«В 58-м «Спартак» подкупил киевского вратаря — и стал чемпионом». Последнее интервью знаменитого динамовца
Кутузовский
Не так часто публикуем мы интервью с того света — пожалуй, после легендарной беседы Леонида Трахтенберга с приснившимся тренером Тарасовым, в истории «СЭ» и не было ничего схожего.
В начале декабря мы приехали к Валерию Урину, удивительному динамовцу. То ли последнему живому из того поколения, то ли предпоследнему.
Урина нам нахваливали:
— Такой бодряк! Поговорите обязательно — он на динамовских мероприятиях первый человек. Рюмку поднимает, тост скажет лучше всех, истории вспоминает одну за другой...
Мы и поехали в дом на Кутузовском.
Это звучит красиво — «дом на Кутузовском». Сразу представляется тот самый, № 26, где жил Леонид Ильич. Или особняк неподалеку — где паркует свой десятиметровый «майбах» бывший спартаковский президент Червиченко. А стены увешаны портретами царских генералов. Сплошная контрреволюция.
Но адрес Урина совсем другой — мы и не думали, что на Кутузовском парадный фон оттеняют такие домишки. Серенькие девятиэтажки. С едва работающим лифтом.
— Разболелся! — досадовал 88-летний Урин. — Вот прихватило же. Не уследил за собой! Эх!
— Что стряслось, Валерий Григорьевич? — расстроились мы.
— Надо было лекарства глотать, а я запустил это дело. У меня аритмия, кардиостимулятор стоит. Как часы работает. Третий год — никаких проблем. А тут впервые в жизни четыре дня болею!
— Прежде не случалось? — охнули мы.
— Два дня от силы! — расправил плечи динамовец.
Усадил за столик. Налил чайку в кружки со Львом Яшиным.
— Может, вам покрепче? — уточнил с надеждой.
— Нет-нет, — огорчили мы деда.
Начали говорить — и вялый поначалу Урин расцветал на глазах. Ко второму часу беседы, стоило вклиниться в стариковскую паузу, чуть гневался:
— Подождите! Я не договорил!
Какие же они чудесные, эти старики.
— Жена у меня умерла в прошлом году, — оправдывался за некоторый беспорядок.
— В 2014-м, — натыкались мы вдруг на фотографию в книжке, которую никто, кроме Урина да шефов ЦС «Динамо», не видел.
— Да, наверное, — легко соглашался он. — В 2014-м. А перелистните-ка вперед. Видите карточку? Узнаете?
Мы с трудом — но узнавали Урина в форме машиниста метро. Был и такой штрих в его биографии.
Проговорили шесть часов. Валерий Григорьевич ожил, глаз загорелся. Смеялся все чаще, все заразительнее, забыв про хвори. Что-то вспомнив, вскочил со стула. Пригрозив потолку пальцем:
— Я сейчас!
Вернулся с коробочкой в руках.
Да это ж чемпионская медаль! Именная, с каким-то тревожным блеском...
Мы устали. Урин — нет.
Взяв одного из нас за пуговицу, еще минут пять удерживал в прихожей. Вспоминая новое и новое.
За приоткрытым окном машины шуршали по Кутузовскому все реже и реже — и оттого яснее слышен был отсчет настенных часов. Вечер, вечер... Ночь, ночь...
— Вы заходите! — строго напутствовал Урин.
Мы пообещали. Уже ступив в темноту.
С радостью впитывали новости — Валерий Григорьевич присутствует на всех динамовских утренниках. Поднимает рюмку и снова что-то вспоминает. Купается в почтении, в обожании. Перед самым Новым годом даже поднял над головой какой-то кубок. Выздоровел!
А потом вдруг Урин умер. Стало быть, и съемка, и интервью стали в его долгой, гордой жизни последними. Время безжалостно. Те самые ходики на стене отщелкивали для него в декабре последние дни.
Должно быть, и сейчас идут, ничему не удивляясь. Так же шумит Кутузовский за окошком. А ветер рвет, присвистывая, деревянную раму в опустевшей квартире.
Наверное, последнюю деревянную раму Кутузовского проспекта.
Репрессии
— Из дома-то выходите? — вспоминали мы о возрасте.
— Да я до сих пор работаю! — восклицал Урин. — В школе «Трудовые резервы»!
— Ничего себе. Мы уверены были, вы давно ушли.
— Даже не думал. На следующий год 30 лет исполнится, как я там методист. Четыре раза в неделю приезжаю. Ну, игровые дни не пропускаю, это ясно.
— Ковид вас стороной обошел?
— Да. Проскочил!
— Прививку сделали?
— Знакомый врач сказал: «Тебе нельзя колоть! По-дружески говорю — возможны варианты. Летальные».
— Тромб?
— Нет. Эта прививка на сердце действует.
— Вы же в футбол гоняли чуть ли не в 85?
— Да-а!
— Когда в последний раз били по мячу?
— Пару лет назад сыграл за школу. К открытию манежа приурочили матч с таможней. Мне предложили: «Выйдешь, Григорьич?» Что ж не выйти! Гол забили с моей передачи...
— Отыграли-то не две минуты?
— Полчаса!
— Вот нет жены. Она бы вас на поле не пустила.
— Да... Мы 56 лет с ней прожили. А потом в одночасье инсульт — и все. Она слабенькая была. Я собирался на работу, вдруг слышу — падает. На кухне. Я туда — смотрю: лежит.
— Сразу умерла?
— Нет. Через пять дней в больнице. Чтобы со мной такого же не случилось, бегаю все время. Зарядку по утрам делаю. Руки сами просят!
— Из вашего поколения жив только Валерий Фадеев?
— Нет. Ушел полгода назад. Живой Толя Коршунов. Молодец, держится блестяще. На работу ходит каждый день!
— Мы общались. Прекрасный человек. Непьющий — чем и объяснили для себя такую бодрость. Вы тоже сдержанный в этом смысле?
— Бокал вина или пару рюмок водки могу выпить спокойно. Но никогда не злоупотреблял.
— Так в чем секрет долголетия?
— Мама у меня сибирячка. Очень сильная!
— Сколько прожила?
— 93 года. Вот отец рано ушел, он же репрессированный. Больным человеком вернулся, все отказывало. Был третьим секретарем Свердловского горкома комсомола. Слышали про «дело Косарева»?
— Еще бы.
— Тогда по стране забирали секретарей комсомола. Отец четыре года просидел. Потом отпустили по болезни, отправили на трудовой фронт. 1943-й, война! Позже назначили секретарем горкома комсомола крошечного городка в Кировской области. Нас туда из Свердловска сослали, всю семью.
— Как после лагерей удалось вернуться в комсомольские секретари?
— Все-таки людей с пединститутом за спиной было немного. Зато маму, которая работала по комсомольской линии, уже никуда не брали. Стала уборщицей.
— Повезло отцу, что не расстреляли?
— Невероятное везение! Я тоже спрашивал — он только усмехался: «Попался родственник». Посодействовал — и отца с начальной стадией туберкулеза освободили. Он вообще немногословный был. Вернулся из лагерей без уха — в подробности не вдавался: «Была заварушка в камере».
— Бурная у вас была юность.
— Много интересного. Например, сосед в первой моей московской квартире — бывший охранник Берии, Антон. Три комнаты — одна его.
— Надо думать, человек непростой судьбы?
— Все рассказывал! Хотел выпросить у Берии комнату. Обитал в общежитии. В то утро дежурил. Вышел из-за кустов навстречу Лаврентию Павловичу — тот перепугался! Другие охранники налетели, скрутили. Нашли в кармане перочинный ножичек. И получил десятку. Хоть охранял до этого много лет.
— Тоже придумал — из-за кустов выскакивать.
— Говорил — охранников было 20 человек. Пока Берия гулял, сидели по кустам.
— Десять лет лагерей сказались на здоровье?
— Глухой был. В тюрьме избивали, выколачивали показания, будто пытался зарезать наркома. Антон орал: «Нет, я только комнату хотел попросить, Лаврентий Павлович для меня отец родной!»
— Из той коммуналки перебрались на Кутузовский?
— Да, в 1958-м. Как получил от «Динамо» эту квартиру — так и живу. Больше полувека. Весь Кутузовский проспект был напичкан футболистами!
— Это кто же еще жил поблизости?
— Юра Кузнецов, Рыжкин, Савдунин, Хомич, Хуан Усаторре... Помните такого?
— Как же. Обрусевший испанец.
— Здесь магазинчик был, рядом кафе, где по праздникам собирались футболисты. А неподалеку, в гостинице «Украина», давали квартиры артистам. Она же там не весь дом занимает, есть и жилой корпус.
— Перспективное соседство.
— Вот и знакомились. Пройдут мимо Герасимов с Макаровой — «Здравствуйте!» Потом Шукшин. Бабочкин, у которого после «Чапаева» популярность была сумасшедшая. Помню, стоим возле «Украины», человек пять-шесть. Тут Бабочкин летит. Пальто распахнуто — как бурка! А среди нас один борец затесался — и кричит: «Герою гражданской войны — физкульт-ура!» Бабочкин смущенно: «Да ладно, ребята, прекратите...» — «Нет-нет, физкульт-ура!» Тот просто побежал.
— Шукшин тоже в беседы вступал?
— Как-то столкнулись в булочной — а он, видно, откуда-то со съемок. В солдатской форме времен войны, с рюкзаком. Купил булку — и пошел в сторону «Украины». Наверное, к Герасимову.
Африка
— Вам, одной из главных звезд клуба, дали от «Динамо» скромную квартирку. А кто из футболистов вырвал самую роскошную?
— «Вырвал»?!
— Ну, получил.
— Это другое дело... Ха! Да и то особо не получали — Лева Яшин жил в 14-метровой комнатке у «Праги». Все поражались!
— Он еще был юниором?
— Нет-нет, взрослый! К нам в общагу приходил отдыхать после тренировки. Потому что уже две дочки родились — говорил: «Я не высыпаюсь! Все время ночью встаю».
— Вы сразили нас наповал.
— В манеже заканчиваем тренировку — Яшин к нам: «Ребята, я посплю?» — «Давай, Лев...» Булки с колбасой приносил. Мы ж вечно голодные. Это в 60-е ему дали квартирку в Чапаевском переулке — тоже крохотную. Метров тридцать. Так и жил в ней до смерти. Динамовцы уже в сборной играли — а ютились в общаге. Я три года там провел. А вы говорите — «вырвать»...
— Но ведь жил же Михаил Якушин с видом на памятник Маяковскому.
— Это правда. Зато Юра Кузнецов вовсю играл в сборной — а спал на кухне у приятеля. Да мы простые ребята были, весело жили!
— Что сразу вспоминается?
— Поехали в Африку. В Гане отправились в зоосад. А там естественная обстановка, клетки небольшие, замаскированные. Животные будто на воле ходят. Вот стоит шимпанзе — здоровенный, рыжий!
— Представили.
— Кузнецов пошутить решил — полковника, который всюду с «Динамо» ездил, толкает туда. Раз, другой... Тот вяло отмахивается: «Юра, отстань». Потом резко отходит в сторону — а шимпанзе как раз прыгает навстречу. Кузнецов бух — падает на спину. Лежит с закрытыми глазами. Рядом стоит маленький слоненок, привязанный к жердочке. Набирает полный хобот песка — ка-а-к дунет на Юрку! Мы хохочем...
— С вами приключения в Африке были?
— Остановился автобус в каком-то селении. Сидят негритянки, разговаривают. Рядом скорлупа от кокосовых орехов — будто чашки. Ощущение, что червями выеденные. Я хватаю одну, надеваю на голову, иду к автобусу.
— Ну и что?
— Так эти вскочили, бросились за мной! Я от них!
— Рывок-то у вас что надо.
