«На затопленном судне много осталось от людей. Детские сандалии — убийственная картина». Истории первых чемпионов из «Зенита»
Когда-то спросил Леонида Слуцкого — ваша любимая команда? Не помню, что ответил. Назвал, кажется, сборную Франции-84. Но удивила скорость реакции — моментальная!
Но и я сразу назову любимую команду — это «Зенит» того же 1984-го. С каждым годом все сильнее люблю этих людей. Тогда-то они казались парнями из соседнего двора — а сейчас понимаю: так оно и было. Эти постаревшие, чуть ссутулившиеся и поседевшие парни так и живут по соседству. Ходят в ту же булочную. Так смешно говорят про подъезд — «парадная»...
Возвращаясь из любимого Ленинграда — который так и остался для меня «Ленинградом» — я с неделю называю «парадная» свой мытищинский... Мытищинский тот самый, который и «подъездом»-то называть громко.
Встречаюсь с ними, чемпионами 1984-го, разговариваю, — и ощущение, что сижу с родственником. Схватываю с полуслова. Они начинают вспоминать про случаи невероятного везения — и я готов подхватить: Днепропетровск, Тбилиси, дома с «Шахтером»...
Чемпионы смотрят удивленно и благодарно. Не так-то я прост, оказывается.
Я до сих пор помню, как и где с каждым из них знакомился.
С Сережей Дмитриевым сидели около питерского зоосада. За соседним столиком гудела компания, от которой он и оторвался. Предполагая, что ненадолго.
Проговорили часа два с половиной — кто-то из компании подходил, тряс за плечи сначала Серегу, потом меня. Убеждали скорее скомкать листы с вопросами — и присоединяться к стаканному перезвону: «Ну хватит уже... Сколько у тебя осталось?»
В то воскресенье было не по-ленинградски жарко. Помню, что с Дмитриевым тотчас перешли на «ты» — выкать было даже нелепо. Свои же люди.
Сейчас понимаю — из всех прекрасных зенитчиков той поры на «ты» я был лишь с Дмитриевым.
Вы «Идиота» читали?
Встречались мы после регулярно в самых разных местах. Даже в окрестностях Махачкалы. Сидели рядом на банкетах.
При всяких сопутствующих обстоятельствах я поражался одному и тому же: до чего ж славный парень! Как же с ним легко! Человек-праздник, так и оставшийся ребенком в немалые годы.
Что счастье для друзей, то обычно большое испытание для семейной жизни. Жен в жизни Дмитриева точно было несколько. Должно быть, не каждая по итогам совместной жизни разделяла корреспондентский восторг по поводу удали Сергея Игоревича.
Он все ж встретил настоящую любовь. Даже здесь вышло как-то невероятно — он ушел в 2022-м, она и года не прожила после. Умерла в 50 лет. Светлану Лаухову, десятикратную чемпионку России по легкой атлетике, Ленинград знал и любил.
Ужасно обо всем этом думать — и я отгоняю мысли о том, что Дмитриева больше нет. Думаю о нем как о живом. Что-то вспомню из миллиона его баек — и улыбаюсь.
Это Сережа способен был вывернуть анекдотической стороной любое приключение своей удивительной жизни. Историю про недуги рассказывал так, что я думаю — только бы удержать смех в себе. Не прыснуть.
А потом вдруг, нагнувшись, Дмитриев закатывал штанину — и я видел самый легендарный шрам советского футбола. Чуть поблекший от прошедших лет, но все равно жуткий.
— Мне потом говорили — только на войне в полевых госпиталях оставляли такие шрамы. Когда оперировали тупым скальпелем, — добавлял Дмитриев.
Тут уж мне становилось не до смеха. Развидеть бы все это, забыть.
Мне казалось, Дмитриев проживет сто лет. Будет на сто первом травить байки и закатывать брючину.
Смотреть в упор очередного корреспондента — еще не знающего дмитриевские повадки:
— Вы «Идиота» читали?
— Разумеется! — расправит корреспондент плечи вот точно, как я когда-то.
— Так князь Мышкин был нормальным человеком, а строил из себя идиота. Этот наоборот: идиот, но корчит умника.
