Федор Конюхов: "Эверест завален трупами"
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
На прощание он вручил нам по иконке – приложившись губами к каждой:
– Это Николай Чудотворец. Писана по моему эскизу. Такая же в космос отправилась.
Протянул с нежностью. В одной руке Чудотворец держал парусник, в другой – покоренный Конюховым мыс Горн.
В его старой книжке всякий год отмечен событием: "1953. Первый раз услышал запах сена. 1971. Первый раз меня хотели убить. 1977. Первый раз один ночевал в тайге. 1982. Первый раз рисовал обнаженную натуру…"
О Конюхове толкуют разное. Мы шли к нему, вооружившись цитатами. Среди них – реплика знаменитого яхтсмена Виктора Языкова: "Федор – личность уникальная, небеса ему прощали отсутствие профессионализма. Это можно объяснить только одним: он блаженный. Не надо его копировать".
Вспоминать ее не стали – попав под обаяние Федора Филипповича. И вы бы попали. И вы бы забыли все скверное. У Конюхова прозрачные глаза. Говорят, люди с такими никогда не врут.
Его мастерская неподалеку от Павелецкого вокзала примыкает к часовенке. Бронзовые флотоводцы у входа. Андреевский флаг прямо на дереве. Таблички с именами погибших путешественников.
Сам Конюхов, который в декабре 2010-го был рукоположен в священники, встретил нас в рясе с могучим крестом. В комнатке живописный хаос – рюкзаки, иконы, недописанные картины. Чертежи яхт.
Говорил он, как никто, – будто в масло окуная каждое слово. "Лежить", "идуть", "знають". "Квартирка", "колбаска", "опасненько". Режиссер Кэмерон, опередивший с погружением на дно Марианской впадины, – для него "Камерун". Мальдивы – "Мальвины". И ничего с этим не поделать. Всё у Конюхова как-то по-особенному.
В минувший понедельник 60-летний Федор Конюхов улетел покорять Эверест, на который впервые взошел двадцать лет назад.
* * *
– Так как вас называть – отец Федор? Федор Филиппович?
– Федор Филиппович. Если фотографировать будете – рясу сниму. Не надо расписывать, что я священник. Мы занимаемся путешествиями. Спортом. Правильно?
– Ну да.
– Если б вы были из православной газеты – пришлось бы у Владыки брать разрешение на интервью. А что касается экспедиций – тут я никого не спрашиваю.
– Вы отправляетесь на Эверест. И, кажется, года два в России не появитесь?
– Может, два. Может, больше. Вся моя жизнь – сегодня приехал, завтра уехал. Я уж позабыл, как выглядит Красная площадь! На днях вспоминал – какая же она? Лет десять там не был.
– А в Мавзолее?
– Еще пионером, в 60-е.
– Недавно вы медкомиссию проходили. Никаких неожиданностей?
– Пока нет. Дай Бог. А то могли бы на Эверест не пустить. Он больных не прощает. Китайцы требуют справку у всех, кто старше шестидесяти.
– Вы как-то обмолвились, что каждый день пробегаете 54 километра.
– Времени нет столько бегать. Ежедневная у меня лишь молитва. Но когда бегу – укладываюсь в 7 часов 10 минут. Это не сильно быстро. Так, рысцой.
– Много людей вашего возраста покорили Эверест?
– Человека три. Я там впервые побывал в 1992 году. Поднимался со стороны Непала, Гималаев. А теперь пойду со стороны Тибета. Меня часто спрашивают: "Зачем тебе это? Какие цели, задачи?"
– Что отвечаете?
– Да просто люблю я Эверест! Соскучился по нему. Двадцать лет назад я был спортсменом, а сейчас все иначе. Нравится – иду. Не нравится – я бы не пошел. Такой возраст, что подчиняюсь одному Господу Богу. Телевизор у меня не выключается – смотрю день и ночь документальные фильмы про Эверест.
– Настраиваетесь?
– Да. Вот этот фильм про команду новозеландского гида Рассела Брайса. Он мой ровесник, 11 восхождений на Эверест.
– Дальше какие планы?
