«Открываю сумку — сверху лежит пистолет. Подкинули, чтобы меня дискредитировать». Истории звезды советского баскетбола
Сегодня исполнилось бы 80 лет олимпийском чемпиону Алжану Жармухамедову.
207
Если о чем-то и жалею сейчас, размышляя о нашей встрече с великолепным Алжаном — лишь об одном. Не слишком-то хорошо владел фототехникой, только учился. Жар, которому Василий Аксенов посвящал строчки в рассказах, достоин был грандиозной фотосессии. А не такой криворукой любительщины — где что ни кадр, то смаз.
«Туркестанский змей» оставался змеем, даже превратившись из великого баскетболиста в скромнейшего учителя физкультуры. Змеиная его повадка, жестикуляция, ироничный прищур были чудо как фотогеничны.
Наговорившись в физкультурном зале, мы шли зимним вечером втроем до метро «Проспект Мира». Алжан ссутулился, была на нем какая-то смешная шапка. В такой форсил, помню, в кино Василий Алибабаевич.
Я чуть поотстал, вглядываясь в этот странный, немного нелепый силуэт. Думая: вот прохожие. Знают ли они, что за человек идет? Что за масштаб? Или поражаются одному лишь росту 207 в фонарных бликах, в колючей метелице?
Никто не знал и знать не хотел.
Коллега Кружков семенил рядом с Жармухамедовым, не в силах наговориться. О чем-то расспрашивал, размахивая руками — и оттого выглядел еще забавнее на фоне великана. Басившего откуда-то сверху.
Я держался чуть поодаль, желая насмотреться. Запомнить все до деталей. Что-то подсказывало — к этой встречу я буду возвращаться и возвращаться памятью.
То, что рассказал нам великий Алжан, требовало времени на переосмысление. Сразу в себе такое не утрясешь. Самые авторитетные, могучие люди баскетбола 70-х, были сброшены с пьедесталов спокойным, почти равнодушным голосом. Безо всяких оттенков обиды. Уж тем более — истерики.
На всякого Алжан имел критический — в лучшем случае иронический — взгляд.
Не в первый раз герои наших интервью говорили жесткое про великих, в обществе которых провели годы. Но впервые это произносилось таким ровным, беззлобным голосом.
Время для Алжана если и сгладило обиды, то как-то странно.
Я бы, может, и усомнился во многом из рассказанного, не складывай все эти слова в предложения баскетболист такого масштаба. Легенда из легенд. Не дополняй Жармухамедов каждый рассказ мельчайшими подробностями, отчего-то не выветрившимися из памяти за десятилетия.
Взгляд у него был цепкий, память безупречная, а истории выпуклые. Идеальный герой «Разговора по пятницам».
Ноготь в холодце
Мы вспомнили слова Сергея Белова — тот поражался: «Алжан мог бегать сколько угодно. Вообще не уставал».
Отзыв Жармухамедову понравился. Показалось, от нас услышал впервые. Улыбнулся:
— Это правда! Даже игровой вес держу — 92 килограмма. Я ведь родился под Ташкентом в поселке Таваксай, он расположен в горах на высоте 850 метров. Меньше кислорода, организм привыкший.
Задумался — и вдруг выдал такой штрих, что мы с Кружковым вздрогнули:
— Изначально Таваксай был частью Казахстана, пока в 50-е годы Хрущев не подарил кусок земли Узбекистану. Потому многие считали меня узбеком, хотя отец мой — казах, а мама — запорожская казачка. Приехала на строительство канала, спасаясь от Голодомора. Дед по материнской линии — кузнец. Говорят, ростом я в него. В коллективизацию посчитали кулаком, небольшую кузницу отобрали. Предложили вступить в колхоз и дальше вкалывать там же. Дед усмехнулся: «Я в собственной кузнице наемным рабочим не буду!» Уехал возводить Днепрогэс, где и умер от водянки. А бабушка с моей мамой пешком шли к нему из Мариупольского уезда. Спали где придется. В деревнях голод уже лютовал. Как-то попросились на ночлег. Их встретили ласково, расстелили постель и угостили холодцом, в котором попался человеческий ноготь. Бабушка сразу все поняла. Едва стемнело, тихонько растолкала маму, убежали... В Голодомор по деревням ели людей. Бабушка смекнула — их тоже взяли как мясо.
Историю про человеческий ноготь в холодце нет-нет а вспомним даже сегодня.
«Smith & Wesson»
Жармухамедов стал легендой всего спортивного мира, а не только баскетбола, уже в юности. Не только потому, что здорово играл. Играли-то многие.
Получил дисквалификацию за самую экзотическую провинность тех лет. Даже сейчас в голове не укладывается, что такое возможно.
За что наказывали? Пьянки. Истории на таможне с мохером или магнитофонами. Ну вышедшие из-под контроля приключения с девицами.
Алжан выступил ярче всех — вез из Америки в СССР пистолет! Зачем? С кем собрался стреляться на Черной Речке? Необъяснимо.
Рассказывали нам об этом многие. Верилось и не верилось. Уверовать до конца было сложно — пока не встретились с самим Жармухамедовым, пока не подтвердил: да, история с пистолетом — правда. Но!
В этой истории оказалось несколько замечательных «но». Впрочем, послушайте сами:
— В 1969-м «заслуженного» с вас сняли вместе с Андреевым?
— Тогда я был еще мастером спорта международного класса. Возвращались из Парижа. В самолете объявили: «В Москве нелетная погода, садимся в Ленинграде». Потом говорили — все неспроста. Гомельский копал яму под Алачачяна, главного тренера ЦСКА. Не знаю, правда ли, но на ленинградской таможне нас уже ждали. У Андреева изъяли пять женских костюмов, у меня — пять нейлоновых рубашек. Провозить разрешалось не больше трех. Нам с Володькой это стоило званий.
— А спустя четыре года у вас на таможне обнаружили пистолет...
— Темная история. Провели турне по Америке. В Нью-Йорке нам предложили оставить вещи в офисе баскетбольной федерации, и мы укатили дальше — Перу, Панама, Коста-Рика. На обратном пути забрали сумки — и в аэропорт. Я свою даже не открывал, сразу сдал в багаж. В Шереметьево поняли, что опять будет серьезная проверка.
— По каким признакам?
— Таможенников и пограничников было гораздо больше, чем в обычные дни. Еще перед досмотром в урне нашли три пакета, перетянутых лейкопластырем. В одном пистолет «Беретта», в другом — патроны к нему, в третьем — гипертонические браслеты, которые в Союзе шли на ура. После этого всех стали шерстить будь здоров. Я увидел, что меня встречают жена с сыном, и направился к таможеннику одним из первых, поскольку не вез ничего запрещенного. Расстегиваю молнию на сумке — а сверху лежит пистолет.
— Тоже «Беретта»?
— «Smith & Wesson», 22-й калибр. Это я уж потом узнал. Боже, что тут началось! Меня завели в отдельную комнату, приехал комитетчик, допрашивали до четырех утра. Выложили из пакетов «Беретту» с патронами: «И это ваше?» — «Нет!» И вот здесь я обратил внимание на желтоватый пластырь. Накануне, когда сидел у доктора, в номер заглянул один игрок и взял целый рулон. Хотя обычно доктор брал с собой в поездки белый пластырь.
— Жена дожидалась вас в Шереметьево?
— Нет, ее предупредили, что проверка затягивается, лучше поехать домой. А у меня с собой был пакет грампластинок. Спрашиваю: «Хотя бы их могу супруге передать?» «Пожалуйста!» — ответил таможенник. Взял пластинки — и больше их никто не видел.
— Как проходил допрос?
— Интересно. Расспрашивают о поездке, матчах, соперниках, и вдруг как бы между прочим: «Какой калибр?» — «Понятия не имею». Дальше вновь серия отвлекающих вопросов, а потом: «Откуда пистолет?» Ну и в таком духе. Тебя постоянно пытаются поймать на слове. В военной прокуратуре, куда потом таскали, было то же самое. Говорю — да я бы уже сто раз спалился, если б действительно что-то знал!
— Чувствовали, что вам не верят?
— Конечно. А главное, в Спорткомитете никто разбираться не стал. Уже на следующий день с меня сняли «заслуженного», вывели из сборной, дисквалифицировали на чемпионат СССР.
— Надолго?
— На мое счастье, ЦСКА проиграл первый матч чемпионата. Звонят: «Срочно вылетай в Тбилиси!» В одночасье дисквалификацию сняли.
— Вступился за вас, кажется, маршал Устинов?
— Нет, министр обороны Гречко. Он произнес знаменитую фразу: «У каждого офицера должен быть пистолет». Но по-настоящему меня отмазал председатель Спорткомитета Сергей Павлов, поручился. А тот человек из КГБ, который сопровождал баскетболистов, сказал: «От кого угодно ожидал, только не от Алжана. К нему вообще претензий не было ни разу». Уламывал меня указать на парня, который мог подбросить. Но я не был на сто процентов уверен, что виноват именно он. Поэтому не назвал.
— А сейчас уверены?
— Да.
— Про него вы никому не рассказывали?
— Никому и ничего. До сих пор даже жена не знает.
— Этот человек играл в ЦСКА?
— Меняем тему. А то вы прямо как те следователи, которые меня допрашивали...
— Ваша версия — для чего подбрасывали?
— Я думаю — хотели дискредитировать. Может, что-то из Америки шло. Там самым сильным игрокам предлагали большие суммы, чтоб перешли в клубы НБА.
— Какие?
— Мне, Едешко и Сергею Белову — по 250 тысяч долларов в год. Сашке Белову — 350. Для 1973 года — прилично!
«Пропал, четыре дня его не видели...»
Мы хотели расспросить Алжана про Александра Гомельского — и услышали вдруг: «Гомельский был слабым тренером».
Разумеется, оцепенели.
— Чтоб определить наши отношения, есть отличный пример. Полистайте, что писал обо мне поначалу — и каким стал тон потом. В книжке глава, посвященная мне, называется «Тренерская ошибка»...
Достаньте тот «Разговор по пятницам», почитайте. Это было что-то. Пожалуй, в адрес Гомельского таких слов не произносил никто и никогда.
Годы спустя общались с сыном Александра Яковлевича Владимиром Гомельским. Фамилию «Жармухамедов» не вспоминали специально. Предчувствуя болезненную реакцию. Как-то всплыла в разговоре сама. Ну и как-то спросилось обо всем сопутствующем.
— Был случай, когда отец простил что-то — чего не должен был прощать по своему характеру?
— Я об этом слышал — но свидетелем не был. Тоже не очень приятная история. Произошла с Алжаном Жармухамедовым, которого отец любил. Тогда была «туровая» система в чемпионате СССР. Последний тур в Ленинграде. Три игры, выходной и еще три. Из шести матчей нам надо выиграть четыре — чтобы ленинградский «Спартак» нас не достал. Но получилось неожиданно!
— Что?
— ЦСКА побеждает в трех матчах, а «Спартак» — в двух. Проигрывает вдруг «стройке».
— «Строителю»?
— Да. К выходному дню все уже решено. ЦСКА в очередной раз становится чемпионом. Дальше тренировка по желанию, делайте что хотите. Встречаемся, когда автобус отходит от гостиницы «Октябрьская». Нет Жармухамедова! Ни на матче, ни на второй день, ни на третий. Команда уезжает в Москву. До отца дозванивается Лариса, жена Жара: «Где муж?» — «Не знаем. Пропал! Четыре дня его не видели».
— Мы и не думали, что в ЦСКА такое возможно.
— Загулял! Потом явился, принес извинения. Самое интересное — никаких последствий.
— Запил? Нам казалось, Жар не по этой части.
— Я когда говорил «загулял» — имел в виду совсем другое. Может, и запил, но не очень. Нашел себе легкий ленинградский роман.
— Когда Жармухамедов умер, вы отыскали по его адресу теплые слова. Мы были удивлены.
— Мне сразу ругаться начать? О покойных — либо хорошо, либо ничего!
— У этой фразы есть продолжение — «кроме правды».
— Вот насчет «правды». Зачем? Кому она нужна? Когда играли вместе — у меня с Жаром были золотые отношения. Как я думал. Оказывается — заблуждался. Но это же я не прав, а не он!
— По-человечески в нем годы спустя разочаровались?
— Знаете, он ведь мне ничего плохого не сделал. А что память отца опошлил... Это вопрос его морально-этических качеств, его характера! Мне было очень неприятно. Не ожидал. Потому что с Жаром отец носился как с писаной торбой. Вы в курсе, что Алжан — единственный на весь отечественный баскетбол трехкратный заслуженный мастер спорта?
— Впервые слышим. Знаем про истории Белостенного.
— Белостенному возвращали «заслуженного» дважды. А Жару — трижды! Каждый раз возвращать этот звание и делать его выездным никто, кроме отца, не брался.
— Была невероятная история про пистолет в багаже. А еще?
— Пистолет — это 1973-й. Ну и раньше на чем-то прокалывался. А когда Алжан закончил играть, отец спросил: «Жар, куда ты хочешь?» Тот в андижанском техникуме выучил немецкий язык. Говорит: «Хочу в ГДР». Езжай! Отправили — и прекрасно там провел пять лет. В ГСВГ.
— Тем обиднее для вас были его поздние интервью?
— Отца ведь тоже можно упрекнуть!
— В чем?
— Почему Сашке Дудареву он не дал возможности заиграть — а для Жара было все? Что в ЦСКА, что в сборной. Потому что Жар считался ключевой фигурой. Без него ЦСКА мог бы и не выиграть. Да, это правда. Но и по-человечески отец к нему относился хорошо.
— Жармухамедов — фигура! При этом фактически инвалид. В юности на заводе пальцы исковеркал, две фаланги потерял, еще и со зрением проблемы.
— Да, папа усмехался: «Жар, как ты попадаешь?! По запаху кольцо чувствуешь?» Это было до того, как появились контактные линзы. С линзами тоже постоянно случались истории — когда они у Жара выпадали, искали всей командой.
— Перед смертью с ним встречались?
— Последний раз мы с Жаром виделись в 2015-м на похоронах Валеры Милосердова. Оба плакали. Милый был и моим, и его настоящим другом.
Кстати, я не верю, что Жармухамедов сам написал ту статью. Потому что Жар и писанина — вообще не монтируются. Вы извините, я ведь тоже журналист! Понимаю в этом! У современных репортеров желание собрать в один материал побольше чернухи и всех перессорить. Я своим студентам на журфаке говорю: «Не увлекайтесь такими вещами! Попробуйте раскопать материал, который не поставит вас в идиотское положение...»
— Как Жармухамедову могло прийти в голову — привезти из-за границы пистолет?!
— Тут ситуация тоньше, чем кажется!
— Что «тонкого»?
— Сборная СССР после традиционного турне по США не вернулась обратно. Было предложение сыграть еще шесть коммерческих матчей в странах Латинской Америки. Один из них и сгубил. Приехали в Панаму. Беспошлинная зона, все дешево. Там не удержались. Да и никто бы не удержался!
— В покупках последующей контрабанды?
— В том-то и дело. Но пока про пистолеты. Они же не покупные, а подарочные!
— То есть?
— Вручил их Хэнк Айба, работавший со сборной США в 1972-м. Играли в Техасе с тем университетом, который он прежде тренировал. Всю сборную СССР пригласил к себе. Богатый человек, свой тир.
— История все драматичнее.
— Начали стрелять. Сашка Белов лучше всех — потому что талантливый. Слепой Жар вообще мимо. Хозяин усмехнулся — и достал два пистолета, вручил Алжану и Саше.
— А патроны?
— Вот это главная деталь! Слава богу, патронов не было! Иначе караул. А так оружие признали не боевым — поскольку подобного калибра в Советском Союзе не существовало. В итоге Жармухамедов лишился звания «заслуженного» и стал невыездным.
— Что на таможне попался — это случайность?
— С багажом какая фенька была? Все, что накупили, оставили в Нью-Йорке перед отлетом в Латинскую Америку. Потом эти сумки автоматом переправили в СССР.
— Говорите, подарили два пистолета. Что было с пистолетом Жара — мы поняли. А тот, который оказался у Белова?
— Сашка как увидел, что в аэропорту начался шмон — сразу коробку выбросил в урну.
— Так его пистолет тоже долетел до Москвы?
— А как же?! По той поездке — семь уголовных дел. Из которых четыре — важные. Попали Жар, Коркия, Саша Белов и Ванька Дворный. Жара отмазывала армия, Мишку — министерство внутренних дел, Сашу — Ленинград и профсоюзы. А Ваньку посадили. Испортили судьбу человеку.
«Я схватил на лавке костюм и накрыл голову...»
Жармухамедов был великим игроком. Одним из самых грандиозных талантов нашего баскетбола ХХ века. Не просто так Александр Гомельский прощал ему все-все-все.
С величайшим почтением мы расспрашивали:
— Прозвище «туркестанский змий» вам дал писатель Василий Аксенов?
— У него рассказ вышел в журнале «Юность». Мы играли в Тбилиси дополнительный матч за чемпионство с ленинградским «Спартаком». Аксенов специально туда приехал — и описывал, как мы себя вели накануне игры: «Важно прошел гибкий туркестанский змий Жармухамедов»... Ничего себе, думаю. А прозвище прилипло. Аксенов крутился возле «Спартака». Но знакомы мы не были.
«Спартак», Кондрашин, Мюнхен, три секунды — все это сплелось для нас в один чудесный сюжет. Хоть всякого парня из той сборной извели расспросами про мюнхенские три секунды.
Помню, напрашивались мы на интервью к Ивану Едешко. Просились, просились — тот отбивался со всем обаянием огромного усача:
— Опять будете про три секунды спрашивать? Нет! Нет! Не могу!
Мы божились: если и будем, то в меру. Все давно рассказано.
Наконец Иван Иванович сломался. Сообщил адрес. Усадил нас рядом в гостиной — и начал, не дожидаясь вопросов, толковать про те самые три секунды. С наслаждением!
Пока не выложил все в мельчайших подробностях, развернуть листочки с вопросами нам не позволил.
Алжан был сдержаннее:
— До сих пор помню эти секунды: выбрасываю мяч и раздается сирена. Той же секундой меня заменили — я схватил на лавке костюм и накрыл голову.
— Зачем?
— От обиды. Весь матч выигрывать — и все упустить за три секунды! Я даже не видел, что назначили еще одно вбрасывание. С костюмом-то на голове. Вдруг слышу, Кондрашин кричит: «Ваня, Сашке пас!» Поднимаю голову, вижу, как Едешко разбегается — и бросает мяч Белову. Все это хорошо я разглядел только 35 лет спустя, когда смотрел запись. Открыл для себя много нового.
— Анатолий Поливода рассказывал — пока сборная СССР сидела полночи в раздевалке, ожидая, не назначат ли переигровку, он тихонько прокрался в зал и срезал на память счастливую сетку...
— Да ну, не верю. Когда он мог прокрасться? Мы сидели в раздевалке до трех ночи. Потом с вещами в автобус. Привезли нас в деревню. Все! У Поливоды тяжелая судьба. Впервые увидел его в 67-м, играл за Украину на Спартакиаде. Здоровенный, атлет! Как бежал! А через несколько лет превратился в инвалида. Что-то с головой. Вроде нормальный — и вдруг идет, не разбирая дороги. Головой в стенку — бух!
— Последнюю встречу с Александром Беловым помните?
— 1978 год, мы готовились к чемпионату мира. Белов пришел к нам. Видел я его тремя месяцами раньше — это был здоровый человек. И вдруг — старик стариком! Мы его еле узнали!
— Приезжал попрощаться?
— Да нет, он играть хотел. Приехал тренироваться со сборной.
— И что?
— Доктор наш молодец, сразу отправил на обследование. Потом говорит: «Саша, хочешь жить — скорее в свой Ленинград и ложись лечиться...» Белов уехал. А мы отправились в Манилу. Заглянули на товарищескую игру итальянцев и от них узнали: «Белов умер».
— Саканделидзе и Коркия умерли с интервалом в неделю...
— Ужас! Сако пока играл — держался. Потом начались грузинские дела. Каждый считает долгом с тобой вина выпить. Какой организм выдержит? Он стал директором завода газированных вод. Прилично поддавал. Когда поезд ушел, начал выкарабкиваться, да поздно... Сначала располнел — а потом весь иссох. Цирроз. Я видел последнее его интервью по телевидению — так мне страшно стало. Седой, одни кости.
После смерти Сако звоню в Тбилиси Коркия, слышу убитый голос: «Да, потеряли мы друга...» — «Ты-то сам как?» — «Я ничего». Через несколько дней в спорткомитете говорят: «Коркия умер». Отвечаю — вы перепутали, это Сако не стало. С Мишей я три дня назад говорил. «И Коркия тоже...» Тоже сердце.