И называл фамилию одного из легендарных наших тренеров.
Эх, Сережа. Кто б мог подумать, что ты уйдешь так быстро, так внезапно. Сегодня в гости к тебе ехать надо не в ресторанчик экономкласса возле зоосада, не в футбольную академию где-то на питерской окраине. А на любимый мой Васильевский остров, Смоленское кладбище. Где неподалеку от тебя и часовня святой Ксении, и первая могила Блока, и немецкий склеп из «Брата». Впрочем, склеп недавно убрали, обещая отреставрировать. Надеюсь, не поставят на то же место какой-то новодел. Ангельские места — но в голове не укладывается, что балагур и жизнелюб Дмитриев теперь здесь...
Сальто Чухлова
Я помню, как сидели в чудесной пекарне около метро «Владимирская» с Сергеем Веденеевым. Я поражался, насколько тонкий, вдумчивый человек. Даже странно, что не стал большим тренером.
Другой славный чемпион, Борис Чухлов встретил нас с Сашей Кружковым около метро. Сидели в каком-то кафе, разговаривали долго-долго, никем не узнанные. Мне хотелось вскрикнуть от досады. А не крикнуть, так пискнуть: «Питер, опомнись! Ты что, не узнаешь?! Это же...»
По этому городу ездит то ли автобус, то ли троллейбус с громадным портретом Юрия Желудкова во весь бок. Но пройдет сам Желудков по Невскому — узнают ли? Вспомнят?
Впрочем, этим людям и ни к чему узнаваемость в сегодняшнем дне. Наелись славы в 1984-м, хватит. Легендарный Желудков, поработав водителем у бизнесмена, пошел тренировать детишек. Кажется, тренирует до сих пор. Раздает автографы детишкам и их бабушкам, чуть стесняясь. Даже с какой-то досадой фыркает в усы.
Чухлову плевать на то, что не узнает молодежь. Он, помню, даже удивился такой постановке вопроса:
— А зачем мне это?!
Могучей ногой задвинул спортивную сумку под столик, взглянул на нас насмешливо — и докрасил интонацией:
— Нет. Мне это не надо.
Рассказал, с каким наслаждением гоняет мяч до сих пор с ветеранами. Сколько сил осталось.
Я глядел на него, чуть отстраняясь — и понимал: сил действительно вагон. Могучий мужик этот Борис Владимирович.
Мне захотелось проверить кое-что, мелькнувшее в памяти. То ли я это видел, то ли кто-то рассказывал. Сразу и не вспомнить. Но проверить следовало.
Так проверим же!
— Вы ж вроде могли сальто исполнить?
Борис Владимирович усмехнулся как-то особенно, давая понять — сальто может сделать хоть сейчас. Не в кафе, среди тесноты — но если выйдем не затемно...
— Назад — проще ничего не было. Вперед — как-то страшновато.
— Кому в 1984-м акробатические трюки давались особенно легко?
— Юрка Желудков здорово делал.
— Да ладно?!
— Да-а! Желудков очень гибкий, прыгучий. Когда Морозов впервые нас загнал в легкоатлетический манеж, шок был. А потом такой азарт захватил! Это ж кайф — прыгать на батуте! Все эти упражнения для нас стали праздником. Главное, чувствовали, как в игре помогает.
— Что ж вы после голов сальто не исполняли, не радовали советского зрителя?
— Как-то в голову не приходило. Просто делал кувырок вперед — с гола «Спартаку» в Лужниках это пошло. А вот Паша Игнатович, недолго игравший в «Зените», стал сальто делать. Я смотрел и думал: почему ж я до такого не додумался?
«Моя лайка улетела вниз, погибла»
Удивительное дело: среди героев 1984 года не было ни одного «деревянного». В смысле — ограниченного. Буквально ни единого исключения.
Нет и высокомерных. Все сложные, с характером. Но отличные мужики. Еще и за это я их люблю.
Сами люди из той команды настоятельно советуют встретиться с Анатолием Давыдовым. Аргумент приводят, пожалуй, лучший из возможных:
— Самое крутое чувство юмора в том «Зените».