– В сентябре на верблюдах пересеку пустыню Гоби с востока на запад. Две с половиной тысячи километров за восемьдесят пять дней. Будет у нас с товарищем из Южной Кореи шесть верблюдов. На двух – мы, еще четыре с поклажей. В апреле 2013-го отправлюсь на собаках к Северному полюсу.
– Масштабно.
– После этого, надеюсь, за три месяца пройдем всю Гренландию с севера на юг. Так делал великий японский путешественник Наоми Уэмура. А осенью на весельной лодке поплыву через Тихий океан.
– Десять лет назад на весельной лодке вы пересекли Атлантический океан. В чем разница?
– Прежде лодка была семь метров, сейчас – десять. Атлантический маршрут три тысячи миль, Тихий океан – восемь тысяч. Тогда управился за сорок шесть дней, в Тихом буду плыть сто шестьдесят. Если не отыщется генеральный спонсор, лодка пойдет на частные средства моих друзей из Челябинской области.
– Что за друзья?
– Путешественники-любители. Романтики. А экспедицию на Эверест финансирует Современный гуманитарный университет, там замечательный ректор. 76 лет, геолог по образованию. Сам подняться уже не может – так решил меня поддержать. Деньги даются под научную программу – им интересно, как будет себя чувствовать мое сердце. Обвесят датчиками, и вся информация автоматически начнет поступать в университетскую лабораторию.
– В чем коварство Эвереста?
– Все горы коварные. Эверест нужно уважать. Как в Святом Писании: "Если ты находишься здесь телом, но не находишься духом – сие бесполезно". Когда забивал крючья в эту гору – до меня дошло: надо созреть духовно, чтоб молотком по нему стучать. Чтоб у тебя было право вбивать крюк в Эверест.
– Эверест – он живой?
– Конечно. Весь мир живой. Раньше мне, молодому, было сложно путешествовать. Слишком много тщеславия. С трудом переносил одиночество. Попробуйте провести сто дней без общения. Или двести, как в первых моих кругосветках. Не было ничего тяжелее одиночества! А сегодня я понял: нету на земном шаре одиночества. На Земле все живое. Тот же океан – в нем киты. Горы живые. Пустыня. В пустыне с тобой Господь Бог. И святые, которым молишься.
– Мы-то думали, вы после ста дней одиночества с веслом начинаете разговаривать.
– Никогда такого со мной не было. Я с детства верующий, чувствую Божье присутствие. Что ж мне с веслом говорить? Это вопрос настроя. Если б меня забросили в океан неизвестно на сколько – крыша и впрямь могла поехать.
– Как настраиваться?
– Я всегда настраивался на большее. Вот сооружали мне первую весельную лодку – я готовился к ста дням в океане. Хоть было предчувствие, что управлюсь дней за семьдесят. А пробыл сорок шесть. С яхтой точно так же. Я же знаю – земной шар крутится, в нем двадцать семь тысяч миль. За двести дней закрою круг и вернусь к людям. Всё!
– Вы писали в дневниках, что временами подкрадывалось безумие.
– Бывало. Но борешься, уходишь от безумия… Дневники – вещь откровенная, потому и написал.
– А водочку вы пьете?
– Не-е, она горькая. Мне бы что-нибудь сладенькое – шампанское, вино. В экспедиции обычно беру коньяк, разведенный со спиртом, и добавляю мед – чтоб послаще было. А сейчас обязательно в дьюти-фри куплю по бутылке коньяка и виски. В Катманду опасненько – грязь кругом, антисанитария. Перед завтраком непременно стопочку употребить надо. Я и в Эфиопии так делал.
– Если высоко в горах накатить – наверное, со стопки унесет?
– Там уже никто не пьет. Даже воду еле-еле в себя вливаешь. А она противная-препротивная, тебя выворачивает. Про еду на такой высоте и говорить нечего. Кислорода не хватает – и организм отказывается принимать пищу. Она не усваивается – камнем лежит. Поэтому, когда идешь на последний штурм, возьмешь с собой конфетку про запас, и всё. Я вообще-то человек закаленный, неприхотливый. Когда в 1989-м шли к Северному полюсу и закончились продукты, снег кушал! Убеждал себя, что есть в нем какие-то питательные вещества. Опять же все от настроя зависит. По молодости я и морскую воду пил.