— Заскакиваю в автобус, шофер дверь закрывает, но не трогается. Что-то кричит. Черные бабы в дверь колотят, орут! Переводчик ко мне: «Скорее сними и отдай! Здесь это не принято!» Ну, отдал...
— С женщинами лучше не связываться.
— Тем более они там своеобразные. Едем из Ганы в Того. Видим, у реки женщина стирает. У нее четыре руки! Вгляделись — это грудь свисает...
— Какая прелесть.
— Потом смотрим — в этом племени все такие. Чем длиннее грудь — тем считается красивее. С детства растягивают, почти до колена!
— Московское «Торпедо» тех лет часто колесило по Африке. Один легендарный игрок рассказывал: если добрались до Алжира — девушка должна быть строго местная. Если в Тунисе — то из Туниса, не приезжая...
— У нас таких ходоков не было. Не рисковали. Доктор Зельдович запугивал: «Смотрите, точно что-то подхватите! Хотите? Тогда вперед!» СПИДа еще не существовало — но все боялись.
Федосов
— Это не помешало Генриху Федосову в Бразилии закрутить роман.
— Да ничего они не «закрутили»! Это она в Гешку втрескалась. Из семьи очень богатого человека, чуть ли не миллионера. Кстати, русского! В свое время перебрался из Китая, держал магазин фарфоровых изделий. Две дочки. Вот Наташа и влюбилась в Федосова. А тот был красавец!
— Ну и как все развивалось?
— Куда ни придем — она плетется следом, смотрит на него влюбленными глазами. Утром шагаем на зарядку — Наташа уже в холле гостиницы.
— Страшненькая?
— Очень симпатичная! Даже красивая!
— Так в чем заминка?
— Мы тоже недоумевали: «Федос, ты хоть присмотрись...» — «Да пошла она! Не нравится мне!» Но Наташа так за ним и ходила. Сама предлагала остаться в Бразилии. Потом отец ее подключился. Видит, пропадает девка. Говорит: «Оставайся, найдем тебе здесь команду, все организую, обеспечу до конца жизни...»
— Чекист, который с вами ездил, об этом знал?
— Разумеется.
— Федосов не скрывал?
— А как скроешь? Она сидит в холле!
— Одно дело — девочка. Другое — папа, предлагающий не возвращаться в Союз.
— Мы были такие незатейливые... Чтобы где-то остаться — да в голову никому не приходило! Тем более Гешке. Он бы не сбежал.
— Плакала она?
— Еще как! Время спустя в Москву к нему явилась. С каким-то коммерческим предложением для «Динамо» — вы нам отдаете Федосова, мы вам что-то другое... Легко мог стать первым легионером! Уникальный парень. Никогда не видел, чтобы за кем-то девчонки так бегали. Целая очередь выстраивалась.
— У него-то квартира была?
— Переехал в ту самую 14-метровую комнату, где до этого жил Яшин. Туда очередь и тянулась.
— Половина московских девчат прошли через эту комнату?
— Да наверное. В Москве-то Гешка не стеснялся, пока холостой был. Это не Бразилия...
— Как же он упустил тот шанс устроить судьбу? Прямо обидно!
— Федосов вообще был очень оригинальный человек. Прекрасно знал литературу. Мог наизусть читать часами — и не только Пушкина.
— Не очень вяжется с его похождениями.
— Да это наша жизнь была, понимаете? Приехал — уехал. Он один. Приходят друзья, девчонки... Потом на Зине женился — всех разогнала. Зинка-то держала его в узде!
— Мы общались с Аркадием Аркановым — тот поражался способностям Федосова совмещать противоположное. Стихи — и разгульный образ жизни...
— Гешка сам как футбольный поэт. Раскрепощенный! Так жалко его, сил нет... Он здорово запустил простатит. Болит и болит — не придавал значения. Еще и выпивал прилично. После «Динамо» кочевал — то в Ногинске, то в Кирове, то на Севере где-то. Когда живешь на чемоданах, на здоровье внимания не обращаешь. Все перешло в рак предстательной железы. Сделали операцию, не помогла.
— Понимал, что умирает?
— Когда сделали операцию — все понял!
— Тяжелая была картина?
— Приходили к нему в палату, Гешка хрипел: «Стариканы! Прощайте, я ухожу!»
— Он же в последние годы грузчиком работал?
— Да. Тренерская карьера не сложилась, мог куда угодно устроиться — а пошел в грузчики. Где-то на Таганке были «Электротовары». Считал, так и надо. Хотя образованный, окончил ВШТ! Еще вся Москва его помнила. Народ тянулся: «Геша, Геша!» За честь было с Федосовым выпить. А он никому не отказывал. Ну и вошел в эту струю!
— Вытащить было невозможно?
— Не-е-т! Заведешь с ним разговор — только усмехнется: «Я, старикан, на своем месте». Ну, приятели и махнули рукой: живи как хочешь.
Побег
— Первый автолюбитель советского футбола 60-х — Виктор Шустиков. В «Динамо» был кто-то похожий?
— Боря Кузнецов! Любил машины до беспамятства! До сих пор помню его зеленый «Москвич». Мы же все аттестованы были, получали деньги в воинской части. Вот поехали за зарплатой с Кузнецовым. Выпили. А как за руль садиться?
— Да никак.
— А Кузнецов усаживается! Мы его вытаскиваем: «Боря, кончай!» Он упирается: «Ничего, мы всех арестуем...» Ездил-то как? Пиджак — и на лацкане две медали за первенство Союза. Если милиционер остановит, Борька сразу же пиджак накидывает: «Пойду вас с работы снимать!»
— Действовало?
— Безотказно! Тот моментально под козырек! Не будет же он вглядываться — что это за медали... А если болельщик попадется, то и пиджак надевать не надо.
— Вас в Москве узнавали?
— О, спрашиваете! Вот вам история. Здесь, на Кутузовском, переходов не было. Потом уже вырыли. Как-то подхожу к обочине, гаишник с палкой видит меня — хоп, взмахивает! Останавливает движение! Возвращаюсь из гастронома — снова взмахивает! Еще и улыбается. Что такое?
— Что?
— А на той стороне встречаю Сашку Соколова, бывшего защитника «Динамо». Он в КГБ работал. Разговорились, я на гаишника указываю: смотри, и туда пропустил, и обратно. Сашка усмехается: «Да он тебя узнал!» — «Не может быть». — «Точно тебе говорю...»
— Это ведь Бориса Кузнецова отправили в Швецию возвращать сбежавшего сына тренера Якушина?
— Да!
— Ждем подробностей.
— Борька, когда с футболом закончил, тоже в КГБ попал. Дали задание — он и поехал. Потом нам рассказывал по секрету, как все вышло. Мы же детей Якушина знали. Что Наташу, что Мишку, сына.
— Чтобы сбежать — требуется мужество. Парень был непростой?
— Очень организованный. Работал в каком-то КБ. Ладно, сбежал и сбежал — он же в Швецию вывез секретные документы!
— Ах вот оно что.
— Как нам шепнули — атомные секреты. Поэтому за ним и охотились.
— Откуда вы его знали?
— Дети Якушина с нами на даче жили. В Новогорске еще деревня была. Стояли генеральские дома, 800 метров асфальтовый круг. Команде отдали две дачи. Там сборы проводили. Кормили нас в санатории при КГБ. Это через овраг надо было перебраться. А Мишка рос на наших глазах!
— Как Кузнецов его вытаскивал из Стокгольма?
— Подозвал к посольской машине. Я, говорит, намеревался его туда засунуть и увезти. А тот высокий, два метра — уперся руками! Что-то почувствовал! У Бори ничего не получилось. Документы тоже сгинули.
— Кто ж в одиночку на такие дела ходит?
— Чтобы не спугнуть... В КГБ надеялись, что Боре-то он поверит, сядет в автомобиль.
— Мутный был парень?
— Такой, знаете... В себе. Все внутри держит. Наташка — она пообщительнее. С ней случай был смешной! Взяли в «Динамо» Славу Симакова, вратаря. Заходит Якушин, видит — играем в «дурака». А Славка — парень нагловатый, еще и заикался. Тут выдает: «М-м-михаил И-иосфович! Почему вы меня не с-с-тавите играть?» Якушин отвечает: «Слава! Документы надо иметь для этого! Документы, слышишь? Вот будут документы — мы поставим, не тревожься...» Симаков задумался — и родил: «Я в-вот в-возьму и на вашей Н-наташке женюсь! Это б-будет д-документом?» Все упали!
— Дочке Якушина побег брата сломал карьеру.
— Да, работала в Бразилии в посольстве. Тут же отозвали. Да и в семье все рухнуло. Мама умерла почти сразу от расстройства. Анна Федоровна — такая чудесная женщина была... Нас деньгами снабжала...
— Это как?
— Мы получали 80 рублей! Ладно, если на сборах. А в Москве просидишь недели две — все, деньги заканчиваются. Питаешься-то сам! Ну и тянулись к Анне Федоровне: «Одолжите денежку!» — «Так, мальчики. Даю вам столько-то. Но Михею ни в коем случае не говорите! Если узнает — кончится ваша лафа...»
Михей
— Якушин — человек яркий.
— Вот история. Сидим в «Пекине» на седьмом этаже. На столе китайское вино. Еще не вечер — часа два дня. Вдруг появляется Михей. Видит — почти вся команда, человек семь основного состава!
— Огорчился?
— Как раз перерыв был в чемпионате. Проходит мимо нас — даже не смотрит. Наверное, частенько туда заглядывал. Потому что официантку знал по имени: «Олечка, налей-ка мне сто грамм коньячку...» До нас доносятся обрывки разговора: «Михаил Иосифович, как вы живы-здоровы?» — «Да-да, Олечка, ничего...» Выпивает. «Дай-ка лимончик...» Закусил, постоял. Пошел к выходу мимо нас, притихших, — и произнес: «Вы меня не видели и я вас не видел!»
— Вот это тренер.
— Численко от смеха упал в винегрет...
— Продолжения не было?
— На следующий день тренировка. Михей: «Так! Кто у меня в «Пекине"-то вчера сидел? Наденьте по две маечки!»
— Это что значит?
— Что два часа будешь тренироваться со всеми, а потом еще бежишь четыре тысячи метров. Уж если Михею донесут: «Ваши ребята там-то поддали...» — это все. Сразу: «30 рублей из зарплаты вычесть!»
— Почти треть?
— Да! Это редко, но случалось.
— С вас снимали?
— Да было... Спартакиада народов СССР на «Динамо». Наше общежитие наверху, а внизу буфет. Естественно, везде знакомые. Как-то к обеду взяли крепкую. Якушину нас тут же сдали. Собрание. Каждого поднимает: «Так, Беляев! Ты почему выпил?»
— А он?
— Мнется: «Я из Нальчика. Мне позвонили, говорят — бабушка в плохом состоянии. Я расстроился — решил выпить...»
— Что Якушин?
— В ответ: «Да-а, бабушка — это дело серьезное. Но зачем пить-то?» Поворачивается к следующему: «Шаповалов! У тебя что?» — «У меня, как назло, все из рук... В семье непорядок... Знаете, Михаил Иосифович, даже хочется бросить футбол, к черту, и уехать домой, в Воронеж!» — «Ясно. Урин! А ты почему?» — «А я — за компанию!» — «Ах, за компанию?!»
— И что?
— Всех троих казнил! У этих тоже не прокатило!
— У Лобановского в команде были люди, которые все ему докладывали. А в вашем «Динамо»?
— У нас футболисты не «стучали». Был врач Зельдович и массажист Шмелев. Вот они доносили. Особенно Шмелев. Массирует — и выспрашивает: «Как ты? Чего ты? Что-то от тебя попахивает...» А ты уже размяк, по простоте все ему выложишь. Да, мол, вчера посидели.
— Якушин к вечеру знает?
— Разумеется. Как-то был случай — Михей сам нас заставил выпить.
— Это что ж должно было произойти?
— Становимся чемпионами, начинаем следующий сезон — первые три матча проигрываем! Четвертый в Харькове. Полное наше преимущество, делаем что хотим — но снова мимо кассы. 1:2!
— Какое безобразие.
— До сих пор перед глазами — Фадеев такие два гола не забил... Выскакивает один на один — бьет в штангу. Михей в раздевалке говорит: «Ну вы, чемпионы! Мастера спорта! Харьков обыграть не способны... Вы и поддать, наверное, по-мужски не можете. Идите, хоть сейчас выпейте как следует!» Уходит, хлопнув дверью.
— Вот это ход.
— Следующая игра у нас с «Молдовой», потом возвращаемся в Москву. Сидим в раздевалке, молчим. Встает Крижевский...
— Человек суровый.
— Он такой мужик был — на всех клал. Как сам выражался. Я, говорит, с Васькой Сталиным на «ты» разговаривал. А вы кто такие? Мы-то к нему, конечно, — «Константин Станиславович»... Тут поднимается, показывает пальцем: «Ты, ты и ты — за водкой! Собираемся у Ленина!»
— У Ленина?
— В Харькове памятник Ленину на площади. Сейчас снесли, наверное. В десять вечера собрались у постамента, послали кого-то за стаканами. «Наливай!» Молча выпили. Крижевский выдохнул: «Ну, пацаны, сейчас выпьем, на этом останавливаемся. Только попробуйте «Молдову» не обыграть! Ты, Фадей, что в штангу лупишь?! Не знаешь, куда бить надо? Знаешь или нет?» Тот жалобно: «Зна-а-ю...» — «Не забьешь — я тебя растерзаю!»
— Ну и пошло дело?
— Выпили. Грамм по сто пятьдесят, не больше. Символический акт. Бутербродами закусили. «Молдову» обыграли с большим трудом 1:0 — я забил, кстати. Зато потом полетели — 12 побед подряд! Всех чесали!
— Мы представляем картину — московские динамовцы, любимцы страны, стоят у памятника. Разливают водку по стаканчикам.
— А совершенно спокойно! Никто нас не арестовывал. Даже внимания не обращали. У нас такие мужики были в команде — пили, не пьянея. Держали удар.
— Кто особенно крепкий был?
— Ну, смотрите — Родионов в годах, прошел войну лейтенантом. Награжден. Крижевский — в возрасте. Юрченко, Соколов, Боря Кузнецов — тоже. Вот им все было нипочем. Если перерыв между играми — могли поддать. А остальные — молодежь!
Жены
— Численко шампанское как воду пил. Он же из молодых считался?
— У Игоря беда — попал в скверную компанию. Рядом оказались люди, которые очень любили, чтобы Численко присутствовал при их разливах. Такой человек — вся страна знает! Ну и сам втянулся. Это поколение сидело на шампанском.
— Ничего ужаснее для здоровья нет.
— Верно. Считалось «престижным». Еще и хмель выходит быстро. Вот они и хлестали как лимонад — Численко, Валерка Маслов, Скоков, Рябов, Аничкин, Еврюжихин, Гусаров...
— Численко был заводила?
— Среди нас Игорь держался тихо, скромно. Мы-то постарше. А в их компании заводилой был Маслов — он всю выпивку организовывал.
— Как Численко на контрабанде попался?
— Была у него подруга, работала в комиссионке на улице Горького. Из очередной зарубежной поездки Игорь привез гобелены...
— Где-то писали — болоньевые плащи.
— Нет-нет, гобелены. Штук семь. Продать их подруга не успела. Случилась внезапная проверка. Численко сдавал на свой паспорт, на этом и погорел. Дело раскрутили, Игоря дисквалифицировали, стал невыездным.
— За что Бесков его недолюбливал?
— Пустили слух, будто Численко предоставляет свою квартиру жене Бескова. Для встреч с ухажерами. Константин Иванович узнал — и с того момента начал поддушивать Игоря.
— За этими слухами скрывалась правда?
— Вполне возможно. Про Валерию Николаевну разное говорили...
— Дочь Бескова рассказывала в интервью: «Однажды брак родителей чуть не рухнул. Папа неожиданно на день раньше вернулся со сборов. А мама не ночевала дома».
— Ну, в футбольном мире знали, что Валерия Николаевна жила в свое удовольствие. Яркая, артистичная. Мужчины всегда вокруг нее вились.
— По словам Валерия Маслова, у нее было прозвище Эммануэль.
— Ой, сплетни — великая вещь... Давайте я вам лучше чаю еще налью.
— Попозже. Самая красивая из жен футболистов вашего времени?
— Моя!
— Прекрасный ответ.
— У Блинкова — тоже красавица. У Бескова, это понятно. Валентина Тимофеевна Яшина в молодости очень хорошенькая была... Она и человек замечательный, постоянно всем помогала, в «Динамо» возглавляла женсовет.
— Не только Тарасов в хоккейном ЦСКА такое устраивал?
— Да. Сначала этим занималась жена Родионова. Маленькая, прямо птичечка. Но характер железный, всю войну прошла — как и Анатолий. Когда он играть закончил, за дело взялась супруга Рыжкина. Простая, не очень образованная. Можно сказать — деревенская. Но активная, компанейская. Потом и Володя из «Динамо» ушел, тогда собирать жен игроков стала Яшина.
— Что обсуждали на этих встречах?
— У кого какие проблемы, нужна ли кому-то помощь. В таком духе. Нам же за победы платят — а значит, жены должны сделать все, чтобы команда чаще выигрывала.
— Первую встречу с Яшиным помните?
— Я вам даже дату назову — 4 января 1954-го. Меня пригласили в «Динамо». Была тренировка в Петровском парке, на теннисном корте. Из новеньких я приехал, Дима Шаповалов, еще кто-то. Яшин нас теплее всех принял. Опекал. Дети войны — они такие, внимательные. Когда уже освоился, мы с Левой спорили на бутылку вина — забью я ему десять штрафных из десяти или нет.
— Выигрывали?
— Бывало. Но редко.
Соткилава
— Говорят, скорость у вас была феноменальная в истории советского футбола. Бежали быстрее Рейнгольда, Шестернева и Блохина.
— Так и есть.
— Это тренируется?
— Что вы! Только природа! Тренировками можно поддерживать. Чуть развивать. Я в школе всеми видами спорта занимался — от бокса до коньков. Как-то в наш городок Слободской приехали из Кирова конькобежцы. С показательными выступлениями. Так я, местный пацан, обогнал главную звезду — Юрия Шишкина! Мастера спорта!
— Когда-то мы брали интервью у Зураба Соткилавы. Великого певца.
— О! Про меня рассказывал?
— Еще бы! Как, играя за тбилисское «Динамо», тщетно вас пытался опекать.
— Было. Я Соткилаву знать не знал. Приставили ко мне какого-то защитника. Рыжеватый. Возил его страшно!
— Забили?
— Два гола из-под него! Уходя с поля, он положил мне голову на плечо и заплакал...
— Невероятно.
— Я глазам не поверил: «Ты что, плачешь?!» — «Ты меня опозорил, выгонят сейчас...» «Да брось, — отвечаю. — Кто тебя выгонит? Играй как играл!» Годы спустя в Москве подружились. Перезванивались. Жена его брала трубку: «Это тот самый Урин, который моего Зураба по всему полю туда-сюда гонял?» Борис Сичинава меня все благодарил: «Спасибо тебе!»
— За что?
— Вот и я спрашивал — за что? «Одного ты отправил петь, а второго — в армию!»
— Это кого в армию?
— В тбилисском «Динамо» был еще какой-то защитник — тоже против меня неудачно сыграл. Загремел в армию — дослужился до генерала! А Борис как раз на это место зашел.
— Соткилава хоть раз на концерт вас вытянул?
— Он звал в Грузию, собирался туда на гастроли. Уговаривал! Вспомним, говорит, молодость. Я не поехал. Представил, как в Тбилиси встретят, поить будут, кормить... Тяжело! Испугался!
— В Грузии-то вас помнили.
— Я раз в этом убедился. Работал с Валей Афониным в ГДР, Группа советских войск. Едем в Тбилиси, первенство Вооруженных сил. А там засовывают нас в натуральную казарму! Где двух дневальных надо оставлять. Вы что, говорю, смеетесь? Какие дневальные?
— В самом деле.
— Поехал искать место — загляну-ка, думаю, в Дигоми. Там база тбилисского «Динамо». Помогут с гостиницей. Поначалу меня не пускали на базу-то...
— Не узнали?
— В те дни тбилисское «Динамо» дома играло с «Андерлехтом». Мало ли кто рвется! Но пустили. Захожу — за огромным столом сидит Ахалкаци. Перед ним гора билетов. Обрадовался: «О-о, Урин! Давай, заходи! Видишь, как живем? Тому билет надо, этому надо, директору магазина обязательно надо...»
— А вы?
— Отвечаю: «Да я не за этим!» Ахалкаци расцветает — хоть кто-то не за билетами. А я продолжаю: «Мне команду нужно поселить, приехали вот на Вооруженку». Вызывает администратора. Тот усмехается: «Пошли!» — «Куда?» — «Идем, идем, не бойся...» Шагаем по Дигоми. В сторонке футбольное поле, одноэтажный домик. Сидит человек в тени. Вдруг слышу: «Валэра! Стой!» Смотрю — Миша Месхи!
— Ничего себе.
— Оказывается, это его стадион! Он вообще хозяин всего здесь! Рассказываю — такие-то дела, требуется помощь. «Садись!» — «Миша, куда садиться? Меня команда ждет!» — «Я тебе сказал — садись! Ты у меня в гостях!» Эти «гости» продолжались почти все время. Команду они расселили. Все мои обязанности перепоручили майору. А меня Миша отвез к себе домой.
— Где бассейн под балконом?
— Да! Балкон — как здоровенная чаша, реденький лесок и бегают маленькие олени. Миша сидит на балконе и на них любуется. А меня из этого дома не выпускал. Только на игры привозил.
— Как вы уцелели с этими застольями.
— Сам не представляю... Каждый вечер пир! Человек 30-40 приезжало! У Миши под домом огромный подвал. Весь заваленный фруктами, черт знает чем. В центре бильярдный стол — и полочки с бутылками вина. Эти 15 дней у меня были тяжелые... Очень...
Мениск
— Почему за сборную у вас всего два матча?
— Я должен был попасть в команду, которая в 1960-м выиграла Кубок Европы. Все говорили: «Здорово играешь, войдешь в заявку — сто процентов». Последний контрольный матч в Голландии. Меня не берут!
— Кто отправился вместо вас?
— Славка Метревели. Иду, расстроенный, с Андреем Старостиным по Москве: «Ну как же так? Я в шикарной форме — и не взяли...» — «А нечего было старшего тренера на бильярде обыгрывать!»
— Как же вы так отважились?
— Накануне с Качалиным катали шары — ну и выиграл. Как услышал слова Старостина, так и остановился посреди улицы. А он усмехнулся, приобнял меня: «Да шучу, пошли. Не в этом дело».
— Нам рассказывали, кто настоял на том, чтобы вас отцепили от сборной. Валентин Иванов, ведущий футболист. Чтобы своего друга Метревели протащить.
— Валька мог! Открытым текстом Качалину говорил — с Метревели ему лучше играется: «Я Славку понимаю. А с Уриным у нас не получается». Они ж торпедовцы!
— Чувствовали, что Иванову с вами не очень-то играется? Нет между вами «химии»?
— Думаю, Иванову некомфортно было от моей скорости...
— Это как понимать?
— Ему приходилось моментально с мячом расставаться. Иванов здорово все делал — но надо было еще быстрее! Ему не нравилось, конечно.
— Бориса Кузнецова мы с вами вспоминали. А Юрия, настоящую звезду 60-х, как-то обошли.
— Если бы не травмы — Юрка стал бы звездой мирового уровня!
— Так измучился?
— Четыре раза мениск резали, ничего в коленях не осталось! Полноват был — мениски не выдерживали нагрузку. Его даже не ломал никто. В 1959-м просто был лучшим футболистом в Советском Союзе. Уникальный случай, отыграл всего шесть матчей — и получил «Заслуженного мастера спорта»!
— У вас травмы были?
— Рассказываю. Играл в «Зените» вратарь Востроилов, довольно известный. Какой-то рекорд установил, который держался десятилетиями, лишь Малафеев перебил. Так я вылетал на передачу, уже хотел ударить по мячу. А Востроилов не успел — ухватил меня за ногу. Еще и вывернул.
— Сломал?
— Нет, защемление мениска. Но боль жуткая!
— Как исцелились?
— Думал, придется резать. Всех же резали, особо не разбирали. Про Зою Миронову вы слышали, наверное?
— Еще бы. Зоя Сергеевна, великий хирург.
— Попал к ней в ЦИТО. Посмотрела, пощупала: «Садись на стол». Я усаживаюсь. Привязывает к ноге гантель. «Сиди 40 минут!»
— Вот это методы.
— Через 40 минут возвращается — отвязывает гантель. Почему-то шепотом: «Ну, держись...» Ставит ногу мне на плечо — и как повернет! Я в крик: «А-а-а!»
— Такое помогает?
— Мениск встал на место. Оказывается, защемился — но не порвался...
— Обошлось без операции?
— Да. Но месяца три я не играл. Мышцы без нагрузки успели атрофироваться. Одна нога совсем тоненькая стала. Пришлось закачивать.
— Скорость не потеряли?
— Вот этого я и боялся. Нет, все вернулось. Я на 30 метрах обыгрывал всех наших легкоатлетов! Был такой Караулов в Центральном совете «Динамо». Помните?
— Мы нынешнего-то Караулова не помним.
— А тот знаменитость. Старший тренер «Динамо» по легкой атлетике. На сборах в Леселидзе все просил меня: «Ну-ка, пробеги с этими артистами 30 метров...»
— Своими легкоатлетами?
— Ну да. Федосов с ними спорил: «Валерка вас обгонит всех!» — «Да ладно, кончай...» — «Спорим на вино?» Ни разу не проиграл. Те злились страшно!
— Хоть один человек вас обогнал в те годы?
— Никто!
Диктант
— С Кесаревым мы дружили. А вы?
— С ним все дружили. Изумительный человек!
— Шуточки постоянно.
— Он даже над Якушиным шутил. Дождется в кустах, пока тот зайдет в автобус. Окинет взглядом салон: «Все на месте? Трогай!» А Кесарев за спиной стоит: «Михаил Иосифович, как — «все на месте»? А я?!» Такие номера выдавал. В Того вратаря напоил...
— Местного?
— Да. Там посольства не было, только полпредство. Узбек руководил. Говорит перед игрой: «Если победите — весь свой запас спиртного отдаю вам!» Мы-то усмехнулись, а он представлял, что будет.
— Что было?
— Судья из Того. Как переходим центр поля — свисток! Вообще не дает к штрафной сунуться. Еще и поле песчаное, не разбежишься.
— Ну и как сыграли?
— Победили мы — 1:0. Коршунов увидел, что вратарь вышел, — и с центра поля запустил по дуге. Судья глазами хлопает, на чужой половине ни одного нашего футболиста. Как не засчитать?
— Так что с вратарем?
— Банкет в полпредстве, обе команды там. Налили себе для разминки водички. Тут Кесарев заметил двухметрового негра — вратаря, который гол прохлопал: «А-а, дружище!» Иди-ка сюда, мы тебя научим по-русски пить..."
— Ужасно.
— Наливает ему стакан водки. У того глаза белые, огромные: «Я не буду!» — «Что ты? Смотри — они все пьют!» На нас указывает. А у нас какой-то напиток в стаканах плещется. Ноль градусов. Вратарь глядит — а Кесарев подначивает: «Ты что, не выпьешь? Слабак?»
— Соблазнил?
— Негр решался-решался — махнул залпом! Поморщился. Минуты три стоял, прислушивался к себе. Потом бух — и навзничь! Все перепугались: «Что такое?!» Набежал народ, его поднимают, он снова заваливается... Ну, никакой! Насилу увели.
— Нам Кесарев рассказывал, как испытывал с Яшиным и Бубукиным презервативы в Париже. Они вдвоем держат — а Лев Иванович ведром льет воду. Так и отобрали самый надежный сорт.
— Я верю — Кесарев мог это сделать! Если уж он в Бразилии перед президентом «Васку да Гама» не постеснялся...
— Ну-ка, ну-ка. Что за история?
— Сыграли мы с «Васку» на «Маракане», дальше банкет. Ходит президент, такой важный человек. На лацкане золотой значок. Крупный, футбольный мяч и что-то написано. Как орден. Кесарев увидел — глаз загорелся!
— И на что решился?
— Выпил — и шагнул навстречу приключениям. Подходит, достает из кармана динамовский значок, эмалевый. С большой буквой «Д». Тычет пальцем президенту в его орден: «Чейндж!» Тот отстраняется, подзывает переводчика: «Что этот молодой человек от меня хочет?» — «Желает с вами обменяться значками...»
— Президент побледнел?
— Оказался с юмором. Наклонился к уху Кесарева: «Мой друг, нужно десять лет проработать в «Васку де Гама» на должности президента — тогда и получите такой же». Кесарев поразился: «Это же «Динамо»! Вы что!» А как диктант он писал — вам не рассказывал? Умора!
— Нам уже смешно. Как представим.
— Поступили в школу тренеров. В одной группе было пятеро динамовцев и шестеро спартаковцев. Исаев, Татушин, Тищенко, Огоньков, Кесарев, Борька Кузнецов, Соколов, я...
— Дали вам диктант?
— Русский язык преподавала женщина изумительной красоты. Хоть и в возрасте. Ни одного урока не пропускали — ходили любоваться на нее. Вот написали диктант — на следующий день говорит: «Ребята, молодцы! Особенно отличились двое». Все хором: «Кто?!» — «Кесарев и Кузнецов. Вместо 40 ошибок сделали по 25». Мы гогочем. Что с нас взять? У всех по пять классов образования. Дети войны. А Борька разозлился, побагровел от этого гогота — и на «ты» к ней: «Когда я за сборную, да по всему миру — где ты была? Ты кто такая вообще?!» Она чуть смутилась: «Да успокойтесь, Кузнецов...»
— А он?
— Пыхтит — и тут Кесарев встревает: «Вам же нужно кого-то разбирать, правильно? Вот мы с Борисом и договорились по 25 ошибок налепить!» — «Кесарев, вы забыли. Я в курсе ваших знаний!»
— Забавно.
— На физике вызывают Кесарева к доске: «Напишите такую-то формулу». — «Что-то я позабыл...» — «Хорошо, садитесь на три минуты. Вспоминайте. Потом выйдете». Петрович за три минуты успел на руке начеркать все, что нужно, — вышел торжествующий. На доске повторил. Физик вгляделся: «Да вы молодец, светлая голова! А теперь идите. Помойте руки — и напишите нам эту формулу снова...»
Татуировка
— Кесарев в серьезном возрасте женился на молоденькой женщине. Вы для себя такой вариант рассматривали?
— Что вы! Не-е-т...
— Вы ж даже татуировку на руке делали ради любимой девушки.
— О-о, это Светлана Смирнова, я ее помню! Еще школьником был, влюбился. Заколкой и порохом выколол инициалы: «СС». А война идет, отец увидел — за голову схватился: «Это что за СС?! Или, — говорит, — вырезай, или...»
— Или я тебе руку оторву?
— Типа того. Был у меня товарищ Женя Пьянков, летчиком стал. В Корее его сбили, расстреляли... Вот он и говорит: «Давай на месте букв бабочку наколем?» — «А давай!» До сих пор со мной, смотрите.
— Светлана про татуировку знала?
— Естественно.
— Что сказала?
— Да ничего. Ей тогда было, как и мне, десять лет.
— Как сложилась ее судьба?
— Стала лыжницей, мастером спорта, уехала в Свердловск. Когда я в «Динамо» играл, она и звонила мне, и писала. Хотела отношения завязать. Но к тому времени я уже не был в нее влюблен. Отпустило.
— Единственная татуировка у вас?
— Да!
— Тогда у футболистов наколки были редкостью?
— Я вам расскажу. Устроился я учеником токаря, начал играть за фанерный комбинат. Так в нашей команде было три вора в законе!
— Ого. Даже у Михаила Ефремова в ИК-4 состав слабее.
— Когда они раздевались — это была картинная галерея! Церкви, церкви! Купола! Вот бабочек не было. Люди лихие — один на фронте не стал Героем Советского Союза из-за того, что расстрелял собственного лейтенанта. Был разведчиком, прошел через штрафные батальоны. Отправились группой за линию фронта, угодили на обратном пути в окружение. Лейтенант дрогнул.
— А дальше?
— Рассказывал: «Надо было в секунду принимать решение, а он испугался. Я застрелил его — а группу сам вывел. Два погибших — этот лейтенант и еще один...» Героем не стал, но три ордена Славы получил.
— Тоже неплохо. Посадили его за лейтенанта?
— Нет. Позже, за что-то другое. Эти три вора запрещали нам пить, курить и драться!
— Драться-то почему?
— Не знаю. Нас, 15-летних, было четверо. Играли за пивзавод, спиртовой и фанерный комбинат. Наша задача — со спиртзавода развезти их по домам. Они говорили на своем языке — где ни единого матерного слова...
— В «Динамо» татуировок ни у кого не было, кроме вас?
— В «Динамо» не помню, а в сборной у кого-то были буковки на руке. Ерунда по сравнению с нынешними. Меня удивляет — молодые люди вообще не знают медицину, элементарные вещи! С этими татуировками тело не дышит, все поры забиты тушью. Любая кожная болезнь прилипнет!
— Золотые слова. Вы с Аничкиным поиграли вместе?
— С Витей-то? Конечно!
— От чего знаменитый футболист может умереть в 33 года?
— Аничкин умер от сердечной недостаточности. Выпил где-то — и прихватило. Очень переживал, что рано с футболом закончил... Мне Маслов говорил — никто не знает, где Аничкин похоронен!
— Нам Валерий Павлович тоже это рассказал. Так на следующий день в редакцию дозвонились разгневанные родственники: «Есть могила!»
— Да? Ну, хорошо. Какой парень был — загляденье! Губастый такой, высокий, скромный... Умно играл центрального защитника, технично. Прилетели мы на игру с «Молдовой». Я после травмы не до конца оправился, а Витька сдавал экзамены. Якушин взял да поставил нас за дубль. Выигрываем 3:0 — я два мяча забил, Аничкин один. Михей посмотрел на наши подвиги — и выпустил на следующий день в основе. При счете 0:0 я решился — ка-а-к дал с 35 метров!
— Попали?
— Гол! 1:0 выигрываем! Стоял тот самый вратарь Востроилов, который через несколько лет перейдет в «Зенит» и меня сломает. Потом охал: «Я купился! Ты налево посмотрел — я думал, туда и отдашь. Сделал два шага вправо. А ты ударил...»
Бесков
— Верите соображениям Бескова, что Аничкин продал переигровку 1970-го в Ташкенте?
— Вы Константин Ивановича хорошо знаете?
— По книжкам и газетам.
— Я думаю, что он... Глубоко ошибается! Витька не мог этого сделать. Просто не мог. По своей совести, по пониманию футбола. По любви к «Динамо».
— Ни он, ни Маслов с Еврюжихиным не были склонны к таким вещам?
— О чем вы говорите! У Маслова другие слабости... Как-то ветеранами поехали играть по Молдавии. Приезжаем в колхоз. С одной стороны трибуны, с другой домик. Раздевалки. Я с краю, Валерка играет полузащитника. Вдруг вижу — Маслова нет, пропал!
— Что такое?
— Все поле глазами обшарил — нет! Внезапно появляется — из этого самого домика, бежит ко мне!
— В уборную захотел?
— Если бы! «Иди скорее в домик...» — «Что такое, Валер?» — «Там вино стоит и шампанское. Сбегай, выпей!» — «Мы же играем...»
— Бесков и Якушин терпеть не могли друг друга. Это откуда пошло?
— Еще с Англии, с 1945-го! Леонид Соловьев мне говорил — ребята из «Динамо» Бескова не любили страшно. Вся эта старая плеяда. Бесков что-то доказывал, старался влезть, указания каждому давал... От него отмахивались: «Да помолчи ты, Михей все придумает!»
— Нам Василий Трофимов говорил то же самое. Закончив играть, от Бескова они старались дистанцироваться.
— А я о чем? Помню слова Савдунина: «Мы Бескова очень не любили!» Ставил себя выше всех. С гонором. Притворялся, что задняя поверхность болит, играть не может — а его заставляли... В Англии все противоречия обострились!
— Из-за высокомерия?
— Вот-вот. Константин Иванович — тяжелый человек!
— Вы соприкасались?
— Мы даже играли с ним...
— Это где же?
— Он остался без работы, а я был травмирован. Уже заканчивал. Пригласили меня прокатиться со сборной ветеранов, которой руководил Хомич. Игроков не хватало — а мне надо было восстанавливаться. Константин Иванович тоже вышел — я под ним сыграл.
— Ну и как?
— Проиграли. Сальников смеялся — я Бескову отдал такой пас, что надо было на рывке догонять: «Хоть раз пробежался. А то пешком ходит, просит в ноги отдавать...» Ему иначе и не отдавали никогда — строго в ноги.
— Вы-то репортажи о футболе 1945 года по радио слушали?
— Это было что-то! Со мной росли два приятеля, тоже слушали эту черную тарелку. Так одного прозвали после «Бесков», второго — «Хомич». Первый стал деканом исторического факультета во Владимире, второй — директором завода. Но оставались до конца жизни «Бесковым» и «Хомичем»!
— Это прекрасно.
— Годы спустя Синявский полетел с нами в Южную Америку. В самолете к нему подсаживаюсь — и начинаю расспрашивать: как же вы разбирались с фамилиями, если такой туман стоял? Сами же говорили!
— Что ответил?
— Усмехнулся: «Все очень просто. Нарисовал себе схему игры с фамилиями. Слышу крик у дальней трибуны — сверяюсь с листочком. Ага, вот этот футболист. Все выдумывал! Тишина? Значит — где мяч?»
— Где?
— У наших! Начинает на эту тему фантазировать: «Радикорский отдает Семичастному...»
— Вот это история замечательная.
— А Синявский продолжил: «Наконец мяч вылетает на открытую площадку. Здесь-то я уже всех вижу, фантазировать не надо!»
«Маракана»
— С «Васку» играли на «Маракане». Большое впечатление?
— Удивила разве что количеством зрителей на нашем матче — 130 тысяч! А в остальном... Поляна ужасная. Жесткая, высохшая, с проплешинами, которые были присыпаны песком. Между ней и трибунами — ров с водой, довольно глубокий. Вот-вот стартовый свисток — и вдруг туда с дикими воплями начинают прыгать болельщики. Выбраться не могут...
— Картина.
— Спрашиваем переводчика: «Как же они вылезут?» Отвечает: «Для этого специальная лестница есть, в перерыве им спустят...» Наутро у нас зарядка на Копакабане. Смотрим — мальчишки возятся с мячом, ворота кучками песка обозначены. Федосов на пальцах объясняет — давайте сыграем четыре на четыре.
— Согласились?
— Ага. Им лет-то 12-13. Но как начали нас возить, ё! Пятками пасуют, мяч подрезают, бьют в падении через себя... У меня глаза на лоб. Федос кричит нам: «Давайте пожестче!» Ладно, прихватили их — так ребята тут же показали руками: стоп, игра окончена. Взяли свой мяч под мышку и ушли, обиженные.
— Газон на «Маракане» вас удручил. А где в Союзе было лучшее поле?
— У нас на «Динамо». В любое время года — в великолепном состоянии!
— А худшее?
— В высшей лиге? Пожалуй, в «Лужниках». Уж очень мягкое, ноги постоянно проваливаются... Вы же знаете, что под ним котлован?
— Котлован?!
— Ну да. В 1955-м мы всей командой приезжали туда, участвовали в строительстве Большой арены. Там же раньше деревня была, ее сровняли с землей. Мы разбирали избы, таскали бревна. Я думал, мусор будут куда-то вывозить, но вместо этого вырыли огромный котлован — и в него всё свалили. Сверху положили дерн, укатали — и на тебе, футбольное поле!
— Сколько тайн открывается в прошлом.
— Еще в Ленинграде на стадионе Кирова был не очень хороший газон. Я вообще не любил там играть. После одного случая...
— Что за случай?
— 1956-й, матч с «Трудовыми резервами» — так называлась команда, которую создали на базе расформированного ленинградского «Динамо». Выигрываем 1:0. Уходим с поля — и с трибун в нас бутылки летят!
— Прицельно?
— Слава богу, ни в кого не попали. Успели мы в тоннеле укрыться. В раздевалке помылись, собрались — а нам говорят: «Ждите. Болельщики шумят, не расходятся». Часа через два наконец подгоняют автобус, шофер вместо центральных ворот подруливает к противоположным. А там тоже толпа! Плюс ремонт дороги. Асфальт сняли, насыпали камней, битого кирпича. Вот это все в нас и полетело. Стекла вдребезги, мы на пол, укрывшись сумками, водила по газам...
— Где еще болельщики лютовали?
— В Киеве и Тбилиси. Когда победили киевлян 3:2, нас уже по пути к автобусу бутылками забросали. Мы сразу обратно нырнули. Опять сидели часа два. Но обстановка вокруг стадиона оставалась напряженной, и на вокзал нас повезли на двух милицейских пазиках.
— А в Тбилиси что?
— Там Крижевский на фланге поймал на бедро Гогоберидзе. Да так, что тот на бровку улетел. Болельщики вскочили: «Вах, нашего Гогу убил!» После матча, когда мы со стадиона выезжали, кинулись толпой к автобусу, стали раскачивать. Я думал — перевернут. Но шофер высунулся в окно, побазарил с ними — спустя пять минут успокоились, отошли. Это не конец истории!
— Так-так.
— Улетали мы утром. Приехали в гостиницу на проспекте Руставели, поужинали, вышли на балкон. Первый этаж. Напротив через дорогу магазин, у дверей человек двести. Орут, жестикулируют. Потом трое отделяются от толпы, подбегают к нашему балкону, тянут руки к Рыжкину: «Прывет! Прывет!» Тот наклоняется к ним — и вдруг получает кулаком по физиономии. Грузины врассыпную, а Володька кричит вслед: «Меня-то за что? Этот Крижевский вашего Гогу уронил...»
Огоньков
— Время от времени вас «Спартак» опережал.
— Ха! Вы знаете, как «Спартак» в 1958-м стал чемпионом?
— Давно было, стерлось в памяти. Ну и как?
— Последний тур. Мы на очко впереди, но у спартаковцев игра в запасе против киевского «Динамо». Если выигрывают — они чемпионы. Так что «Спартак» делает?
— Что?
— Покупает киевского вратаря! Вот такие методы использовали.
— Вы-то откуда знаете?
— Голодец играл за киевское «Динамо». Поражался: «Такие мячи Олег пропускал, которые ну никак пропустить не мог. Что-то с ним было не в порядке, дело нечистое...»
— Вратари в Киеве были знаменитые. Не про Олега ли Макарова идет речь?
— Точно — про Макарова! Все-то вы помните! Сальников два забил головой. Макаров не взял. «Спартак» нас обогнал на очко. Вот вам и чемпионство. Наши генералы, сам слышал, взъелись: «Мы с киевлянами разберемся по-своему...» Уж не знаю, что сделали.
— Могли бы те и постараться ради одноклубников.
— Вы думаете, московское и киевское «Динамо» ладили? Сами футболисты еще ничего, общались — а руководители друг друга терпеть не могли! Враждовали! Все время шел спор: кто сильнее — мы или киевляне? Ну и каверзы разные устраивались. Просто чтобы досадить. В те же годы выигрываем там 3:2 — киевляне подают протест: не доиграли 35 секунд!
— Кто судил?
— Белов из Ленинграда. Что вы думаете? Заставляют переигрывать!
— Чем дело закончилось?
— Ничья. Кажется, 2:2. Судейство было ужасное, прихватили нас. Хотели киевлян вытащить.
— Из Соткилавы вы сделали клоуна. Еще над кем-то из известных защитников издевались?
— Не было такого, от кого бы я не убежал! Даже Крутиков, обладавший высочайшей скоростью, меня просил: «Не делай рывки!»
— Вы играли на одном фланге?
— Ну да. Прямо во время матча подходит: «Валер, давай сегодня не будем ускоряться?» Он тоже любил подключаться к атаке по бровке. Я поначалу не понял, о чем он: «Это как, Толя, не ускоряться?» Крутиков бежит — я его настигаю. Он за мной, пыхтит, догнать не может...
— Издевались над заслуженным человеком.
— Издевался я над защитником Геком из «Зенита». Вот нравилось мне против него играть — такой доверчивый! Пробросишь мяч с одной стороны, оббежишь с другой. Еще и крикну: «Чук, догоняй!» — «А-а...»
— Сзади подкатывался?
— В наше время не подкатывались. В ноги не прыгали, как-то не принято было. Первым начал катиться Володя Пономарев.
— Вы в защитниках понимаете. Лучший в истории советского футбола?
— Наш Боря Кузнецов отлично играл, жестко. Просто здорово! Еще Миша Огоньков мне нравился. Великолепный защитник! По ногам вообще не хлестал.
— Мало кто знает, как сложилась его судьба после истории со Стрельцовым. Чем он занимался?
— Тренировал детей в «Спартаке». Самохина воспитал, Букиевских, Прудникова.
— Что ж умер в 47?
— Отравили!
— Вот это новость.
— Ведь что такое — выпить с Огоньковым? Всё! Миша мало кого к себе подпускал, но был один товарищ. Влез в душу. Приходил к Огонькову домой. Он и притащил паленую водку. Выпили — и Миша пошел в туалет. Дверь открывалась внутрь.
— Так что случилось?
— Уже отравленный, упал. Прижал дверь телом. Этот подергал: «Мишка, ты как там?» Ну ладно, проснется! Ушли.
— Гость был не один?
— Еще кто-то присутствовал. По количеству стаканов. А утром явилась девушка, с которой Огоньков жил: «Миша, Миша!» Дверь не открывается. Вызвала капитана милиции, Мишкиного друга. Тот прибежал, взломал дверь — а Огоньков уже мертвый.
— Этот приятель, угостивший водкой, из футбольной тусовки?
— Крутился среди футболистов. Болельщик из приближенных. Торговал чем-то...
— Потом его встречали?
— Да постоянно. Он тоже болел после пьянки. Но меньше выпил, спасся. Если бы не дверь — Мишу можно было откачать.
Одеколон
— Был еще в те годы знаменитый футболист и забавный человек — Анатолий Масленкин. Олимпийский чемпион Мельбурна.
— В Москве при чугунолитейном заводе создали команду. Толя там был старшим тренером, я — помощником. Правильно вы сказали — забавный человек!
— Что вспоминается?
— Было две заводские команды — мужская и молодежная. К Толе приехал друг, азербайджанец. Привез коньяк. Я достал стаканы — тот принюхался, глаза округлились: «Валэр! Зачем пьешь одеколон? Ты уважаемый человек, чемпион, за сборную играл!»
— Вы пили одеколон, Валерий Григорьевич?
— Да никогда в жизни! Сам нюхаю стакан — и вспоминаю: заводские работяги приходили к нам на стадион, просили стаканы. Мы давали. Вот что они пили-то, оказывается, — а запах одеколона не ототрешь!
— Будем знать.
— Тренеров тогда делили по группам — первая, вторая, третья. Разница в зарплате! Я ходил на совещания в спорткомитет Москвы — и как-то Масленкин не выдержал: «Валер, скажи там — почему я, заслуженный мастер спорта, чемпион Олимпийских игр, получаю такую зарплату? Третья группа!» — «Что хочешь?» — «Пусть дадут хотя бы вторую...»
— Удалось?
— Там командовал бывший судья Неборонов. Прихожу к нему: «Что ж Масленкин с такими заслугами получает копейки?» — «Как?! Я не знал!» Тут же собрались — и официально присвоили Масленкину вторую. Возвращаюсь: «Толя, пляши! Дали вторую!» — «Не может быть!» Тут же выпивка...
— Куда без этого.
— Но чаще вспоминаю, как ужасно он умирал. До самого конца не верил, что у него рак легких. Прихожу к нему в больницу, дергает себя за волосы: «Смотри, не выдергиваются! А при раке выдергиваются...» — «Толя, я же не врач. Откуда мне знать?» — «Чувствую-то я себя хорошо!» А потом сгорел в секунду.
— Курил, наверное, много?
— Вообще не курил.
— Это же Масленкин был глуховат?
— Да. Много историй. Симонян и Нетто отыскали какого-то светилу, повезли Масленкина. Чтобы тот слух восстановил. Через пять минут доктор выходит в коридор: «Он не только глухой, он еще и тупой...» А Толя просто добродушный был, наивный. Все спартаковцы жили в одном доме. Зимой выходили поиграть на коробку. После выпивали.
— За что мы и любим зимний футбол.
— Старостину доложили, тот строго: «Анатолий!» — «Да, Николай Петрович?» — «Вы, говорят, выпиваете после игры?» — «Что вы! Как можно?» — «Да нет, я знаю, вы коньяк пьете...» — «Николай Петрович, сами посудите — к чему коньяк? Это дорого. У нас водка есть!»
— Действительно, наивный. Анзор Кавазашвили нам рассказывал — торпедовцы золотых времен могли накатить прямо в день матча. Выпивали с утра шампанское — а вечером обыгрывали ЦСКА 3:0. Верите?
— Зная то «Торпедо» — верю! Они все что угодно могли! Сильнее ни одна команда не пила.
— Кто в этом смысле выделялся?
— Эдик Стрельцов очень прилично выпивал. Но он как? Нальет, выпьет — и сидит, молчит.
— Общались с ним?
— Играли вместе в ветеранских матчах. В Молдавии, помню, в каком-то совхозе отыграли — приносят нам в подарок несколько ящиков. Ставят в хвост автобуса. Где сидят Мудрик, Стрельцов, Батанов и я.
— Что было?
— Мы щупаем — вроде яблоки. Темно же! Батанов опытный, усомнился: «Лучше щупай. Не могут только яблоки положить». Открываю ящик — а там в середине коньячная бутылка, заложенная яблоками!
— Отовсюду бы так провожали.
— Все: «О-о!» Пока ехали в гостиницу, пару бутылок убрали. Пустые засунули в ящик, заложили яблоками. Один подсунули Крижевскому, другой — Разинскому. Хомич у гостиницы: «Ну, разбирайте...»
— Какой был эффект?
— Наткнулись на пустые бутылки — и на Хомича: «Ты издеваешься?!» Тот ничего не понимает: «Какие еще бутылки?!» — «У всех коньяк, а у нас...» Эдик сидит в сторонке, молчит. Тут Крижевский произносит: «А-а, это Стрелец! Я точно знаю, у него замашки остались лагерные... Эдик!» Тот оборачивается: «А что случилось?» — «Вот, пустые бутылки...» — «Знаешь, они ошиблись. Хотели мне дать — а дали тебе».
Эдик
— Стрельцов — хороший был человек?
— Эдик человек был! Во всех отношениях! Вы в курсе, что я ему помог?
— Впервые слышим.
— Тесть мой был — замначальника лагерей Кировской области. Он его и принимал, Эдика.
— Какое полезное родство.
— Я возвращаюсь из Южной Америки — как раз Стрельцова посадили. Тесть направил его в Кирово-Чепецкую колонию, которая считалась образцовой. Для заключенных были созданы хорошие условия. Не санаторий, конечно, но жить можно. А Эдик там подрался! Ну и перевели в глубинку. Где его избили.
— Мы что-то слышали.
— В лагерях своя система. Все делятся на группы. Вилку не так взял или не на ту лавку сел — все, нарушил закон! Не имел права! Я просил за Стрельцова — и его устроили в библиотеку.
— Избили-то за что?
— Молодежь к нему прицепилась. Те, которые его не знали. Потом извинялись.
— Избили, говорят, очень здорово.
— Не то слово! Кировские лагеря вообще считались самыми страшными в СССР!
— Почему?
— Такие законы въелись еще с царских времен. Тебя могут опустить за секунду — а могут поднять.
— Вы кого просили? Тестя?
— Ну а кого же? Человек старой школы, чекист с огромной выслугой. Кстати, человек спортивный. Тут и я подсуетился. Женишок, так сказать. Он огромное участие принял, чтобы Эдик был в порядке!
— Стрельцова могли «опустить»?
— Легко — с такой-то статьей! Раз насильник — давай, готовься... Он прошел по грани вот этого самого!
— Как спасся?
— Только потому, что за него говорили слова. Те, кто неофициально руководит зонами. За Эдика выступали сильно.
— Стрельцов понимал, что ему грозило?
— Прекрасно понимал. Но Эдик был такой... Не мог отомстить кому-то. Над ним делают? Ну и ладно! Вроде так и надо. Досиживал он в Тульской области. Но сначала перевели в Электросталь. Вот там жил подходяще!
— Это что значит?
— Играл в футбол. Хорошо к нему относились. Но там и подхватил болезнь легких.
— Говорят, в лагерь к Стрельцову ездил лишь Виктор Шустиков.
— Под Тулу или в Электросталь — может быть. А в Киров и я несколько раз приезжал, и Владимир Ильин, динамовец. Родионов с Федосовым, когда за Киров играли, часто к Эдику заглядывали...
— Общались через стекло?
— В лагерях не так! Там бараки. Тебя приводят в отдельное помещение. Называется «комната свиданий». Дают время, над душой стоит надзиратель. Вслушивается, всматривается. Что-то попытаешься передать — накажут не тебя, а того, кто сидит.
Дача
— Ваша версия — что случилось на той даче со Стрельцовым?
— Мы с Огоньковым говорили на эту тему. Вот ведь какая история... Все это подстроили люди, которым надо было развалить сборную СССР перед чемпионатом мира 1958-го. Не так же просто вырвали трех лучших — Стрельцова, Огонькова и Татушина!
— Вы полагаете?
— Даже в Москве не всем нужна была сильная сборная. Которая вполне способна выиграть чемпионат мира. Все было спланировано!
— Что спланировано?
— Был у Огонькова друг — летчик. Молодой парень. Кое-куда его вызвали, ну и заставили сделать эту каверзу. Чтобы посадить троих футболистов: «Иначе мы тебя самого посадим!»
— Так. А дальше?
— Отправился выполнять. Сборная приехала шить костюмы в ателье, он туда подтянулся. Уговорил Огонькова провести остаток дня где-то неподалеку от Тарасовки на даче: «Выпьем!» Так и сговорились. Приезжают — там три девушки. Короче говоря, Эдик выпил. Упал. Пьяный он вообще как теленок!
— Изнасиловать никого не мог?
— Да какой из него насильник? Только самого себя! А насиловал тот товарищ, который все заварил. Потом девчонку подсунул Стрельцову. Пригрозил: «Попробуй не указать на него...»
— Что ж не посадили Татушина с Огоньковым?
— Их спасло одно — уехали со своими девчатами, на этой даче не остались. Где спал пьяный Эдик. Девчонка пишет на него заявление — милиция приезжает арестовывать... Там Качалин не очень хорошую роль сыграл.
— Это какую же?
— Мог сказать: «Стрельцов мне нужен!» К Гавриилу Дмитриевичу-то приезжали, спрашивали: что, забираем? А Качалин ответил: «Если он сделал что-то серьезное — должен ответить...» Все, Эдик отправился по этапу.
— Если бы Качалин ответил «нет» — Стрельцова бы оставили?
— Да. Не сомневаюсь. Еще вплелась история с Фурцевой, которая говорила: «Женись на моей дочке». А Эдик в ответ: «Я уже женат». Вот и все! Доложили Хрущеву, а тот взрывался по любому поводу, слова поперек не терпел. Потом-то и девчонка, якобы изнасилованная, хотела заявление забрать. Раскаялась, что оговорила. Написала — я, мол, Стрельцову прощаю. А все, поздно!
— Кому надо было ослабить сборную СССР?
— Вот этого никто не знает. Даже Огоньков говорил: «Не представляю. Но кому-то нужно. Точно — шло из-за границы!»
— Версия довольно экзотическая.
— Я Мишке верю. Он еще добавлял: «Не представляю, как мы с Татушиным выскочили из этого дела». Татушин вместо чемпионата мира пошел закройщиком работать в ателье, что ли...
Хомич
— Ваш приятель по «Динамо» Владимир Глотов тоже в тюрьму попал. Для него все закончилось печальнее, чем для Стрельцова.
— Володька под Красноярском сидел. Зарезали его. А человек в 1964-м на чемпионате Европы за сборную играл!
— За что сел?
— Что-то связанное с воровством. Жил в Москве на Пресне. Как с футболом закончил, в квартире проходной двор был. Спутался с какой-то компанией, все у него ночевали, валялись вповалку, в карты играли... Шалман! А Володька — хороший парень. Защитник очень сильный.
— А Шаповалов?
— Тоже зарезали. Но за другое.
— Что натворил?
— Связался с картежной компашкой на Масловке. Место такое, криминальное... Проигрался очень здорово, отдавать нечем. Ну и воткнули нож. У Димки после женитьбы все пошло наперекосяк. Ревновал свою гимнастку Галю страшно! Они сходились, расходились. Вечно в драку из-за нее бросался... А какой был футболист! Техничный, талантливый. Автор самого невероятного гола на моей памяти. Мы играли с «Црвеной Звездой», так Шаповалов шесть человек обвел с центра поля — и забил!
— У кого в «Динамо» на вашей памяти был самый могучий удар?
— У Володьки Ларина. О, это что-то с чем-то! Однажды в матче с ЦСКА забил Шмуцу с центра поля! Прямым! В другой раз на «Динамо» так засадил со штрафного, что мяч улетел за трибуны, куда-то в сторону Ленинградского проспекта, представляете?! Я такого больше никогда не видел. Жалко Ларина, рано сошел. Мучился лишним весом, не режимил... Умер в 47.
— Вы Хомича вспоминали. Общались до последних дней?
— Да. Петрович — классный мужик. Искренний, добродушный, внимательный. Помню, играли в Мурманске с ветеранами, там ему копченого палтуса подарили. Целую коробку! В Москву возвращались поездом, оказались в одном купе. Рано утром прямиком с вокзала он помчался на работу.
— В «Футбол-Хоккей», где служил фотокором?
— Нет, в то время Петрович был приписан к 9-му Управлению КГБ, занимал должность начальника охраны какого-то музея на территории Кремля. Так торопился, что забыл рыбу. Я взял ее с собой. Думаю — вечером передам. Он ведь тоже на Кутузовском жил.
— Не в доме Брежнева?
— У Петровича дом 41, а у Леонида Ильича — 26. Кстати, знаете, что там сегодня? Магазин, где торгуют женскими причудами... Как же это называется-то... А-а, вспомнил! Секс-шоп!
— О господи. Давайте лучше о Хомиче.
— Звоню ему вечером: «Петрович, ты в поезде что-то оставлял?» Он уверенно: «Нет!» — «А палтус, который в Мурманске подарили?» — «Ой, точно! Привози, я в гараже буду».
— Гараж возле дома?
— Да. Увидев рыбу, Петрович хлопнул себя по лбу: «Как я мог забыть?! Так, давай отметим...» У него в гараже самодельный столик был, водка припасена, стаканы. Соседа позвал. Палтус в качестве закуски хорошо пошел, полкоробки умяли.
— Из звездных динамовцев того поколения — самый тяжелый характер?
— Леонид Соловьев. Грубоватый мужик. Но справедливый. Авторитетов для него не существовало. Если видит, что ты не прав, — сразу воткнет! Любого мог покрыть матерком.
— За что вас Виктор Царев невзлюбил?
— Витя — сложный товарищ. Ревнивый, завистливый. Считал себя большим игроком и не терпел тех, кто был к руководству ближе, чем он. Я-то никогда с ним не спорил, да и в начальники не рвался. Но меня в «Динамо» избрали комсоргом. В дальнейшем по линии бюро горкома комсомола отвечал за работу с молодежью. Ну и отношение ко мне в клубе изменилось. Стало более уважительным, что ли. Цареву это не нравилось. Много лет он был директором динамовской школы. Когда я играть закончил, пришел к нему, просился на работу. Царев смотрит равнодушными глазами: «Мест нет. Жди».
— Мы слышали, он отрезал от динамовских льгот ветеранов — Гусарова, Авруцкого, Зыкова, Фадеева...
— Да, под надуманным предлогом. Понимаете, когда человек ставит себя выше других, ему начинает казаться, что он вправе распоряжаться чужими судьбами. К тому же Царев не любил, когда нарушают режим. Его и в компании-то не приглашали.
— Трезвенник?
— Ой, не то слово! Ни капли в рот не брал! Поэтому в его глазах тот, кто хотя бы чуть-чуть себе позволял, сразу превращался в пьяницу.
— Николай Толстых — тоже непьющий. С ним ладили, когда он в «Динамо» рулил?
— Сравнили! Коля — отличный мужик. Честный, порядочный, бескорыстно всем помогал. У него другая беда. Ему кажется, что кругом жулики и враги, а его миссия — их ловить и рассаживать по тюрьмам. Зациклен на этом.
Медаль
— Вы нам показали чемпионскую медаль 1959-го. А где же другая, 1957-го?
— Меня всегда представляют как двукратного чемпиона СССР, хотя мой вклад в золото 1957-го копеечный. В том сезоне мало за «Динамо» играл. Тогда вообще медали полагались только в том случае, если провел в чемпионате более 50 процентов матчей. Зато сейчас дают даже тем, кто один раз на поле вышел.
— Это правда.
— А с золотой медалью история такая. Незадолго до награждения мне говорят: «Надо решить, кому вручаем — тебе или Андрею Юрченко. Матчей за основной состав что у тебя, что у него немного, но дело не в этом. Андрей уже в возрасте, карьеру заканчивает. Как отнесешься, если ему медаль дадим?» — «Я не против».
— Сейчас жалеете?
— Нет. Мы с Андреем дружили. Славный парень! Да и говорю же — свой вклад в это чемпионство я не переоцениваю. Вот 1959-й — другое дело.
— Еще была бронза в 1960-м.
— Тоже история. Награждали нас на Лубянке в Доме офицеров. Потом женатики по домам разъехались, а мы своей компанией отправились в кафе. Короленков, Федосов, Шаповалов, еще кто-то. Обмыли медали, расплатились, вышли на улицу. Стоим, болтаем. Настроение чудесное, расставаться не хочется ... А рядом подвыпившие ребята. Кричат, матерятся. Короленков поворачивается в их сторону: «Але, чего орете? Дайте спокойно поговорить». В ответ: «Да пошел ты!» Валерка: «Что-о?!» — и в драку. Минут десять мы друг друга мутузили, пока милиция не подкатила.
— Всех забрали?
— Естественно. Привезли в отделение около Большого театра. Там уж разобрались, кто есть кто. Полковник полистал документы и сразу: «Этих в камеру, футболистов — домой».
— 1960-й — последний сезон Якушина в московском «Динамо».
— Наверху бронзу сочли неудачным результатом, и Михея сняли. Думаю, это был предлог. Говорят, он что-то не поделил с руководством горсовета «Динамо». Без Якушина мы посыпались. В следующем сезоне на 11-е место улетели!
— Вы из «Динамо» тоже уходили драматично.
— Ох, ребята, вы видите перед собой дурака! В 1961-м на обеих ногах разорвал четырехглавые мышцы бедра. Положили в ЦИТО. Через полтора месяца Зоя Миронова сказала: «Сшивать нет смысла. Надо ждать, когда сами срастутся. Потом разрабатывать». В итоге год не играл. Бегать вообще не мог. Я и ходил-то еле-еле.
— Кошмар.
— Ноги стали тоненькие, как рука! Мышцы атрофировались! Тем временем в «Динамо» заиграла молодежь — Фадеев, Вшивцев, Еврюжихин. И я испугался. Решил, что при такой конкуренции в основу теперь точно не попаду, надо валить. Хотя никто из команды не гнал. Мне и было-то 27.
— Уехали в минское «Динамо»?
— Да. Только тогда команда называлась «Беларусь». Тренировал ее Сан Саныч Севидов. Он меня и зазвал. Я пришел к руководству, попросил отпустить. Время спустя понял, что совершил глупость, которой нет прощения! Я же восстановился, заиграл. Бежал не хуже, чем раньше. Так что с молодыми в «Динамо» спокойно бы конкурировал.
— Обратно уже не приглашали?
— Все, поезд ушел! Главное, я и в Минске не задержался. Не вышло контакта с Севидовым. Тренер хороший, вопросов нет. Но как человек — сложный. Молчаливый, весь в себе. С игроками держался холодно, отстраненно. Меня это удивило.
Метро
— Звание-то сохранили?
— Да. До старшего лейтенанта дослужился.
— Что ж так скромно?
— Мог капитаном стать, да не судьба. На выпивке попался, ха-ха. Отправили в Подмосковье на офицерские сборы. Там куча спортсменов, сдружились. Когда у одного из них был день рождения, махнули по граммульке.
— Святое дело.
— Все бы ничего, но я был дежурным по роте. Перед отбоем ее надо построить и доложить старшему офицеру. Сгубило меня то, что слишком близко к нему подошел.
— Уловил выхлоп?
— Ага. Отшатнулся — и в крик: «Да ты пьяный!» — «Никак нет, это остаточные явления. Еще с гражданки...» — «Знаю я ваши «остаточные явления». Ты выпил во время дежурства и опорочил честь офицера! Я напишу рапорт!» Старый такой служака...
— И что?
— После сборов должны были присвоить очередное звание. А он телегу накатал. Так и остался я в лейтенантах.
— Заканчивали вы, знаменитый футболист, у черта на куличках.
— Вторая лига, Башкирия, город Салават. В команде при химзаводе оформили играющим тренером. Травмы все-таки доконали, вариантов других не было, ну и поехал. Через несколько лет вернулся в Москву, поступил в ВШТ. Параллельно в метрополитене работал.
— Туда как занесло?
— Семью-то кормить надо. В ВШТ оставалось учиться еще два года, сбережений нет. Даже за ветеранов играть не мог — из-за травм ходил плохо. Друзья-метростроевцы говорят: «Давай к нам». Месяца три аккумуляторщиком числился. Заправлял батареи. Потом сдал экзамены на помощника машиниста и приступил к работе.
— Люди под ваш поезд бросались?
— Бог миловал. Но от старых машинистов таких историй наслушался. Чуть ли не каждый через это прошел. Говорили: «Иногда не поймешь — то ли человек случайно упал на рельсы, то ли самоубийца...»
— Самое удивительное, с чем там столкнулись?
— Деньги постоянно находил!
— На полу?
— За креслами. Они же раньше другие были. Глубокие, мягкие, на пружинах. Садишься, проваливаешься — и мелочь из карманов вываливается. В тупике пройдешь по пустым вагонам, сиденья поднимешь — а там двушки, пятаки, гривенники... За день рубль точно насобираешь.
— Благодать.
— В другой раз под Новый год кто-то забыл в первом вагоне огромный пакет. По правилам его нужно было отнести дежурному по станции. Но со мной в тот день был опытный машинист. Заглянул в пакет — там четыре кило сливочного масла и шесть кило сосисок. Говорит: «Слушай, праздник на носу. Может, не будем сдавать?» В магазинах-то шаром покати. Ну и поделили пополам.
Гамзатов
— В 1970-м вы в Махачкале тренировали. С Расулом Гамзатовым познакомились?
— Да. Как-то после вечерней тренировки администратор команды сообщил: «Сейчас поедем в гости к Гамзатову». Я долго отнекивался: «Устал, спать хочу. Какие гости?» А теперь думаю — какое счастье, что меня уговорили. Незабываемый вечер! Привозят в горы. Заходим в беседку размером с комнату, там стол метров десять в длину. Кругом ковры. Ни лавочек, ни стульев — все на подушках сидят.
— Романтично.
— Говорю: «Я не могу сидеть на подушках — ноги болят». В ответ: «А ты ложись». Устроился кое-как. Стол от закусок ломится, водка с коньяком рекой...
— Что Гамзатов?
— Душевный человек. Спокойный, мудрый, с юмором. Стихи на аварском читал. Потом петь начали. От песен — к танцам. Гуляли до утра!
— Женщины были?
— Ни одной! Даже обслуживали стол мужчины. В какой-то момент меня сморило, отполз в уголок, прикорнул. А народ продолжал кутить.
— Гамзатов — гений?
— Безусловно! Одни «Журавли» чего стоят. Этим стихотворением себя обессмертил. Но у него еще много прекрасных строчек. Вот, например:
Все хлопают, все поздравляют стоя
Меня с очередною из наград.
А я не рад, я вижу: эти двое
Глядят в глаза мне и меня корят.
Они за мною следуют повсюду,
Их лица и мое — лицо одно.
Один старик, тот, кем я скоро буду,
Другой — мальчишка, кем я был давно...
— Сколько вы в Махачкале отработали?
— Год. Натерпелся там. То землетрясение, то холера...
— С ума сойти.
— Первый толчок случился утром. Шесть баллов! Затем по радио передали, что в десять вечера снова тряханет, всем надо выйти на улицу. А я в тот день две тренировки провел, валился с ног. Думаю: «Да никуда не пойду! Будь что будет!» Лежу в гостиничном номере, жду.
— И?
— Вдруг все задрожало, затрещало, я вцепился в металлическую дужку кровати. Когда секунду спустя упал шкаф, понял — надо бежать! Выскочил на улицу. Первое, что увидел, — как с трехэтажного здания медленно сползает крыша. Грохот — и дом оседает.
— Среди футболистов жертвы были?
— Нет. Не повезло артистам ленинградского балета, которые в Дагестане гастролировали. Жили в той же гостинице. Сели в автобус, едва тронулись — земля под ними разверзлась. Рухнули в пропасть, переломали руки, ноги... Самые сильные толчки длились 57 секунд.
— А с холерой что?
— Возвращаемся с выездного матча и узнаем, что в Дагестане эпидемия. Республику закрывают на карантин. Мы вещи похватали — и в автобус. Успели выскочить, три месяца в Ставрополе провели.
— Для футболистов это испытание.
— Еще какое! Чужой город, вдали от семьи... Парни начали керосинить, с девчатами знакомиться. Как-то вечером подхожу к гостинице — а там «Кортина-д'Ампеццо»!
— ???
— Жила команда на четвертом этаже. Окна нараспашку, стоят мои орлы. В одних трусах! Девчонкам машут, к себе зазывают. Те внизу, почти два десятка. Как раз на всю команду.
— Они, наверное, и в номерах у футболистов прятались?
— Нет. Это в красноярском «Автомобилисте» случай был. Я после Махачкалы туда поехал. Валеру Гладилина помните?
— Конечно.
— Ух, шебутной! Играл у меня там с Романцевым и Тархановым. Мы во Владивостоке хлопнули «Луч» 1:0, ребята обмыли победу. Я заметил, что Валера здорово подкушал. Вылет утром. Жили футболисты в шестиместных номерах. Вечером захожу к ним — сидят на кроватях. Веселенькие. «Григорьич, все в порядке, уже ложимся. С Валеркой завтра воспитательную беседу проведем». А я чувствую — что-то не то. Оглядываюсь по сторонам — из-под одеяла нога торчит. Женская!
— Что же дальше?
— Я: «А ну-ка поднимайте одеяла!» И выясняется, что на каждой кровати по девчонке. Так, говорю, пять минут вам на сборы — и уматывайте.
— Романцев с Тархановым в этом номере жили?
— В соседнем. Там было тихо.
Романцев
— Юный Олег Иванович каким помнится?
— Мне кажется, он до сих пор на меня обижен...
— За что?
— Когда с Александром Загрецким, который номинально считался главным тренером, приехали в Красноярск, «Автомобилист» болтался во второй лиге на 16-м месте. Мы набрали новых футболистов, из Москвы на левый край атаки пригласили Владика Осадчего. Алик Романцев на этой же позиции тогда действовал и проигрывал конкуренцию. Тот старше, опытнее, выглядел очень прилично. Потом в матче со сборной города защитник так толкнул Романцева в спину, что он врезался головой в штангу и потерял сознание. Кровь хлынула из носа, изо рта, из ушей.
— Какой ужас.
— Я уж думал — все, потеряли парня... На «скорой» отвезли в больницу, 16 часов был в отключке! Слава богу, обошлось без серьезных травм. А я на следующий день улетел в Москву. Вернулся через неделю, когда Романцева уже выписали.
— Так на что он обижен?
— Что в стартовом составе не выпускал. И в больнице не навестил.
— Не знал про ваш отъезд?
— Знал. Но все равно обиделся. Я это мгновенно почувствовал, едва Алик восстановился и вновь приступил к тренировкам. Ходил такой... Насупленный. Он ведь очень мнительный, замкнутый. Но вообще Романцев с Тархановым должны мне быть благодарны за то, что взял их в команду. Обоих рекомендовал Юрий Уринович, местный тренер. Сашка-то сразу в центре полузащиты заиграл. А Алику не повезло, попал под Осадчего.
— В какой момент перевели Романцева в оборону?
— Это случилось уже после моего ухода из «Автомобилиста». Честно вам скажу — как защитника Алика даже не рассматривал! Он и форвард был неплохой. Левой, как кочергой, работал. Шустрый, с ударом. Правда, были проблемы с печенью. Может, из-за этого в оборону отошел. Там-то полегче играть, беготни меньше.
— Где ж его «Спартак» разглядел?
— Алика в Москву перетянул Иван Варламов, бывший защитник «Спартака». Он в «Автомобилисте» доигрывал, потом Бескову помогал. Чуть раньше, когда Константин Иванович московское «Динамо» тренировал, я Тарханова хотел туда пристроить.
— Что помешало?
— Подумал, через Яшина решу вопрос. Раз уж столько лет вместе отыграли. Он тогда был начальником команды. Начал я рассказывать о Тарханове, Лева сразу перебил: «Какой у него рост?» — «172». — «Э-э, нет. Нам нужны высокие. Как Кожемякин». Позже корил себя, что к Бескову не пошел. Уверен, он бы Сашку оценил. Любил таких футболистов — умных, техничных.
— В итоге Тарханов оказался в ЦСКА.
— Это уже 1975-й. Его призвали в армию, играл за Хабаровск. Я прилетел туда из ГДР на первенство Вооруженных сил. Встретил Сашку. «Ты что здесь делаешь?» — «Служу». А у меня в штабе ЦСКА был приятель — Юра Беляев, олимпийский чемпион Мельбурна. Выложил ему все про Тарханова, тот посмотрел одну игру с его участием и воскликнул: «Отличный парень! Забираем».
Лобановский
— Про Гладилина вы сказали: «Шебутной»...
— О да! Кошмарный товарищ! Хулиганистый, никакой дисциплины. Воспитывали его. Сначала отправили учиться в школу рабочей молодежи. Осадчий за ним приглядывал — чтобы тот с уроков не сбегал. Дальше два месяца в армии. Я командиру части шепнул: «Вы с Гладилиным построже! Пусть вкалывает!» Иногда ему давали увольнительную, приходил ко мне в длиннющей офицерской шинели, плакался: «Возьмите обратно в команду, я там больше не могу...» — «Служи, Валера, служи. Набирайся уму-разуму».
— Какой состав у вас был — Романцев, Тарханов, Гладилин...
— Да, командочка быстро склеилась. Мы сразу с 16-го места прыгнули на второе. Могли бы и в первую лигу выйти, но начальство сказало: «Не надо. Там расходы, не потянем». Пришлось в конце сезона пару матчей слить. А в остальном — полная поддержка. В том числе со стороны Владимира Ивановича Долгих.
— Того самого? Члена Политбюро?
— Тогда он был первым секретарем Красноярского крайкома партии. Футбол обожал, часто приходил на наши матчи. Если нужна была его помощь, мы с Загрецким с половины восьмого утра дежурили возле здания крайкома. Долгих подъезжал на машине. Увидев нас, приветливо махал рукой: «А-а, футболисты!» Поворачивался к помощнику: «Запиши, что им надо». Следом нам: «Ребята, до встречи на стадионе!» Весь разговор.
— Вот это да.
— Все, о чем просили, — делал. Помогал не только финансово. В те годы Красноярск продавал в Японию лес, оттуда присылали одежду — рубашки, костюмы, платья, кофточки. Продавались они в закрытой секции, исключительно для партийных товарищей. Но благодаря Долгих пускали туда и футболистов. Закупались себе и женам.
— Что ж вы в «Автомобилисте» не задержались?
— Сглупил! Когда Загрецкий по семейным обстоятельствам отбыл в Москву, я взял в помощники Олега Мальцева. Личность в Красноярске известная, играл там и в футбол, и в хоккей с мячом. Он стал под меня копать. Начались собрания, непонятная возня. Мне это надоело. Доработал сезон и уехал.
— Эх...
— Мальцева назначили главным тренером. А он оказался не только интриганом, но и пьяницей. Запойным! Кончилось тем, что на сборах поколотил игрока «Автомобилиста». А у того отец — большая шишка в крайкоме. Парень пожаловался папе, и Мальцева сняли. Сразу позвонили мне: «Возвращайтесь!» Ответил: «Спасибо, не готов».
— Почему?
— Устал от бесконечных перелетов. Никто же не знает, что творилось в то время...
— Вы о чем?
— В Сибири три самолета взорвали!
— Кто?
— Неизвестно. Самодельные бомбы срабатывали. Об этом, конечно, нигде не писали. В Союзе авиационные катастрофы замалчивались. Но с того момента все рейсы стали сопровождать сотрудники милиции. В форме, при оружии. Это не сильно успокаивало. Еще долго каждый полет там воспринимался как последний.
— Можно понять.
— В тех краях вообще очень сложно добиваться результата. Я однажды отправил письмо Лобановскому. Попросил поделиться методикой тренировок. Вскоре получил ответ: «Валера, на меня вся Украина работает, моя методика тебе не подойдет. Да и не нужна она во второй лиге, не мучайся...» Я прикинул — а ведь он прав!
— В чем?
— Разумеется, я не собирался во всем его копировать. Уже был наслышан и про допинг в Киеве, и про немыслимые нагрузки, после которых футболисты кровью блюют... А прав Лобановский в том, что работать надо, исходя из реальных возможностей. Возьмем тот же «Автомобилист». Вот у нас выезд по маршруту Хабаровск — Южно-Сахалинск. Первый матч провели — два дня сидим в аэропорту.
— Нелетная погода?
— Да. Наконец добрались до Сахалина, отыграли — еще пару-тройку дней в аэропорту ждем погоды. Ну и как тут команду готовить? Все тренировочные планы — в корзину!
— С Лобановским, прежде чем в переписку вступить, были знакомы?
— А то! И московское «Динамо», и киевское постоянно проводило сборы в Гаграх. Там мы общались. Играли друг против друга на одном фланге. У Лобановского смешная манера бега. Как у цапли. Ноги-то длинные.
Тюкавин
— Четыре года вы отработали в Германии, в Группе советских войск. Смешное было?
— Есть история, хе-хе. Как-то с Валей Афониным отправились за грибами. Решили через стрельбище срезать. Оно огромное, в середине сигнальная вышка. Если висит красный флаг — идут учения. Если белый — путь открыт. Мы на флаг не посмотрели, заболтались — и поперли. Вдруг в ста метрах от нас взрыв! Потом второй, третий. А мы уже почти до вышки дошли. Поднимаем глаза — флаг-то красный! Афонин в панике: «Бежим!» — «Куда, ё?! Ложись!»
— Залегли?
— Нет. Афонин смекнул: «Бежим к вышке, по ней палить точно не будут». Ну и рванули. Нас увидели, стрельбу прекратили. А вышку охраняют солдаты. Сразу автоматы наставили: «Вы кто такие?» Валя кричит: «Я майор Афонин! Мы за грибами ходили». В ответ: «Сейчас разберемся, что ты за майор. Вызываем комендантскую роту».
— Пахнет трибуналом.
— Да нет. Там офицеры-то друг друга знают. Минут через десять один из них на «виллисе» подкатил и нас эвакуировал.
— В сегодняшнем «Динамо» — главный ваш любимец?
— Тюкавин! Потрясающая нацеленность на ворота! Быстрый, смелый, от него в атаке постоянно исходит острота. Я не понимаю, почему парня в запасе держат. Он же намного сильнее Смолова!
— Даже так?
— Ну конечно! Смолов себя уже исчерпал. Скорость потерял, никуда не успевает, с решениями опаздывает. Выпадает из игры! А его ставят и ставят. Вот это для меня загадка.
— В «Динамо» ваших времен Тюкавин бы играл?
— Сто процентов! Да и Захарян играл бы. Но не нынешний, а тот, что тащил команду полтора года назад. В этом сезоне он совсем потерялся. Неужели разговоры о «Челси» так повлияли?
— Не исключено.
— Мальчик-то способный, но уезжать ему рановато. В Англии футбол намного быстрее, там Захарян сразу на лавку сядет.
— На матчах «Динамо» вы частый гость?
— Выбираюсь по возможности. Летом, когда с «Краснодаром» играли, мне доверили символический удар по мячу. В перерыве пенальти пробил. А за пять минут до финального свистка к гонгу приложился.
— Пенальти-то забили?
— Да! В раме болельщик стоял. Наверное, думал, что я и до ворот-то не добью... Одно покоробило. Матч был 13 августа. А 10-го у меня день рождения. 88 исполнилось. Так на стадионе никто из руководства не подошел, не поздравил.
— Ничего не подарили?
— Не-а. Бело-голубую майку с номером 88 Володя Долбоносов, отвечающий в клубе за ветеранов, позже вручил, на «Негаснущих звездах». А в тот день динамовские начальники обо мне даже не вспомнили. Обидно.