Очень любопытно. Однажды непременно встретимся. Все предыдущие годы будем считать временем на подготовку.
Зато уже встретили с Сашей Кружковым одного из самых таинственных чемпионов — Игоря Комарова. Который, закончив с футболом из-за травм, поработал в КГБ, после стал серьезным бизнесменом. Настолько серьезным, что в родном городе началась на него настоящая охота в девяностые. Скрывался лет десять в Бельгии.
Помню, я поинтересовался:
— Сколько стоило ваше убийство?
Выяснилось, что цифру знает Комаров очень хорошо.
— 250 тысяч долларов, — ответил спокойно, даже флегматично. На секунду оторвавшись от чашки кофе.
Бывает после интервью ощущение — суперчеловек. Ведь все решает послевкусие. В любой жизненной ситуации.
Суперчеловеком показался Шабтай Калманович, например. Послевкусие было как раз таким, редким.
Все повторилось с Комаровым. Который совсем не Калманович ни по натуре, ни по интонациям. Но тоже суперчеловек. Я не шучу.
Видно было, как под свитерком играют огромные бицепсы. Лишь раз мы попросили героя «Разговора по пятницам» раздеться до пояса — это было с легендарным тафгаем Крисом Саймоном. Тот обрадовался поводу — немедленно скинул фуфайку. Ох, впечатляло!
Думаю, впечатлило бы и с Комаровым. Особенно учитывая, что таких спецэффектов до интервью не предполагалось.
Он рассказывал, как ныряет на глубины и поднимается ввысь. Мы верили и не верили, что все это вместила жизнь одного человека. Далеко не старого, кстати говоря.
Но ловили его взгляд — и уже верилось. Это особенные глаза. В них пожар.
— Хоть раз по-настоящему страшно в горах было? — спрашивали мы.
— На Эльбрусе нет. На Монблане — да. Есть участок — «пила», попали в жуткую непогоду. Я поморозился, ничего не видно. Идешь по этой тропе, и страшновато.
— Можно сорваться?
— Сорваться — не сорваться, но чувство неприятное — понимаешь, как много зависит от твоей координации... Был случай: на перевале Бечо особенное место — «Куриная грудка». Моя лайка прыгнула в снег, а под ним оказалась расщелина. Улетела вниз, погибла.
Мы в шоке спустились, оглянулись на перевал и видим, как сваны ведут лошадей. Одна срывается — и точно так же летит вниз. Бьется об уступы, от нее отрываются куски...
— Федор Конюхов нам рассказывал, что на Эвересте полно мумифицированных трупов.
— Совершенно верно. Погибших не снимают. Я занимался дайвингом, так и под водой трупы тоже оставляют. Не вытащить!
— Что разглядели на дне морском?
— Трупов не видел, врать не стану. Был на затопленных пароходах, подводных лодках, самолетах. Лазил в рубках. Приятель, который меня подсадил на дайвинг, как-то обнаружил судно, где много что осталось от людей. Спускается — а там детские сандалии. Убийственная, говорит, картина.
Снизу ничего нельзя поднимать, плохая примета. Если это не драгоценности, конечно. Видишь часы — оставь, не трогай.
— Что такое «плохо» в горах — вы узнали. А на глубине?
— На кислороде опускался до 53 метров. Слишком быстро вышел — потом голова болела. Чем ниже опускаешься — тем больше азота в крови. На глубине совсем другие химические процессы!
— И что?
— Подниматься надо медленно. Приподнялся, повисел на веревке, — у тебя какое-то количество азота превратилось в кислород.
— Если совсем быстро выйти?
— Разорвет голову! Кровь взорвется!
— Как романтично вы рассказываете.
— Но я такого, слава богу, не видел. Все вокруг на компьютерах. Слишком быстро пошел наверх — со всех сторон пищит. Жена у меня легкая, ее как-то выталкивало наверх. А я, как мог, тянул назад. Потом подобрал какой-то камень и дал ей в руки. Если даже с 20 метров выкинет — могут быть плохие последствия. Голова не разорвется, но сосуды, тромбы...