– Фу, какая гадость.
– Так полезная! Витамины! От одной и той же пищи, как и от дистиллированной воды, устаешь. Хочется разнообразия. В долгом путешествии глоток-другой морской воды не повредит. Можно и в суп добавить.
* * *
– Говорят, на Эвересте много трупов.
– Он ими завален. Тела не разлагаются – превращаются в мумии, усыхают от солнца. Лежат почерневшие. На Эвересте тепла нет, летом минус 20, зимой – минус 40. Никаких мух.
– Что ж тела не снимают?
– Это так сложно – вы не представляете! Необходима специальная экспедиция, колоссальные деньги. Человек сам едва поднимается – а еще кого-то тащить на себе?
– Вы опытный. Сразу понимаете, из-за чего этот альпинист погиб?
– На Эвересте гибнут из-за сердца. Дыхалка, отек легких.
– Срывается мало кто?
– Да, срывы – редкость. Такой маршрут, что идут профессионалы. В какой-то момент начинается то, что альпинисты называют "зоной смерти". На высоте восемь – восемь с половиной тысяч метров не знаешь, как поведет себя организм. Пойдешь раньше времени, не акклиматизировавшись, – плохо. Пересидишь – тоже плохо.
– Как правильно?
– Больше двух суток на высоте находиться не стоит. Единицы выдерживают около четырех. Я, кстати, встречался с нашей альпинисткой, вернувшейся с Эвереста. Фамилию называть не буду. Спросил: "Почему бы тебе не стать первой женщиной в России, поднявшейся на 14 восьмитысячников?" Она усмехнулась: "Федор, я раз поднялась – и некоторых друзей в записной книжке уже смутно помню. А через 14 восхождений перестану узнавать мужа и детей…"
– Шутила?
– Нет. При недостатке кислорода клетки головного мозга отмирают. А на восьми тысячах метров и выше с кислородом беда. Голова немножечко "плывет", и проблемы с памятью после Эвереста – обычная история.
– Вы тоже на себе почувствовали?
– Разумеется. Постепенно все восстанавливается – но не до конца. Имена помнишь, а вот стишки какие-то забываются напрочь. Вообще на Эвересте очень тяжелый воздух. Невкусный. Идешь на яхте в океане или на лыжах к полюсу – хоть Северному, хоть Южному – и дышишь полной грудью! Воздух свежий, чистый! А в горах пахнет смертью. Не буквально, конечно – при подобной температуре трупный запах исключен. Просто обстановка такая, мертвых вокруг много…
– На ваших глазах люди гибли?
– Не раз. Часовенку рядом с мастерской я построил в память о моих погибших друзьях – моряках, альпинистах, путешественниках. Там перечислены тридцать две фамилии. Я всегда молюсь за них, за тех, кто отправляется в новые экспедиции. Все в руках Бога. К примеру, стоим вдвоем, между нами меньше метра. Вдруг с обрыва летит камень, который оба не видим. Он попадает в товарища – и тот умирает. А у меня ни царапины. Думаешь: "Почему он, а не ты? Чем я лучше? Ничем! Наоборот, он красивее, моложе, сильнее, детишек у него больше…" Как погиб Валера Кондратко? На Чукотке после экспедиции зашел последним в самолет, закрыл дверь и сел на ближайшее кресло. "Кукурузник" перегрузили так, что он рухнул сразу после взлета. Хвостом ударился о лед. Ни летчики, ни остальные пассажиры не пострадали. А Валере ручка от двери вошла в висок.
– Судьба.
– Человек был удивительный! О космосе мечтал. Готовился в отряде космонавтов… Или Саша Рыбаков. Та экспедиция к Северному полюсу складывалась мучительно. Авиация не поддерживала, все тащили на себе. Наступил день, когда еда кончились. Тогда впервые по-настоящему ощутил, что такое голод. Вот и кушал снег. А организм Саши не выдержал. Он умер у меня на руках. Я обнял его, замерзающего, пытался как-то согреть. Но был уставший, сморило. Просыпаюсь – Саша мертвый.
