Владимир Кудряшов: русский танец у Рейхстага
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Жизнь дарит удивительные встречи.
Были как-то у Алексея Смертина, работающего нынче в московском "Динамо". Заглянул в его кабинет элегантный старичок – белый костюм, трость. Спросил о чем-то – и исчез.
– Это легенда, между прочим, – кивнул ему вслед Смертин. – Когда-то был солистом Большого театра, танцевал в мае 1945-го у Рейхстага. Потом много лет отвечал в "Динамо" за билеты, дружил со всеми великими. А в 1928 году ходил на самый первый матч, что проводился на стадионе "Динамо"…
– Сколько ж ему лет?
– За девяносто – точно!
Мы переглянулись. Пройти мимо такого человека "Разговор по пятницам" не мог. К 9 Мая – лучший персонаж.
ШОСТАКОВИЧ
– Где застала война, Владимир Владимирович?
– В Москве. 15 июня 1941 года я окончил балетную школу при Большом театре, зачислили в труппу. А через неделю – война. Мы-то, молодые, сразу пожелали на фронт…
– Что помешало?
– Так вышел приказ Сталина! Ольга Лепешинская – его любимая балерина – обратилась к Иосифу Виссарионовичу: "Что делать с балетом? С театром?" И он написал фразу, которую нам зачитали на собрании: "Артистов Большого театра на фронт не брать. Они нам понадобятся после победы над Германией". А наши войска в тот момент отступали, откатились почти до Москвы.
– Куда вас отправили?
– В октябре эвакуировали в Куйбышев. До этого рыли укрепления, дежурили на крышах, тушили зажигательные бомбы. Параллельно шли репетиции, спектакли.
– Народ ходил?
– Полно! Преимущественно – солдаты. Госпиталь Бурденко был забит ранеными. Там маленький зал, сцена – артисты Большого театра приезжали регулярно. Господи, даже сейчас тяжело вспоминать. У кого-то рук нет, у кого-то – ног. Некоторые солдатики слепые, с повязками на глазах. Оперу-то слушают, а нам еще танцевать перед ними!
– Они что-то рассказывали?
– Хотелось подойти, подбодрить, но нас предупредили: не надо вступать в разговоры. Их только расстроит – он вот такой с фронта вернулся, а ты здоровый танцуешь, с расспросами лезешь. Неприятно!
– Под бомбежку попадали?
– Бог миловал. Иногда спектакли шли под вой сирен воздушной тревоги, но со сцены никто не уходил. Как-то немецкие самолеты сбросили несколько фугасных бомб. Одна разворотила здание ЦК партии на Старой площади, вторая – театр Вахтангова на Арбате. Еще в Большой метили, туда, где кони.
– Покрушило коней?
– Нет, сбоку ухнула. Большой был замаскирован, под лес оформили. Артисты не пострадали.
– Паника в Москве была?
– 16 октября – страшная! Иду из театра по улице Горького – все бегут! Какие-то повозки, лошади, грузовики, набитые доверху! Эвакуировались, кто как мог. Немец – вот он, на самых подступах. Нам в тот день объявили: "Завтра к часу дня на Казанский вокзал, с собой взять маленький чемоданчик". Погрузили в плацкарт, два паровоза потянули. Состав длиннющий – 23 вагона. Последний – с продуктами.
– Рядом тоже артисты ехали?
– Три великих дирижера – Хайкин, Мелик-Пашаев и Самосуд. А еще – Арам Хачатурян и Дмитрий Шостакович!
– Уступили классикам нижнюю полочку?
– Я-то был на верхней. Классики – внизу. Сейчас по железной дороге в Куйбышев – меньше суток, а мы девять дней добирались. Пропускали военные эшелоны.
– В пути опасное случалось?
– Поезд останавливается: "Все из вагонов! Лежать в поле!" Фашистские самолеты летят, с крестами. Вой зловещий. Но не бомбили. Что-то для них было интереснее нашего состава. Проходит минут сорок, слышим: "По вагонам, поезд следует дальше!" Шостакович поднимается, отряхивается от земли. Хачатурян тоже.
– Шостакович обожал футбол. Вел таблицы каждого чемпионата, называл их "гроссбухи".
– Я годы спустя об этом узнал. Тогда мы футбол не обсуждали. Мне другое запомнилось – слякотно, он в калошах ходил. Вот эти калоши намертво в память впечатались! На полустанках меня посылали за кипяточком: "Голубчик, давай, бегом". Из вагона с питанием разносили каждые два дня пачку чая, хлеб, кусочек сыра и колбаски. На всех нас.