— Лучшее место, где ныряли?
— На Мальдивах здорово, в Мексике. А вот на Средиземном море скучно, ничего нет. Голая земля.
— Что ж такого в Мексике?
— Рифы, природа, черепахи... Черепах мы гоняли. На Мальдивах акулы к нам явились. Я как-то в Малайзии с акулами столкнулся — но те спали в пещере. Клубком крутились, и все. Поэтому страшно не было. А тут учу жену нырять в белой лагуне, уходим в черт-те какую глубину. И вдруг оттуда — три силуэта!
— Жуть.
— Неприятно. Кругами вокруг нас. Тут главное — не дергаться. Дикий зверь — он и есть дикий зверь. Кто знает, что у него в голове? Может, голодный? Или брачный период? Тогда беда!
— О каком приключении мечтаете?
— Все альпинисты мечтают об Эвересте, все-таки самая высокая гора в мире. Но я хочу на Пик Ленина. 7 104 метра.
— Почему?
— Не скальный пик, специального оснащения не нужно. Просто переть за счет здоровья и воли. Но чтоб замахнуться на такое, надо сначала сбегать на Эльбрус. Пройти акклиматизацию. Через месяц идти на Ленина.
— Об Эвересте не думаете?
— Очень уж долгая подготовка. Если планируешь выжить — полгода надо посвятить только этому. Почитайте Юру Роста, «Эверест-82». Описывает, как надо подниматься. Поднялся на высоту, там лагерь. Потом чуть опустился. Потом поднимаешься выше и снова чуть приспускаешься. Это называется «набор акклиматизации».
Хотя сейчас можно набрать две тонны кислородных баллонов — и вперед. Что на кислороде-то не подниматься? Ничего не теряешь! Любой поднимется!
— Так делают?
— В прошлом году 600 с лишним человек зашло на Эверест. Это маразм и бред! Я видел фотографию — цепочка людей тянется на Эверест словно к мавзолею.
Но еще остались невероятные люди — вроде Райнхольда Месснера. Мало того, что первым покорил все 14 восьмитысячников, так еще пошел на восхождение без технических средств.
— Это как же?
— Никаких крючьев, все системы безопасности из веревок. В щель положено забивать крюк с кучей обвесов. А он в ту же щель загоняет плотно завязанный узел. Так ему попытались не засчитать попытку — разглядели, на поясе болтался какой-то карабин... Идиоты!
«Попьянствовал — и отпустило»
В моей памяти герои 1984 года такие молодые, что не верится в даты. Календарь информирует — а я мотаю головой, перепроверяю. Я верю в их походы на перевал Бечо — но не в пенсионные горести. Какая пенсия, о чем вы?!
Но вот читаю: Аркадию Афанасьеву, ставшему не так давно героем «Разговора по пятницам», 20 марта 65! Можно ли поверить? Я же помню его играющим. Это было недавно. Ну какие 65?
Помню, как мы готовились к тому интервью. Пересматривали документалки про тот «Зенит». С экрана Аркадий Георгиевич рассказывал о прекрасном:
— Выиграли в Одессе у «Черноморца», вышли в полуфинал Кубка СССР. Значит, многие, я в том числе, получат «мастеров спорта». Собрались в номере у Казаченка. Когда шампанское закончилось, меня, новичка, отправили за добавкой...
Не слышал Аркадий, как шел за ним на цыпочках главный тренер Павел Садырин.
Заходит в комнатку, команда сидит — и вот вам сцена: юный Аркадий Георгиевич стоит с бутылками. Из-за плеча выглядывает главный тренер. Тишина.
Афанасьев еще поразился вслух:
— Что уставились-то?
Тут-то подал голос Павел Федорович. Выдал ставшее легендарным:
— Кого здесь нет? Двоих? Будут оштрафованы...
Эту историю Афанасьев, усмехнувшись, пересказал и для нас. Потом помолчал — и добавил еще полтора десятка.
— Если вспоминать чемпионство-1984 — какая картинка сразу перед глазами? — вкрадчиво начинали мы. Желая расположить героя, размягчить сердце.