– Экспедицию прервали?
– Нет. Пошли дальше. И дошли! А тело забрал самолет… Или взять наше восхождение на Эверест с Женей Виноградским в 1992-м. Поднялись на восемь тысяч метров – погода испортилась. Спустились обратно. Через неделю новый подъем. А за это время там все наши палатки ветром унесло. Ставить новые не было сил. Экспедиция оказалась на грани срыва. Но тут разглядели единственную палатку, которая чудом уцелела. Когда забрались в нее, поняли причину "чуда".
– И что за причина?
– Палатка принадлежала испанскому альпинисту. Он умер – и так прижал телом, что ветер сорвать ее не мог. В этой палатке провели восемь часов. Облокотились на труп – и вспоминали всю свою жизнь, гадали, удастся ли вернуться домой. Периодически толкали друг друга в бок: "Не спи!" Спать нельзя – велик риск не проснуться. При подъеме на Эверест считается, что погибает каждый третий. Говорю Жене: "Может, этот испанец и есть третий – который уже погиб за нас?" Наверное, так и было. Все прошло удачно. И 11 мая 1992 года в 13.15 мы стояли на вершине.
– Был на Эвересте хоть один священник?
– Не знаю. Владыка Иосиф, мой начальник, спросил: "Там будут твои чада?" Да, отвечаю. "Значит, и ты должен идти. У подножия Эвереста их благословлять. А раз они идут на вершину – и ты отправляйся наверх". В моем роду много священников. Я сам учился в духовной семинарии и мечтал священником стать. Думал, годам к 50 это произойдет, но оттягивал, оттягивал – и стал в 58.
– В декабре вам исполнилось 60. Верите?
– Не верю! Кажется, что мне лет под триста!
– ???
– Смотрю, что успел за эти годы, – ну разве к шестидесяти столько можно? Не вмещается! И как-то запало мне в голову число триста. Вот оно подходящее.
– Пенсию оформили?
– Да, как положено. В метро бесплатно прохожу. Пенсия моя – 6355 рублей.
– Что-то маловато.
– Мне дополнительные "московские" не платят. Я же в двух институтах на полставки работаю, профессор. В транспортной академии преподаю безопасность судового мореплавания. Если уволюсь – буду тысяч девять получать.
– По Москве на метро передвигаетесь?
– Да, так удобнее. Хотя машина есть.
– Какая?
– Патриотичная. УАЗ-"Патриот". Дают знакомые из дилерской компании. Через два года возвращаю. Но сам за рулем редко. Меня и в Москве-то почти не бывает.
* * *
– Когда-то вы планировали на 2012 год погружение на дно Марианской впадины. Но кое-кто вас опередил.
– Я за Камеруна порадовался…
– За Джеймса Кэмерона, режиссера?
– Ну да, Камеруна. Нестандартный такой человек. На батискаф ушло семь лет и семь миллионов долларов. Адекватная сумма. Это в России предела нет – если б затеяли проект, начали бы со ста миллионов... Я сидел и думал: наш бы Бондарчук не погрузился. А Камерун и за собственные деньги построил бы.
– После "Аватара"-то Кэмерон что угодно построит.
– И у нас могли бы построить. Что такое – семь миллионов? А батискаф его, по-моему, из угле-пластика. Легкий, маленький. На торпеду похож.
– Вы "Аватар" смотрели?
– Да. Мне как художнику нравится. Я все фильмы смотрю глазами художника. Сюжет не имеет значения – мне интересно, как поставлено. Какая картинка. Как смонтировано. Какие краски. Вот гляжу на Пикассо – меня не все трогает. Или Николай Рерих.
– Что Рерих?
– Очень люблю его как художника, писателя, путешественника. Но философия Николая Константиновича меня не трогает.
– Так ваша затея с Марианской впадиной жива? Или после Кэмерона и не хочется?
– А для меня не важно сделать что-то первым. В Марианской впадине побывало пока три человека. Вот было бы здорово, если б Камерун на Луну полетел! Уверен, осилил бы. Причем полетел бы именно частным образом – как сделал это с Марианской впадиной. Я вам вот что хочу сказать. В 70-80-х годах одиночек всерьез не воспринимали. Твердили, такой человек не вписывается в наш образ жизни. Или его в психушку стоит забрать. Все изменил Уэмура.
