, клянчили деньги.
Трагедии Ярчуков
Трагедия с самолетом потянула за собой трагедии другие. Ненамного пережила Артема Ярчука его прекрасная мама.
Не поверил глазам, когда наткнулся на ее могилу неподалеку от сына. Расспросил кого-то — ответили коротко: «Разбилась на машине».
Потом узнал у того же Леонида Ткаченко. Подробности ужаснули. За что такое — одной семье?
— Зима была морозная. На дорогах наледь. Сам я тогда ехал — кидает из колеи в колею. А дороги в Ярославле сами видите какие. Еще и узкие. Я, помню, поставил машину. Думаю — пока эта наледь не сойдет, ездить не стану. А мама Ярчука поехала со старшим сыном в тот день на автомобиле.
— Сама за рулем?
— Нет, парень управлял. А им навстречу ехала девушка, которая месяца три как получила права. Видимо, ее кинуло на встречку — где ехала Анжела. Не знаю, как они неслись с хорошей скоростью по льду...
— Такой удар был?
— Да. Сильный. В той и другой машине погибли пассажиры — а водители выжили. Как-то вывернули, что удар пришелся на правую сторону и там, и здесь. У девушки мужчина сидел лет сорока, а в этой машине на пассажирском месте Анжела. У нее аорта оторвалась.
— Какой кошмар.
— Она часто ездила непристегнутой, почему-то не любила. Анжела и была заводилой. Без нее и с походами на кладбище как-то все потухло.
— Похоронили рядом с сыном?
— Неподалеку. Нам предлагали купить землю рядом еще до этого случая. Но мы не стали.
— Почему?
— Плохая примета — заранее покупать. Даже гроб можно сколотить, ничего страшного. Только не покупать землю! Тем более неподалеку от моего дома кладбище, там похоронены мать, брат мой... Место для меня есть — там и положат. А вот мама Ярчука с девчонками купили землю на Леонтьевском. Анжела туда и легла. За ней место пока пустует.
— Боевая была женщина?
— Да, очень активная. Организатор. Приходила прибираться на кладбище каждый день, нас как-то сплачивала. Компания у них образовалась — вместе ходили на хоккей, отмечали праздники, дни рождения...