Но Аркадий Георгиевич пришел уже расположенным. Да и вопроса, конечно же, ждал.
— Отрывки разных матчей! Если всмотреться — разбираешь: вот обыгрываем в Ленинграде 2:0 киевское «Динамо». Бойня с «Шахтером». 0:2 «горим» в Тбилиси — и вдруг в концовке забиваем три. В Днепропетровске нас весь матч из штрафной не выпускают — а мы побеждаем 1:0! 3:2 в Лужниках со «Спартаком», два гола Желудкова Дасаеву.
— Их-то все помнят.
— Но почему-то забыли, как Бирюков в тот день пенальти взял. А на последние четыре матча чемпионского сезона я не выходил. Мне совсем не до футбола было. На медаль 28 матчей к тому моменту уже наиграл.
— Мы читали — «семейная трагедия». Что произошло?
— Сын родился и почти сразу умер, прямо в больнице.
— Больным родился?
— Здоровым. Там занесли инфекцию. Какое-то время под колпаком держали, но не спасли.
— Врачи ответственность понесли?
— А кто в Советском Союзе нес ответственность? Сказали — что-то случилось при родах. Как докопаться до правды? Там столько тайн — попробуй выясни. Написали — «отсутствие сосательных рефлексов», еще что-то... Мы подмахнули с женой бумаги, чтоб оставить ребенка в больнице, дома он точно умер бы. Врачи сами все оформляли. Потом сообщили — скончался.
— Сколько прожил?
— Месяца два. Появился в день рождения моего отца, 3 ноября. А умер перед Новым годом.
— Имя успели дать?
— Да. Дмитрий.
— Видели его один раз?
— Не видел вообще. Мне сына даже не показали!
— Хоть могила осталась?
— Нет могилы. Государство забрало, нас лишь оповестили. Уж куда дели — не знаю. Может, использовали на органы. Для науки.
— Как вы пережили этот кошмар?
— Как... Попьянствовал — и отпустило. Садырин меня в этом плане не сдерживал. Команда вернулась то ли из Москвы, то ли из Днепропетровска, я присоединился. Даже за дубль сыграл для здоровья. Смысла готовиться уже не было, отпуск вот-вот. А через четыре года появилась дочка. Большой был настрой на второго ребенка. Женщинам тяжелее восстанавливаться, что и говорить.
«Бирюков — не слабее Дасаева, а Клементьев — это ван Бастен»
Мы едва отдышались от такого рассказа. Торопливо вернулись к футболу.
— «Шахтер» в предпоследнем туре все делал, чтоб оставить вас без чемпионства.
— Это правда. Были простимулированы. Вот и выворачивались наизнанку, особенно Грачев...
— Говорят, «Спартак» им отдавал свою поездку в Америку. Если «разденут» вас.
— Я слышал. Но это надо в «Спартаке» узнавать.
— Вы сидели на скамейке?
— Рядом с Садыриным. Большие были сомнения, что выиграем матч. Спасибо Кольке Ларионову, забил после углового. Но «Шахтер» бодался до конца.
— Зато «Металлисту» в решающем матче вы отдали свои премиальные.
— Ну вот откуда, откуда вы это взяли?! Кто такое мог сказать?!
— Да многие из вашего поколения уверяли — была «подстраховка».
— Вы мне фамилию назовите!
— Например, Геннадий Орлов обмолвился в интервью.
— Ох, Гена, Гена... Свои домыслы пусть при себе и оставляет. Ладно бы, Миша Бирюков сообщил. Не представляю, чтоб кто-то из наших пришел и начал рассказывать такое Гене, который разбакланит по всему миру. К чему это? А вам бы не слушать тех, кто болтает от фонаря. Мой совет.
— Учтем. Значит, ничего не было?
— Обыгрывали «Металлист» чисто. А уж что было после банкета — это вопрос второй.
— Знаем-знаем. Харьковские упились сильнее, чем чемпионы.