– Как?
– В 1978-м открыл эру одиночек. Доказал: одиночка способен делать то, что не сделаешь командой. Один поднялся на Эверест, один шел к Северному полюсу. Весь мир ему поражался. Но долго никто не решался повторить. Только в 1986-м француз Жан-Луи Этьенн один добрался до Северного полюса. А в 1990-м пошел уже я.
– Легенд про вас много. Кто-то считает, – вы небогатый человек. Кто-то думает, что Федор Конюхов – миллионер.
– Я очень богатый! Я позволяю себе то, что мало какой миллионер позволит. Это огромное богатство. Сижу и думаю – через несколько дней увижу Эверест! Потом пойду на собаках по пути Уэмуры, моего милого учителя и идеала! Дальше поплыву через весь Тихий океан! Сидел у меня как-то один губернатор, миллиардер. Камерун по сравнению с ним – ничто. Что-то говорил: "Мы тоже будем спускаться…" А я вижу – никуда, дорогой мой, спускаться ты не будешь. Деньги тебя захлестнули, семь миллионов на мечту не отдашь.
– Жалко вам таких людей?
– Да. Думаю: так всю жизнь и проболтается. Вот был у меня Зеленин, бывший тверской губернатор. Олигарх. В то время мог построить яхту, о которой я мечтаю, – чтоб обойти вокруг света за восемьдесят дней, поставить мировой рекорд. Сделать Россию океанской державой. Речь шла всего-навсего о 10 миллионах евро.
– При чем здесь Зеленин?
– Он тогда был президентом федерации парусного спорта. Не сделали. Сейчас он и не президент федерации, и не губернатор. А Камерун сделал! Как не уважать такого человека?! Вот вы, ребята, наведываетесь к олигархам наверняка чаще меня. Наведываетесь?
– Случается.
– В домах на Рублевке нет счастья. И не может быть. Богатство – это скука. Я за этих людей молюсь. Как в Священном Писании сказано: "Молитесь за обижающих, проклинающих и ненавидящих вас". Меня не обижают и не проклинают. Так что за них тем более надо молиться.
– Вы ведь брали в напарники богатых людей – на коммерческой основе.
– Есть такое. Но это друзья. Вот стоит у меня яхта в Австралии, она прошла Антарктиду. Понятно, нужно перегонять в Европу и ремонтировать.
– Дорого?
– 130 тысяч долларов. Так я собрал друзей из среднего бизнеса, восемь человек скинулись по 15 тысяч. Поплыли, вместе прошли мыс Горн. И один сказал мне: "Я так счастлив – все это увидел! А до этого был на Мальвинах…"
– Мальдивах.
– Да. Был на Мальвинах с женой. Я засмеялся. Он кивнул: "Правильно, Федор, смеешься. Две недели мы отдыхали, те же деньги потратили, и все время в ссорах…"
– Смешно.
– А иначе на Мальвинах нельзя. Чтоб с женой две недели – и не ссориться. Человек от безделья начинает маяться. А мои экспедиции недорогие. Выйдем на улицу – стоят такие джипы! Они побольше, чем весельная лодка стоят! А что такое – джип? Ударили его разок, разбили – и всё. Нету джипа.
– Золотые слова. Вы однажды сказали, что из каждой экспедиции возвращаетесь с долгами.
– Экспедиция не может быть без долгов. Например, академия платит китайцам за мое восхождение. Но туда приеду, и начнется – фонарики, батарейки, продукты… Никакой зарплаты от спонсора мне не надо. Это грех – за Эверест получать премии или медали. Сам Эверест или мыс Горн – уже награда. Так и накапливаются долги.
– Загранпаспорт меняете ежегодно?
– Вот это смешная история. У меня недавно сорвалась любопытная экспедиция в Индию. Собирались проехать через дом Рериха, лже-могилу Иисуса Христа в Кашмире. Возвращается паспорт из индийского посольства – всем открыли визу, кроме меня. Нет, говорят, места, куда ставить. Паспорт еще годен, а страницы все использованы. Парни улетели, я остался.