– О чем с Хачатуряном и Шостаковичем беседовали?
– Арам Ильич так в нос говорил, басом… Веселый человек, хороший. Талант! Балет "Спартак", "Гаяне" – гениально! Дмитрий Дмитриевич немножко странный был, молчаливый. Возвращается в вагон – калоши оставляет на перроне. Не может в них зайти в помещение. А я подбираю – поезд-то укатит! Он сядет, задумается. Достанет нотную бумагу – и пишет, пишет…
– Что писал?
– Знаменитую Cедьмую симфонию, которую потом исполняли в блокадном Ленинграде! Но сначала мы ее слушали в Куйбышеве. Играл оркестр Большого театра, дирижировал Самосуд.
МЕДАЛЬ
– В Куйбышеве был правительственный бункер. Знали?
– Понятия не имели, что он вообще существует! Это ж тайна! Помимо Большого в город эвакуировали дипкорпус, семьи членов ЦК. Поселили нас в школе, классы разделили перегородками из простынь.
– С фронтовыми бригадами выезжали на концерты?
– Постоянно! Кто-то в окруженный Сталинград летал, но вот нас за линию фронта не отправляли. В самом Куйбышеве ездили в госпитали, шефские концерты для раненых – это святое! Выступали, когда в театре не было спектаклей. Людей не хватало, так мы сами в гардеробе стояли, принимали пальто. Вчера ты танцуешь – а сегодня уже у вешалок. Все удивляются: что за молодые люди?
– Куйбышев бомбили?
– Ни разу. Пробыли там до сентября 1943-го. Когда в войне наступил перелом, нас обратно на трех теплоходах повезли по Волге. Семь суток – до Химок. Подходим, толпа встречает, крики: "С возвращением великого театра в столицу нашей родины!" Большой еще в драпировке был от налетов, как раз снимать начали эту ткань.
– До конца войны находились в Москве?
– Да. Театр полной грудью дышал. Народу в городе мало, но в Большом аншлаг был всегда! В занавесе две дырочки, перед спектаклем открываешь глазок, смотришь. Ни единой проплешины в зале! Хоть и темно, публику различаешь. А 3 мая 1945-го я танцевал у Рейхстага.
– Вот это да.
– Накануне вызвали к начальству: "Завтра шефская бригада отправляется в Берлин". К подножию Рейхстага, над которым уже развевалось Знамя Победы. Летели на Ил-14 – Марк Бернес, Лидия Русланова, ее муж, конферансье Михаил Гаркави, Петр Алейников… Из Большого – бас Максим Михайлов и одна балетная пара – я с Сусанной Звягиной. Принимали нас очень тепло.
– Что исполняли?
– Русский танец, который поставил когда-то балетмейстер Василий Вайнонен. Метрах в тридцати от Рейхстага свели два грузовика кузов к кузову, постелили ковры. Даже не представляю, сколько там было солдат!
– Сотни?
– Тысячи! Вокруг все горит, дымка в воздухе. Война ж еще не закончилась, люди продолжали гибнуть. Офицеры рассказывали, что много бойцов полегло при штурме Рейхстага, на втором этаже, на третьем. Я думал: какой ужас – пройти всю войну и несколько дней не дожить до победы.
– Было искушение оставить надпись на Рейхстаге?
– Что вы! Да и не подпускали нас к стенам. Дали два концерта и вернулись в Москву. Маршал Чуйков вручил нам медаль "За взятие Берлина".
– Сусанна Звягина – легенда Большого. Руководила фронтовой бригадой артистов, в 1943-м наградили орденом Красной Звезды.
– О войне вспоминать не любила. Это была необычайно красивая женщина, великолепная танцовщица. Умерла в 2006-м. А через два года – дочь, тоже Сусанна, работала в мюзик-холле. Жена Саши Мальцева. Он долго не мог прийти в себя после ее смерти. Горевал страшно. Говорил: "Дядя Володя, жить не хочу!" Я пытался найти какие-то слова, успокаивал.
– Сейчас у Мальцева новая семья.
– Жизнь-то продолжается… С Маргаритой – в гражданском браке. 20 апреля поздравлял Сашу с днем рождения, 68 стукнуло.
СТАЛИН
– Сталин бывал в Большом?