— Наши ребята спонтанно решили заскочить к ним в гостиницу «Карелия». Я-то не ездил, но многие вечером отправились. Продолжили банкет там. Затянулось до утра. Парни из «Металлиста» очень были рады, что мы стали чемпионами, а не «Спартак». Вот это информация точная. Они приехали уже готовиться к отпуску. Что бы им ни предлагал «Спартак» или кто-то — бесполезно! Физически не смогли бы нас обыграть!
— Медаль сохранилась?
— Лежит где-то. Давно не видел. А сколько ребят осталось без медали? Тогда же 50 процентов матчей надо было отыграть. Считалось, все это поддерживает конкуренцию. Чтоб просидевшие сезон на лавке настоящими чемпионами себя не чувствовали. Вот и получалось: люди провели по 10-12 матчей, а медали нет. Бред!
— Кого обделили?
— Герасимова, Золина, Воробьева, Захарикова и Комарова. Садырин уговаривал федерацию футбола, чтоб всем дали! Но исключение сделали одно — вручили Ларионову, тот много пропустил из-за травмы, полученной в сборной. В 1984-м сыграл всего 9 матчей.
— Сердце той команды?
— Мишка Бирюков. Лучший год в его карьере. Стал вратарем номер один в СССР. Сколько пенальти вытащил в 1984-м!
— Бирюков был сильнее Дасаева?
— Уж точно — не слабее.
— Самый недооцененный футболист той команды?
— Клементьев! Сегодня играл бы на уровне ван Бастена.
— Вы шутите?
— Абсолютно серьезно! Клим — это суперигрок. Восьмидесятые — не совсем его время. Хотя очень хорошо играл головой, прыгал шикарно. Бил с двух ног сильно и точно, дриблинг на уровне, и стартовая скорость великолепная, и дистанционная. Что принимал, что отдавал как надо. Вышел из хоккея — любому стыку только радовался. Талант от Бога! Окажись в киевском «Динамо» или «Спартаке» — совершенно другая карьера получилась бы. Поверьте на слово — люди уровня Кержакова не смогли бы конкурировать с Клементьевым. Такие пацаны десятками мелькали в нашем дубле — и уходили в никуда. Кто тогда играл в сборной, вы помните?
— Блохин, Беланов.
— Еще Заваров и Протасов. Ни одному из них Клим не уступал. Игрок для сборной — просто не было у «Зенита» административного ресурса. Каждый тренер тащил в сборную своих. Вы посмотрите на чемпионские команды.
— Так.
— Киев прет вверх — идет приказ: помогают все украинские клубы. Могут помочь «Спартаку» как «народной команде». Из Политбюро пожелание. А кто помогал нам?
— Кто?
— Никто! Мы всегда были изгоями в советском футболе!
«Бронза» 1980-го для города была важнее. Город кипел!
Мы были в восторге от Афанасьева. Если и удивлялись, лишь одному — почему не пришли к нему раньше?
Нас оправдывало лишь одно — мы не знали, что он такой. На каждый вопрос — даже самый безликий, для «разогрева» — Аркадий Георгиевич отыскивал в памяти что-то замечательное.
— В какую минуту поверили, что чемпионство возможно? — спрашивали мы.
— Не было «минуты», все ровно. Хотя ближе к финишу начались заезды руководителей с ЛОМО. Меня поднимали: «Аркадий Георгиевич, вот ты коммунист. Надо лучше в пас играть! Ленинград должен стать чемпионом!» Но меня не оставляет ощущение, что бронза 1980-го для города была важнее. Город кипел!
— Вас в той команде не было?
— Желудкова Юрий Андреевич Морозов забрал тогда из «Динамо», а меня — нет. Я в «Даугаву» уехал. Вообще, ленинградское поколение восьмидесятых удивительное. Если б не конфликты — когда с Морозовым в 1981-м пятнадцатыми стали, с Садыриным в 1987-м... Причем последний — подстроенный со стороны.
— Вы полагаете?
— Уверен! Если б дело касалось только футболистов и Садырина, все разрулилось бы. Повзрослев, я понял, что были задействованы другие силы. Не было бы у Федорыча таких противников на стороне, футболистов после этого письма просто раскидали бы по одному. Кого-то выгнали бы, на кого-то навесили бы дисквалификацию. Никогда бы мы тренера не сняли!