* * *
– Со спонсорами вы работаете виртуозно. Отказы редки.
– А я вас научу. В 70-х зашел в рыбный порт Находки. Что-то просил на экспедицию. Передо мной другой проситель. Директор его спрашивает: "Ты на чем приехал? Какая машина?" – "Японская" – "А у меня советская. И еще должен тебе помогать. Вон Федор денег хочет – так пешком явился…"
– Разумно.
– Я это запомнил. Если просишь деньги на экспедицию – не стоит выделяться. Да и посмотрите – вокруг меня разве роскошь? Я живу не ради своего блага – ради экспедиций. Ради мечты. Ради идей. Без этого не смогу. Для чего тогда жить? Чтоб иметь машинку, квартирку, колбаску, пивцо? Одну и ту же работу с девяти до шести? Господи, какая скука! Я всегда живу будущим. Будущей экспедицией, будущей встречей с друзьями. Будущими картинами. Книгами. Планами. Прошлым жить не люблю: "А вот помнишь… А вот было…" Мне это уже не интересно. Ну было и было. Лучше подумать о том, что впереди. Мне даже картины больше всего нравятся те, которые еще не нарисовал. Но они созданы у меня в голове. Нарисовал – значит, высказал себя. А тут ходишь, размышляешь, предвкушаешь, в любую секунду можешь что-то поменять. Так же и с экспедициями.
– У вас семья, детишки. От жены упреков не слышите?
– Никогда! Разве что перед очередной экспедицией скажет: "Плохо, что ты снова надолго уезжаешь". Ирина – доктор наук, профессор. С голоду мы все-таки не умираем. Я в двух местах преподаю, пишу картины, плюс пенсия. А особняк мне ни к чему, из любого подвала могу сделать мастерскую. У меня прежде и был подвал, хоро-о-шенький…
– Почему распался ваш первый брак?
– Люба с 90-х годов живет в Америке. Городок Беллингхэм – побратим Находки. Она тоже художник, у нее своя галерея. Вышла замуж за богатого человека. В те годы многие уезжали за границу. И мне предлагали остаться в США, Австралии. Однако я себя вне России не представляю. Сами посудите – ну какой из меня американец? Или австралиец? К тому же охватывает жуть от одной мысли, что умру за границей. Не знаю, задумывается ли об этом моя первая жена? А мне действительно страшно, что снесут на погост в чужих краях. Пусть буду на паперти сидеть – но на родной земле. Где жили мои предки, люди верующие, православные. Я совсем не против других религий. Не человек их создавал – так, видимо, угодно Богу. Потому что была бы на свете одна-единственная религия – люди пошли бы вразнос!
– Вы полагаете?
– Конечно! Не было бы сдерживающих факторов. Представьте – стали бы все христианами. Да мы бы так распоясались! А чтоб этого не случилось, Господь и болезни посылает. Ох, что без них люди творили бы! Ели бы все подряд, дрались бы, воевали… А болезни усмиряют нас в своих грешных желаниях.
– Мощи Андрея Первозванного и сейчас с вами?
– Они всегда со мной. Вот здесь, внутри креста. Крест, между прочим, особый – Николая Конюхова. Брата моего деда, он был священником. В 1918 году большевики замучили его до смерти. Сперва на морозе обливали водой, а после пустили пулю в лоб. Крест сорвали – наверное, думали, в мощевике какие-нибудь ценности спрятаны. Родственники сохранили – и мне передали. Видите, раньше большие кресты носили – нынче делают поменьше. Священники жаловались – дескать, тяжело носить. Прежде почему-то этого не боялись, не тянул крест…
– Вас трудно представить без бороды. Когда в последний раз ее сбривали?
– Лет в 25. Требовалась новая фотография в паспорт. А при советской власти для этого обязательно приходилось сбривать бороду. В семейном архиве сохранился снимок – годовалый Оскар, и я без бороды. Сын смеется: "Хоть увидел, какой у тебя подбородок".
– Самый известный человек, который покупал вашу картину?