– Не раз. 12 мая 1945-го мы давали его любимый балет "Пламя Парижа". Все политбюро по улице Горького шло до телеграфа, затем обратно в Кремль, там устроили прием. Как мы увидели эти накрытые столы! Маршалы в парадной форме, один красивее другого. Жуков, Рокоссовский, Чуйков… Под тысячу человек собралось в Георгиевском зале. Сидели буквой "П", во главе стола Сталин, рядом Ворошилов.
– Танцевали?
– С Сусанной и Володей Левашовым исполняли Танец басков из балета "Пламя Парижа".
– За стол-то вас пустили?
– Усадили в самый конец. Сначала в комнате закрыли. Говорят: "Когда будет ваш номер – пригласим на сцену". Потом двое подходят, негромко: "Товарищ Лепешинская, вас просит товарищ Сталин". Та отвечает: "Я с друзьями!"
– Смело.
– Пошли все вместе. Иосиф Виссарионович называл ее "стрекоза".
– Почему?
– Она маленькая, шустрая. Сталин улыбается в усы: "Ну, стрекоза станцует нам что-нибудь? Гопак?" Лепешинская кивает. Сталин говорит: "У Ворошилова гармошка есть. А Буденный с вами станцует…" Вот так втроем исполнили.
– Чудеса.
– Еще с Иваном Козловским случай вышел! Спел куплеты Герцога из "Риголетто". Помните? "Сердце красавиц…"
– Разумеется.
– Сталин повернулся. Он всех по фамилии называл, никаких отчеств: "Товарищ Козловский, повторите, повторите!" А Козловский возьми да скажи в ответ: "Товарищ Сталин, я никогда не бисирую!" Не постеснялся!
– Это поворот.
– А Сталин будто не услышал: "Повторите!" Указывает на сердце. Козловский тихо: "Хорошо…" – и спел. На следующий день ясно стало, почему Сталин на сердце указывал.
– Почему?
– В газете "Правда" указ: за выдающиеся заслуги в области оперного искусства наградить Козловского орденом Ленина. Вот что показывал! Мы все потом говорили: "Да, Семеныч, надо же, три минуты пел – и главный орден!" Думаю, Козловский уже тогда все понял.
– На банкете после голодных лет глаза разбегались?
– Слов нет! Такое изобилие! Икра черная, кетовая, рыбы всякие, шампанское, фрукты… Откуда взяли? Но я не столько закуски рассматривал, сколько Жукова. Небольшого роста, коренастый. Сидел недалеко от Сталина, с Рокоссовским рядышком. Тосты не произносил, выпивал молча.
– А вы?
– Мы-то непьющие были. Я мог немножко "Хванчкары" пригубить. После ухода из Большого десять лет работал балетмейстером в Африке. Конго, Алжир, Египет… Вот там пивняком стал. Пиво хлестал постоянно, каждый день две-три бутылки. В жару-то крепкое не лезет.
– Многие в этих краях подсаживались на джин – уверяли, спасает от малярии.
– В Конго малярия жуткая. Нам кололи делагил, лицо от него желтело. Там был прекрасный врач, молдаванин. Научил меня: "А ты не колись! Лучше купи в аптеке пятьдесят грамм французского спирта". Я поразился: спирт?! В такое пекло?! Но заставлял себя. Однажды сидели на вилле у посла Евгения Афанасенко, в домино играли. Принюхался: "Что ж от вас так несет?!" Кто-то проговорился. Сразу вызвал доктора: "Ты что, всем спирт прописываешь – а мне нет?!" "Вы посол, неудобно…" – "Давай-давай". После этого в аптеках Браззавиля спирт исчез.
– Василия Сталина в театре видели?
– Вот его – исключительно на стадионе. Матчей ВВС он не пропускал. Летом на футболе, зимой на хоккее. Лед тогда на "Динамо" заливали у Восточной трибуны, расставляли маленькие бортики. До сих пор перед глазами картина: Василий со свитой генералов шагает к трибуне. Папаха, меховой воротник, унты…
– На отца не похож?
– Абсолютно. Ни внешне, ни характером. Василий – шумный, говорливый, а отец – спокойный, немногословный. Старые чекисты рассказывали – когда Берия приносил расстрельные списки, Иосиф Виссарионович садился с карандашом за стол. Изучал внимательно, какие-то фамилии вычеркивал: "Этого – не надо, этого – тоже. Остальных – расстрелять!"
ПЛИСЕЦКАЯ
– Люди искусства футбол в то время обожали.
– Знаете, с кем я на матчи ходил? С актером Михаилом Яншиным! Он с братьями Старостиными дружил. Ох культурные ребята эти братья. Андрей – вообще красавец! Женат был на цыганке из театра "Ромэн". А Яншин – на Ляле Черной.
– Плисецкая и Щедрин на стадион заглядывали?
– Редко. Майя за ЦСКА болела, а из футболистов любила Виктора Понедельника. Говорила: "Когда он против ЦСКА играет, разрываюсь на части". А Родион – поклонник "Динамо", у него свой фаворит был.
– Кто же?
– Не поверите – Владимир Эштреков! Меня все расспрашивал, упирая на "Э": "Динамо" завтра играет – Эштреков в составе?" Я отвечал: "Родик, ну откуда мне знать?"
– С Плисецкой ладили?
– Это не дружба – но отношения до последних дней были теплые. Мы же столько проработали в одном театре, почти ровесники. В 2015-м в Большом готовились к ее 90-летию. За полгода до юбилея Майя умерла. Не выдержало сердце. Руководство театра предложило устроить прощание на сцене Большого. Всех выдающихся артистов так провожали. Родион ответил: "Нет!" Оказывается, в совместном завещании они прописали: "Никаких речей, пышных похорон. Кремировать и прах развеять".
– Пока Щедрин жив, урна с прахом Плисецкой хранится у него?
– Да. После смерти Родиона их прах соединят и развеют. Как странно…
– В 1954 году вышел фильм-балет "Ромео и Джульетта", где вы танцевали с Галиной Улановой. Какой осталась в памяти?
– Интеллигентнейшая женщина. Скромная, неразговорчивая. Журналистов избегала. На просьбы об интервью следовал ответ: "Нет-нет-нет…" Умирала тяжело, два инсульта подряд. В театре это была эпоха. Периодически вспыхивают споры, дескать, кто лучше – Уланова или Плисецкая. Нельзя сравнивать! Обе – величайшие, просто разные.
– В чем?
– Уланова – лирическая балерина, Плисецкая – героическая. Одна танцевала "Жизель", "Ромео и Джульетту", другая – "Дон Кихот", "Лебединое озеро". Майя до 65 лет выходила на сцену, но это были уже маленькие концертные номера. Галина Сергеевна закончила в 51. В Венгрии, на гастролях. Исполнила "Жизель" и сказала: "Все! Больше не танцую!" Вовремя почувствовала, что пора уходить. Не хотела опускать планку. Балет – искусство молодых.
– Неподалеку от вас жил Бернес, теперь в этом доме на Сухаревской мемориальная доска. Как Марк Наумович к футболу относился?
– Равнодушно. Ну и ладно, главное – человек изумительный. Мы же вместе работали. Был такой "Театр массовых представлений", устраивал сборные концерты. С Бернесом и Руслановой весь Союз объехали, каждые выходные выступали на стадионах. Марк Наумович рано ушел, шестидесяти не было.
– Рак легких.
– За несколько дней до смерти записал песню "Журавли". С одного дубля! На студию его привезли из больницы. Бернес просил, чтобы на похоронах звучали "Журавли" и "Я люблю тебя, жизнь".
– Так и было?
– Да. Когда гроб выносили из Дома кино, на всю Брестскую раздалось: "Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно…" Народ рыдал. Даже у меня сейчас слезы текут, как вспомню.
ЯШИН
– Сами в футбол играли?
– Раньше проводили чемпионат среди московских театров. Все участвовали – Большой, Малый, МХАТ, "Современник", "Маяковка"… У нас была неплохая команда – все-таки артисты балета, спортивные, быстрые. Я в воротах стоял. Как-то меня подбили. Наутро репетиция. Я – солист балета, танцую в "Лебедином озере". Леонид Лавровский, художественный руководитель, смотрит на меня. Чувствует – еле-еле двигаюсь.
– Отчитал?
– Останавливает репетицию, подзывает: "Что не в полную силу танцуем, Володя? Вчера в футбол гонял?" Да, отвечаю. Тот спокойно: "Давай договоримся. Либо ты вчера последний раз играл, либо сегодня последний день работаешь в Большом театре…"
– Завязали с футболом?
– Пришлось. Когда танцевать закончил, снова в ворота встал. Команду Большого театра тренировал Лева Яшин, мой друг! Помню матч с артистами Центрального дома культуры железнодорожников. Тот, что построили у трех вокзалов на сокровища, найденные в стуле. Оттуда сюжет Ильф с Петровым взяли!
– Артисты-железнодорожники играли здорово?
– Пропустил я семь мячей. Яшин посмотрел на меня: "Танцуй лучше…" С языка чуть не сорвалось: "Не ты ли, Лева, от "Локомотива" тоже семь получил?" Был такой эпизод. Но удержался. Зачем друга обижать?
– Кто с Яшиным познакомил?
– То ли Всеволод Блинков, то ли Николай Дементьев. Коля играл за "Спартак", пока не перевели к нам, в "Динамо". Как и Сальникова. Тогда было просто: отца Сальникова арестовали, Берия сказал: "Перейдешь в "Динамо" – папу выпустим". Все, перешел. Папа-то дороже… А Лева с Валентиной Тимофеевной очень любили балет!
– Для нас это новость.
– Ходили, ходили. Не только когда я танцевал. Иногда с Яшиным выбирались в ресторан "Арагви" на улице Горького. Удивительный был человек! Большой скромности – но все время курил. Мне говорил: "Ты-то, Вова, не выпиваешь…" А сам заказывал бокал коньяка – и сигарету одну за другой. Когда я напоминал, что завтра тренировка, усмехался: "Так у меня же – не у тебя. Что ты волнуешься?" Утром я приезжал на стадион. Смотрю: Яшин два свитера надел и вкалывает наравне со всеми.
– За что Латышев однажды удалил Яшина с поля?
– Столкнулся с игроком ЦСКА Володей Агаповым – и отпихнул его довольно грубо. Карточек тогда не существовало, еще надо было убедить виноватого уйти. Агапов в соседнем доме живет. Все ему припоминаю: "Как же ты, Володя, такую провокацию сделал? Леву из-за тебя с поля выгнали!" В ворота поставили Беляева. Способный был вратарь. Но не Яшин!
– Кто для вас – голкипер номер два?
– Жмельков. Выдающийся парень, пенальти брал все до единого. Худенький, высокий! В конце 60-х годов зарезали где-то в Подлипках. Хомич тоже мне нравился, небольшого росточка, прыгучий.
– На рыбалку с Яшиным ездили?
– Не-е-ет. Лева ее обожал, а я ни разу в жизни не был. Скучнейшее занятие. Он отмахивался: "Ничего ты не понимаешь! Садишься рано утром на берегу, дождик накрапывает, ты накрыт плащом, закидываешь две удочки, ждешь… Наслаждение!"
– Каждому свое.
– Вместо рыбалки я лучше в театр схожу. Или в цирк. Кстати, хорошо знал Юрия Никулина. Очаровательный человек. Его сына Максима, которому недавно 60 лет исполнилось, я вез из родильного дома.
– На чем?
– На собственном "Москвиче". У Никулина машины еще не было. Это позже особенную "Волгу" купил, пикап.
– Юрий Владимирович, кажется, за "Динамо" болел?
– Да. На стадионе появлялся нечасто, хотя абонемент в ложу ему каждый год присылали. Как-то заехал к Никулину на Цветной, попросил пропуска для игроков "Динамо". Он уточнил: "Кому?" – "Терехину и Черышеву".
– Что ответил?
– Хмуро: "Пусть в кассе билеты покупают. Вот забьют мячей пятнадцать за сезон – дам". Я что-то пролепетал – а Юрий Владимирович рассмеялся: "Да шучу". Крикнул секретарю: "Надежда, выпиши "Динамо" четыре пропуска в ложу".
– Яшин в последние годы тяжело болел. Навещали?
– Конечно. Жил он в Чапаевском переулке. Когда Леве ногу отняли, продолжал на матчи приезжать. Сажали слева от правительственной ложи, выше 20-го ряда, там барьерчик есть. Ставили креслице, чтоб костыли мог пристроить. Встречали Леву всегда, помогали подняться туда, наверх. Брал рюмочку, бутербродики. Видел отлично! Вот слышал уже плоховато. За неделю до смерти ему домой звезду Героя Соцтруда привезли. Он уже не вставал, а тут подняли с постели, сорочку надели. Худо-о-й!
– Приехал Рафик Нишанов из Верховного Совета.
– О, точно! Нишанов вручал, я все фамилию вспомнить не мог. Еще были Симонян, Парамонов, Царев, Якушин…
БЕСКОВ
– С Якушиным пересекались?
– Михаил Иосифович – большой культуры человек! Всех артистов знал! В театр-то ходил редковато, но интересовался искренне: "Что нового в Большом? Как Уланова? Семенова? Лепешинская?" Про несчастье с Мишей, сыном Якушина, знаете?
– Открыл секрет недавно один ветеран хоккейных площадок.
– Миша переводчиком уехал в Швецию – и возвращаться отказался. Так и живет там, ему лет 80. Мать, Мария, умерла почти сразу. Сестра работала в Бразилии – в секунду отозвали в Союз. Михаил Иосифович молчал, но чувствовалась – страшно переживает. Его-то не тронули. Великий тренер!
– Где жили великие динамовцы?
– Мой друг Блинков с женой Юлей – на Смоленской площади. Там же Трофимов, Сальников, Малявкин. А вот Бесков в стороне от всех, около "Маяковской". Я у него бывал часто. Лера очень гостеприимная, любила накрывать на стол.
– Что запомнилось?
– Попугай! В разные годы приходил – попугаи были всегда. Умирает один – покупали другого. Заглянешь пораньше, Лера на кухне хлопочет. Попугай слышит – дверь открывается. Голосит: "Костя пришел, Костя!" Повторяет до бесконечности. Лера уже: "Гоша, помолчи…" Тот меняет пластинку: "Костя чемпион! Костя чемпион!" Прелесть что за попугай.
– Лев Дуров нам говорил про Валерию Николаевну: "Актриса-то слабенькая".
– Никакая. Играла небольшие роли в театре Ермоловой. Зато красивая до невозможности. Бесковы у меня были на 80-летии.
– Что подарили?
– Хрустальную саблю, наполненную коньяком. Но я после кому-то отдал.
– Уже без коньяка?
– С коньяком! Не раскрывал! А Валерию Николаевну навещал до последних дней.
– В хосписе?
– Ну да. Ой, что это было… Хоронили ее, прикрыв лицо белой простыней.
– Почему?
– Вся черная стала, исхудала. Мы пришли к ней дней за пять до кончины. Она к тому моменту ослепла. Спрашивает: "Это кто?" Отвечаю: "Володя и Люся Скрябина, твоя подруга". Валерия Николаевна оживилась: "Вовка! А я не успела подкраситься!" Хотя уже ничего не видела, простынкой была накрыта.
– Даже там прикрывали?
– Да. Степашин ее и в хоспис помог устроить, и хоронил. Отпевали в церкви возле театра Ленинского комсомола, которую восстанавливал Абдулов. Его тоже там отпевали.
– Каким футболистом был Бесков?
– Блистательным! Когда он в Сокольниках жил, на матчи добирался на трамвае. Никаких сборов накануне. Тренировка – и все по домам. За два часа до игры подъезжали к стадиону с чемоданчиками. Я до сих пор помню динамовский состав: в воротах Яшин, в обороне Семичастный, Радикорский, Станкевич, в полузащите Блинков, Малявкин, в нападении Карцев, Бесков, Трофимов, Дементьев и Ильин.
– Сергей Ильин.
– Да, Сергей Сергеевич. Вот это виртуоз! Пригласил его на "Динамо" незадолго до смерти. Он вышел на поле – чуть не расплакался. Потом программку мне подписал. После футбола частенько спрашивал: "Ну что, поехали к тебе? Люба угостит яичницей?" – "Поедем, дядя Сереж". Еще Озерова привозил, хоть тот спартаковец. Люба, моя жена, говорила: "Коля, у нас, кроме яичницы, нет ничего. Тебе из скольких?" – "А сколько у тебя?" – "Да много…" – "Тогда штук двенадцать". Огромную сковородку ему готовила. Ел, ел, ел. Но не пил! Ни капли!
– Какие были люди.
– Вадима Синявского тоже знал. Он-то всегда брал с собой на "Динамо" четвертиночку, "Боржомчик", маленькие бутербродики. Озеров один из моих любимых комментаторов, но волшебный голос Синявского забыть невозможно. 1945-й, турне "Динамо" по Великобритании, 19:9. Эти репортажи слушала вся страна.
"УЭМБЛИ"
– Первый футбольный матч, который увидели своими глазами?
– 1928 год. Мне пять лет, папа привел на открытие стадиона "Динамо". Матч в рамках всесоюзной Спартакиады, а кто играл, убей бог, не помню. Мало что тогда понимал. Единственное, что отложилось в памяти, – трамвайчик, который еще ходил по улице Горького. На нем ехали.
– С какой игрой связаны особенно тяжелые воспоминания?
– Два упущенных чемпионства – что может быть обиднее? Первый раз – в 1948-м. Матч с ЦДКА, "Динамо" устраивала ничья. При счете 1:2 Кочетков срезал мяч в свои ворота. До конца несколько минут, все, думал, золото наше. И тут гол Боброва! 2:3, ЦДКА на очко обошел.
– А второй случай?
– 1970-й, Ташкент, переигровка с ЦСКА. Тоже присутствовал на этом матче, Яшин пригласил. Он был начальником команды. После первого тайма вели – 3:1, игру полностью контролировали. Лева радостно потирал руки: "Три – один, три – один…" А потом за тринадцать минут 3:1 превратились в 3:4. Вот как?!
– Реакция Яшина?
– Растерянность. Опустошенность. Слова не мог вымолвить. Переглядывались в недоумении – что это было? Ой-ой-ой… В Москву я с командой возвращался. Сидели весь полет, как на поминках.
– Бесков считал, что Маслов, Аничкин и Еврюжихин продали матч каким-то картежникам.
– Не знаю, почему так решил. Больше ни от кого эту версию не слышал. Я не верю! Пильгуя же не обвиняли, хотя четыре запустил.
– Годы спустя в разговорах с Константином Ивановичем затрагивали ташкентскую переигровку?
– Бесков тот матч вообще не вспоминал. Ни-ког-да.
– С кем еще из динамовских тренеров общались?
– С Севидовым. Сан Саныч – яркий человек. Как-то играли с тбилисским "Динамо", в правительственной ложе Брежнев и Шеварднадзе. Закончили 1:1, после матча в раздевалку спустился Чурбанов, зять Брежнева. Севидов к нему: "Юрий Михайлович, кошмар! Мы не выиграли, Леонид Ильич, наверное, расстроился". Тот пожал плечами: "Да все нормально. Шеварднадзе доволен. Папа – тоже…" Леонида Ильича он папой называл. Севидов выдохнул: "Какое счастье!"
– Смешно.
– Был у Сан Саныча бзик – не выносил, когда накануне матча основного состава дубль побеждал. Если это случалось, бранился: "Черт! Значит, проиграем завтра…"
– Про Севидова говорили, что даже в булочную он ходил при галстуке.
– Сан Саныч – эстет. Дома слушал джаз, собрал уникальную коллекцию пластинок. Одевался элегантно, без галстука его и не видел. Бесков такой же. Уже никого не тренировал, но на футбол всегда приезжал при галстуке.
– Среди динамовских ветеранов главным балагуром считался Эдуард Мудрик.
– О-о, Эдик! Чудесный парень, красавец, душа компании. В марте схоронили. Последние три года лежал в хосписе, уже никого не узнавал.
– За границей на стадионах бывали?
– В 2013-м сын, который тогда в Лондоне работал, подарок сделал – привез меня с внуком на "Уэмбли". В финале Лиги чемпионов сошлись "Боруссия" и "Бавария". Вот это футбол! Море удовольствия! При счете 1:1 я уж на дополнительное время настроился, но в концовке Роббен забил, и "Бавария" выиграла.
– Как вам "Уэмбли"?
– Восторг! Ни хулиганов, ни полицейских, ни собак. Стюарды вежливые. Заметили, что я с палочкой, – предложили на лифте подняться на трибуну, проводили к месту. Перед матчем видел, как болельщики на пиво и виски налегали, но атмосфера дружелюбная, все песни поют, морду друг другу не бьют.
– Чем сын занимается?
– Был генеральным директором "НТВ-Плюс", "СТС Медиа", "Вымпелкома". А внук с января учится в Лос-Анджелесе. Снял короткометражку по собственному сценарию, отправил в Голливуд – и оттуда прислали приглашение.
"ДИНАМО"
– Последние футболисты, которые просили у вас билеты в Большой театр?
– Черышев и Терехин. Оба еще в "Динамо" играли. Приходят в мой кабинетик у Восточной трибуны: "Владимир Владимирович, как-нибудь устроили бы нас в Большой. Только на балет!" С театром я связи не терял, достал им четыре билета. В середине 90-х недорого было. Это сейчас цены сумасшедшие – 15 – 20 тысяч рублей.
– Посетили?
– Говорят: "Можно жен проведем, а с вами в буфете сядем, шампанского попьем?" Я обалдел! Коля Толстых узнал – смеялся: "Какой им театр? Подвели к колоннам, показали издали – и все…"
– Понравился балет ребятам?
– Так ничего и не увидели. В буфете просидели.
– Кто ж сегодня ходит в Большой, если билеты по 20 тысяч?
– Иногда дороже! До 25 тысяч! Смотря какой спектакль, кто танцует. Все равно полный зал – за счет иностранцев.
– Вас-то бесплатно пускают?
– Слава богу! Обычно раз в месяц хожу. Из ветеранов балета, оперы и оркестра Большого театра старше меня нет никого. Вот почему День Победы – это и радость, и слезы…
– Как вас из Большого в "Динамо" занесло?
– В 1981-м вернулся из Африки, встретился с Левой Яшиным. Узнав, что я на распутье, предложил: "Давай к нам, в "Динамо". Освобождается место заместителя начальника билетно-рекламного отдела…" – "С удовольствием! Трудиться в любимом клубе – что может быть прекраснее?" Месяца через два столкнулся в Петровском парке с генералом Сысоевым.
– Председателем центрального совета "Динамо".
– Совершенно верно. Яшин нас когда-то познакомил на футболе. Сысоев удивился: "Какими судьбами?" – "Я здесь работаю". – "После Большого театра?! Растут же люди…"
– Сколько лет прослужили в "Динамо"?
– Тридцать пять! Был начальником билетно-рекламного отдела, помощником директора стадиона, администратором… Лет шесть назад генерал Проничев присвоил мне звание "почетный динамовец". Но в декабре я ушел из клуба.
– Почему?
– Ребятки, мне в июне 94 стукнет. Трудовой стаж – 75 лет. Хватит!
– Вы были на открытии стадиона "Динамо" в 1928 году. Спустя девяносто лет сам Бог велел увидеть открытие номер два.
– Если доживу – приду обязательно. Но это ж еще полтора года ждать. Разве можно в моем возрасте так далеко загадывать? Изначально арену собирались открыть 22 октября 2017-го – в день рождения Яшина. Теперь другие сроки называют – после чемпионата мира.
– Слышали мы невероятную историю – как вас обещали похоронить то ли у Кремлевской стены, то ли на Новодевичьем…
– На Ваганьковском! Есть у меня товарищ – Владимир Иванович, динамовский болельщик. Ему за 80. Был директором Химкинского кладбища, в советские времена работал на Ваганьково. Пока из-за Высоцкого не уволили.
– Каким образом?
– Тот был в опале. Когда умер, на кладбище приехал Кобзон. Расстегнул пиджак, указал на пачку сторублевок: "Владимир Иванович, похорони Высоцкого…" – "Я не имею права! Меня снимут!" – "Ничего, этих денег тебе хватит года на два. Потом поможем, куда-нибудь устроим".
– Как интересно. При чем здесь вы?
– Места на кладбищах давно начали продаваться. Сейчас-то, по слухам, чтоб на Новодевичьем в стене похоронили, надо 50 тысяч долларов заплатить! В 90-е цены были божеские. Обсуждали с Володей эту тему, вдруг он произнес: "Не волнуйся. Когда помрешь, устрою тебе шикарное местечко!" Говорил тоном, словно речь о театре. "Хочешь, рядышком с твоим другом Яшиным?" Было бы здорово, отвечаю. А деньги? "Ты что? Никаких денег не нужно. Все сделаю!"
– А дальше?
– Годы идут – я не умираю. Разговор тот выветрился из головы. Как-то звонит Володя: "Слушай, место твое сохраняется…" – "Где?" – "Как где? На Ваганьково, рядом с Левой Яшиным. Но есть нюанс. Если через три дня не ляжешь – продадут!" На полном серьезе!
– Какая прелесть.
– Понимаешь, объясняет, больше держать место нереально, на Ваганьково директор сменился, возникли вопросы… Меня смех разбирает: "Извини, через три дня, наверное, не получится". Позже на день рождения послал ему старую афишу с матча "Динамо" – "Спартак", на которой фломастером вывел: "Дорогой Володя! Прости, что тебя подвел и никак не могу лечь на Ваганьковское. Лучше приходи к нам на футбол, а я на тот свет не тороплюсь…"