«Гланды выдернул без наркоза»
От «бронзового» «Зенита» не осталось почти ничего в телевизионных архивах. Только что-то в памяти тех, кто играл. Да и они уходят, толком не выговорившись — как лучшие игроки той команды Казаченок или Голубев.
Афанасьев должен был оказаться в той команде — но не оказался.
— Почему в 1980-м Морозов вас забраковал?
— Годы спустя встретились на стадионе «Турбостроитель» большой компанией. Подхожу к Морозову: «Юрий Андреевич, вот сейчас, по прошествии стольких лет, объясните — почему из «Динамо» в «Зенит» взяли всех, кроме меня? Желудя, Кузю, Гераську...» Мне этот вопрос покоя не давал.
— Объяснил?
— Отмахнулся: «Давай лучше выпьем...» Ну, выпили. Помолчали вместе. Так и не сказал.
— У вас версия есть?
— Тренер «Динамо» Станислав Беликов позже сказал — ходили, мол, слухи, что вы с Желудковым споите всю команду. А вторая версия — будто у меня сердце больное. Когда-то из-за этого даже не допустили к экзаменам в институте Лесгафта.
— Ничего себе.
— В шесть лет был порок сердца, гланды болели от любого холода. Сразу ангина, задыхаюсь... В конце концов один профессор мне наживую эти гланды выдернул. Без всякого наркоза! Боль помню до сих пор!
— Это же ад!
— Хуже. Какое-то мороженое после суют — а я отталкиваю: «Мне больно!» Это повлияло на сердечную мышцу, начала своеобразно развиваться. А кардиограмма-то на всех одинаковая. Я капитан в «Смене», сборной Ленинграда, куча турниров, постоянное перенапряжение. Доктора давали калия оротат, чтоб поддерживать сердце. Прошло время...
— И?
— Уже в «Зените» каждого из нас проверял ультразвуком научный институт. Выяснилось, что сердечная мышца у меня работает немножко иначе. Стала расширенная, укрепленная. Поэтому нестандартные показания! А когда с Желудковым после спортивного интерната пришли в институт Лесгафта поступать, его комиссия пропустила, а меня завернула!
0:5
Тот «Зенит» славен был не одними победами. Как говорят, «возлюби болезнь свою» — пожалуй, и необъяснимые в 1980-е поражения стали с годами дороги.
Я изучаю состав против «Брюгге» в 1987 году — и недоумеваю: как эта команда могла проигрывать 0:5?! Там же одни чемпионы!
Не понимаю, как этот состав спустя три года после удивительного чемпионства мог цепляться за спасительное 14-е место в высшей лиге. Все это крайне странно.
Что чемпион СССР мог проиграть в Кубке чемпионов финнам, я поверить не могу до сих пор. Мне думается, это сон.
Но что для меня с годами стало частью сладких воспоминаний, то для Афанасьева осталось болью.
— За что мне действительно больно, так это за Кубок чемпионов. Как мы этих финнов из «Куусюси» не обыграли?! На голову были сильнее! В домашнем матче горели, Веденеева удалили — и то мы два забили, вырвали победу! А ответный матч — это комедия. Сколько ж мы моментов запороли! Финны не такие простые ребята, специально нас в болото затащили. Как раз дожди шли по всей Финляндии, поля не было. Там ни техника, ни тактика уже ничего не решали. Одна «физуха». Вдобавок у Бирюкова травма, не мог играть на выходах. Толя Давыдов поскользнулся, какой-то англичанин его «раздел»...
— Обидно.
— Пройди мы «Куусюси» — были бы уже тогда в восьмерке лучших команд Европы. Такая заноза!
— Заноза номер два?
— 0:5 от «Штутгарта». Нас просто наизнанку вывернули. В «Зените» уже все разваливалось. На какой-то передаче потом сидели втроем — Чухлов, Желудь и я. Говорили: «Как раз тогда вбили последний гвоздь в крышку гроба. Стало ясно — пора уходить из команды». Так и случилось.