– Боб Хоук, премьер-министр Австралии. Тут вопрос в чем – мои картины покупают обычно коллекционеры. А коллекционер знает искусство, он не переплатит. Ты много попросишь – он посмеется: "Говори-говори, да не заговаривайся…"
– Премьер к вам сюда приезжал?
– У меня были выставки в Австралии.
– Что выбрал?
– Графика, северная работа. Или склон Эвереста, не помню… Давным-давно на выставке в Канаде подошел ко мне один из вице-президентов компании "Макдональдс": "Картины мне нравятся, но хотелось бы посмотреть ваши наброски. Дорожная тетрадь сохранилась?"
– И?..
– Был у меня дневничок с набросками. Вот он, глядите. Папиросная бумага. Купил в Катманду, на Эверест с ним забирался. Увидел яка – нарисовал. Вот описываю, как мост переходим, градус такой-то… Канадец листал-листал, потом воодушевился: "Покупаю!" И так мне жалко стало этот альбомчик, что не продал. Даже торговаться не пожелал. Да и сколько за него дал бы? 500 долларов, 800?
– Рекорд – за сколько ушла ваша картина?
– 7-8 тысяч евро. Последнюю работу выставили на аукционе за полторы тысячи долларов, а продали – за 90 тысяч рублей. На эти деньги я приобрел снаряжение для Эвереста. Как раз хватило.
– Что за картина?
– Гора Аконкагуа. Человека, далекого от искусства, мои картины не тронут. Его интересует другое. Например, эту картину начал писать у подножия Аконкагуа, потом ее везли погонщики мулов. Она вся потрепанная. Рамы нет. Нужна такая картина человеку с Рублевки?
– Обижаетесь, если не хотят вашу экспедицию финансировать?
– Никогда! Сын подтвердит. Значит, что-то мы неправильно делаем, если людям неинтересно. Мертвый проект – и двигать его бесполезно.
– Восемьдесят дней вокруг света под парусом – проект не мертвый?
– Не удается пока яхту построить. Выходит, страна не созрела. Как и с Марианской впадиной. Вот мои французские друзья на тримаране обошли вокруг света за сорок дней – я радуюсь за человечество. Как Уэмура говорил о самом себе – "расширяю планку человеческих возможностей". Я шел к Полюсу – ох, как мне было тяжело. Упаду, сил никаких, надо мной небо все в звездах – и думаю: "А Уэмура тринадцать лет назад дошел. Он был первый, и снаряжение хуже…" Встаю и шагаю дальше.
– Небо в звездах. Как романтично.
– Помню, в 50-е запустят спутник в космос – а бабушка моя восклицает: "О, масло полетело". По радио передали – масло на орбиту вывели. Проверяли, что с ним станется. И бабушка решила: раз в магазинах его нет – в космосе будут выращивать. Недавно об этом вспоминал.
– Был повод?
– Шел на яхте вокруг света. У меня GPS, лежу, изучаю свои координаты – и думаю: "Э-э, бабушка, не права ты была. Правильно мы делали, что масло в космос запускали". За счет космоса я и с Эвереста буду по спутниковому телефону разговаривать.
– Где самые красивые закаты?
– Очень красивые в пустыне, полярных льдах, Антарктиде… На том же Эвересте. Часто было желание, как у художника, – остановить мгновение. Да и в Москве красивые – но мы этого не видим, заняты другим. В первых кругосветках мне закаты пропускать было никак нельзя.
– Почему?
– Только по ним погоду предсказывал на следующий день. Как солнце сядет – такая и будет. До сих пор по привычке смотрю, проверяю тот прогноз погоды, который мне прислали.
* * *
– С сомалийскими пиратами сталкивались?
– Бывало. Первый раз – когда с Сейшельских островов перегоняли яхту Вадима Цыганова, мужа и продюсера певицы Виктории. Сопровождал нас военный корабль, плюс на борту было три морских пехотинца с оружием. Но пираты, которые сейчас фактически весь Индийский океан держат в страхе, все равно попытались взять яхту на абордаж.
– Как это происходит?
– Военный корабль не может идти прямо рядом с нами. Двигатель греется. У нас-то скорость 5-6 узлов, у него – в два раза больше. Поэтому он обгонит миль на десять, поворачивает, возвращается. Так кругами и ходил. Причем до Омана нам никак не могли перекинуть на борт пехотинцев – были сплошные шторма. Пересадили, когда зашли в порт на ремонт. У них с собой автоматы, ручной пулемет и "мухи" – гранатометы. И вот, в два часа ночи командир корабля по рации сообщает: "Федор, видишь пять точек на локаторе? К вам приближаются". А у меня локатор маленький. Присмотрелись – действительно. По одну сторону с ревом несутся три катера, по другую – два. А корабль, как назло, далеко-о-о. Но оттуда начали стрелять трассирующими пулями – чтоб привлечь внимание пиратов.
– А пехотинцы?
– Они тоже палили из пулемета и гранатомета. Но закон запрещает им сразу стрелять в людей. Даже в пиратов. Сначала нужны предупредительные выстрелы. Вот они и долбили поверх голов. Правда, делали это с такой яростью, что за пару минут всю палубу завалило гильзами.
– Пираты отвечали огнем?
– Воздержались. Увидев, что на них огрызаются, развернулись и ушли. Второй раз видел их в Эфиопии, которая граничит с Сомали. Мы шли по пустыне на верблюдах в сопровождении шестнадцати вооруженных человек. Среди них двое – из охраны эфиопского президента. Мужички там простые, если что – тут же бьют на поражение. Никаких предупредительных выстрелов. Поэтому сомалийцы соваться к нам быстро раздумали.
– Животные вас атаковали часто?
– Не без этого. Тяжелее всего пришлось в 2009-м, когда в Монголии укусил клещ.
– Энцефалит?
– Еще хуже – боррелиозный. Целый месяц лечился. Был на грани. Но снова обошлось.
– Кирсан Илюмжинов рассказывал нам, как встречал инопланетян. Вы – не встречали?
– Думаю, Илюмжинов действительно их видел. Но он буддист. А я – православный. Считаю, все, что нас окружает, создано Богом. Включая НЛО и прочие явления, которые пока не разгаданы. Ничего, придет время – все узнаем. Вот лет двести назад люди понятия не имели, что такое молния…
– Из последнего – что поразило вас?
– В 2010-м патриарх эфиопский отвез меня в уникальный храм. Он без крыши – но ни одна капля дождя туда не попадает. Триста километров от Аддис-Абебы, горная долина. Стоит с XIII века, а прежде на этом же месте были другие храмы, самый древний – еще до нашей эры. Вот как объяснить? За стеной льет как из ведра, а внутри – сухо. То ли место намоленное, то ли изначально по какой-то причине осадков там никогда не бывает. Люди увидели – и решили именно на том участке земли построить храм. Где грань этого чуда? Впрочем, много рассуждать на такие темы ни к чему.
– Почему?
– Люди по-разному воспринимают. Вот Илюмжинов решил рассказать откровенно о контакте с инопланетянами – а некоторые смеются. Хотя, уверен, кто-то об этом даже больше знает – но молчит.
– Вы же знакомы с бывшим президентом Калмыкии?
– Да, встречались во время экспедиции на верблюдах по Великому шелковому пути. Прилетаем в Элисту, нам говорят: "В четыре утра – на прием к Илюмжинову". Я подумал – ослышался. Уточняю: "В четыре часа дня?" – "Нет-нет, утра".
– Оригинально.
– Ладно, в гостинице завели будильники, приехали, – а в приемной полно народа! Ждут Кирсана Николаевича. Нас увидел, проводил к себе, чаем напоил. Рассказывал: "В восемь утра прилетит самолет – и отправлюсь в Англию". Оказывается, для него это стандартный график. Мог всю ночь людей принимать, а утром куда-то улететь. Думаю: "Когда ж он спит?!"
– По словам Илюмжинова, четырех часов сна ему хватает. А вам?
– Не всегда. Хотя тоже сплю мало. Ложусь не раньше двенадцати. С двух до четырех просыпаюсь, чтобы помолиться. Дома к этому давно привыкли. Потом прикорну, а часов с шести – уже на ногах.
Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ
