Эрнест Серебренников: "Подписал Садырину книжку: "За спасение утопающих!"
РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
82 года ему не дашь никогда в жизни. Лихо везет нас по Питеру, почти не глядя на дорогу. Крутя одним пальцем руль роскошного Volvo, рассказывает что-то – и нам снова хочется достать диктофоны. Расспрашивать и расспрашивать.
Хоть просидели до этого то ли четыре часа, то ли пять.
Серебренников – легенда Петербурга. Как Боярский или Москвина. Наш герой прочитает это – наверняка усмехнется. Но мы в самом деле так думаем. Не счесть, сколько лет Эрнест Наумович отработал режиссером спортивных трансляций на ленинградском телевидении. Оставаясь при этом комментатором. Знал всех.
И его все знают.
ПАША
– Это же вы на базе в Удельной снимали сюжет, который внезапно прервался подвигом Садырина?
– Я!
– Кадры сохранились?
– Недавно отыскал в архиве, подарил клубу.
– Вы разговаривали – и услышали крик?
– Сейчас на том месте футболисты паркуют машины, а тогда была баскетбольная площадка. Кстати, база "Зенита" – это типовая поликлиника. Кабинеты врачей и единственный туалет в конце коридора. Здания по индивидуальному проекту в 60-е годы строить было нельзя. Так вот, стоим с Садыриным. Рассказывает – кто в форме, кто нет. Вдруг с противоположной стороны пруда крики, на шум выскакивает жена Садырина: "Паша, кто-то тонет!" Дальше как в кино. Он разувается – и тут же ныряет.
– Прямо в рубашке?
– Да. Через какое-то время выключаю камеру, думаю – сейчас тоже нырну! Плаваю я хорошо. В этот момент появляется Паша, вытаскивает мальчика, поднял его уже со дна. Вызвали врача "Зенита", "Скорую", начали делать искусственное дыхание. Откачали. Все меня спрашивают – знаю ли судьбу этого парня?
– Что отвечаете?
– Не знаю и не хочу знать. А Паша как ни в чем не бывало снова встал под деревом, повернулся ко мне: "Что, продолжим?" Даже не помню, переоделся ли. Смеясь, договорили.
Перед эфиром звонит Гена Орлов, ведущий программы, для которой и снимали интервью: "Было что-то интересное?" – "Да ничего особенного". Ну, мальчишку вытащили из пруда. Все мимоходом. Честное слово, никакого значения этому не придал. Хотя со стороны сюжет выглядит фантастически.
– Медаль за героизм на водах до Садырина дошла?
– Вроде бы. А я в тот же день, все отсняв, извлек из машины какую-то неплохую книжку. Говорю: "Все равно тебя, Паша, не наградят. Так награжу я". Подписал – "За спасение утопающего" и вручил.
– Дома у Садырина бывали?
– Конечно. Мы же с игровых времен дружили. Как-то сидели у него, и Паша приоткрыл подробности ухода из "Зенита" в 1996-м. Договорились о подписании нового контракта. Едет на машине – и тут звонок: "Павел Федорович, вы ушли, а мы задержались еще на минуту. Решили контракт с вами не продлевать".
– Обидно.
– Знаете, что Садырин сказал по этому поводу? "У меня в тот момент что-то оторвалось внутри". Подразумевая – как раз тогда и началась онкология… Там была определенная игра, про которую для газеты говорить не хочу. Я в эту игру не играл, Орлов – тоже. Но!
– Что?
– Все мы защищали Садырина. Гена – особенно горячо. Прямо с экрана говорил: "Кто такой Мутко? Никто эту фамилию не знает. А Садырина знают все". Понятно, Мутко стал его врагом.
– Надо иметь смелость – наживать таких врагов.
– Против Мутко были Яковлев, губернатор, и Малышев, его зам. Хотя для "Зенита" Мутко сделал очень много! В этом прошлом осталось столько тайн – вы даже не догадываетесь… А помните первый уход Садырина из "Зенита"? Письмо, которое против него подготовил ленинградский спорткомитет?
– Разумеется.
– После того совещания выхожу на улицу, вижу – стоит одинокий Садырин. Все разошлись. Говорю: "Паша, давай свою машину оставлю, поедем на твоей?" Часа три катались по городу, куда-то заходили, пили кофе. Самое интересное, он это помнил через годы, я – нет. Как его успокаивал: "Паша, ну что ты расстраиваешься? Это как развод с женой. Надоели друг другу – разбежались".
Тем же вечером Паша набрал мне домой. Хохочет! "Эрик, ты не представляешь…" Оказывается, ему позвонил защитник "Зенита", подписавший письмо. Попросил рекомендацию в партию. "Вы же обещали…" Не буду говорить, кто. Сейчас он тренер средней руки.
– Давыдов?
– Не-е-т, Толя Давыдов – совсем другой. Не надо гадать. Имя ничего не значит – парень просто дурак.
– Чем разговор завершился?
– Садырин смеется: "Какая рекомендация? Ты ж написал, я не гожусь как тренер" – "Ну и что. К партии это отношения не имеет". А я Паше сказал: "Скоро начнешь новую жизнь". И в 1991-м он выиграл с ЦСКА чемпионат. Потом в поезде столкнулись, ехали в Москву. Сели в купе, разлили по маленькой. Паша говорит: "Эрик, а я запомнил твои слова!" – "Это какие же?" – "Да пошло все на х…, жизнь несколько раз начинаешь заново".
– Садырин – удивительный.
– Я как-то Бескова о нем спросил. Думал, сейчас выплеснется московское высокомерие, да еще и Бесков… А Константин Иванович приподнял брови: "Дважды стать чемпионом страны – это надо иметь секрет!" Вот к Морозову он относился насмешливо. Мне говорил: "Как там диссертация Юрия Андреевича? Ее кто-нибудь читает?"
МОРОЗОВ
– С Морозовым тоже дружили?
– Это дружба была глубже, чем с Садыриным. Юра постарше. Я сделал много передач о нем в трудные для Морозова времена. Его то снимали, то возвращали. А я внимания не обращал – делал и все!
– Он запомнил?
– Да. Юра был невероятно страстный. Потрясающе чувствовал ритм футбола. Сколько мы смотрели вместе матчи – кричал: "Вовремя отдай!", "Раньше!" Вот этого ритма всегда пытался добиться. Морозов любил глубокие разговоры. Я кое-что смыслю в физиологии – чем, судя по всему, и был ему интересен. Мы могли сидеть подолгу.
– Самые памятные посиделки?
– На 70-летие он не пригласил ни одного футболиста. Было 12 человек. Только Миша Бирюков заглянул, коротко поздравил и умчался. Зато пришел Кирилл Лавров, с которым Морозов очень дружил. У Юры было совсем плохо со здоровьем – но встал и о каждом говорил теплые слова.
– Про вас что сказал?
– Мне неудобно повторять.
– А вы скажите, ничего страшного.
– "Эрнест Серебренников – это глыба!" Ха-ха.
– Умирал он мучительно.
– Я "корабелку" закончил, бывал на практике в Каспийске. Там оставались приятели, через них доставал черную икру. Мне присылали роскошную! В банках! А Юре как раз это было необходимо. Приносил, оставлял – слышал голос: "Эрик, возьми деньги". Я поворачивался: "Юра, давай договоримся. Когда заболею, ты меня будешь угощать". Потом ему уже были нужны наркотики – глушить боль.
– Сник?
– Нет. Он чувствовал, что умирает, но держался мужественно. Человек сильный, волевой.
– Со стороны казалось – грубый.
– Вот многие так думают – и зря! "Кричит, ругается…" Юра был намного тоньше. Ему хотелось познать все из этого мира. Если что не знает – спрашивал, не стесняясь! У меня тогда родилась идея – посадить рядом его и Лаврова. Поставить оператора с камерой. Говорить о находках, о гениях, о звездности, о том, что пришло неожиданно… Но жена Юры подошла в коридоре и шепотом: "Не успеете".
– Так и не сложилось?
– То Кирилл в Москве на съемках, то Юре сделали облучение, обессилен. Потом оклемался – а Лавров снова уехал. Раз пять срывалось. Жаль, получилось бы очень интересно. Юра был устремлен в будущее футбола! Мы много с ним об этом говорили. Я вот вспоминаю свое интервью с Товстоноговым…
– Ну и знакомства у вас. Завидуем.
– Мы обсуждали "современный театр". Георгий Александрович произнес: "Не знаю, как в футболе, но в театре это тема, которая будит фантазию зрителя". В точку! Тема не волнует? Ты провалишься!
– Вы правы.
– Вот Морозов все это очень хорошо понимал.
ЛОКАТОР
– Когда в 1991-м он тренировал "Зенит", быстро разругался с первым президентом клуба Владиславом Гусевым. Бывшим комментатором.
– Гусев терпеть не мог Морозова. А тот просто презирал Славу. Презирал! Видел, что Гусев занимает не свое место. Не может принести деньги в клуб. А для Славы была важна эта должность – президент. Полная взаимная неприязнь.
– Слышали мы, как в 1992-м "Зенит" вылетел из высшей лиги. Решающий матч в Камышине. Собрали деньги для "Текстильщика". Привезли – и не нашли, кому отдать. Характерная для того клуба история.
– Эту историю не знаю. Была другая, печальная – защитник "Зенита" дал по физиономии президенту клуба…
– Мы в курсе – Алимжон Рафиков врезал Гусеву.
– Когда Славу из "Зенита" убрали, мы с Геной Орловым поддерживали его как могли. Но вскоре и с телевидения уволили. Он уже был не в порядке. К концу жизни вообще потерял память. Как-то иду с внучкой – навстречу Слава. Отлично выглядит, красиво одет. Очень следил за собой. Говорит: "Мечтаю работать".
– Что-то могли придумать для него?
– Предлагаю: "Давай сделаем передачу. Ты же кандидат наук. Вот что-то о скоростных качествах в детской команде. Посидим, выпьем по рюмке, набросаем сценарий. Я выберу оператора". Тот обрадовался: "Шикарная идея!" Была среда – договорились пересечься в следующий понедельник.
– Что было в понедельник?
– Звоню: "Слава, мы договаривались" – "О чем?" – "Передача…" – "Какая передача?" Рассказываю заново. Обижать-то нельзя. Гусев в восторге: "Скоростные качества в детской школе? Интересная тема!" Снова договариваемся. Тема и впрямь любопытная – считается, повышать скорость можно исключительно в детском возрасте. Хотя Слава Метревели в зрелые годы так натренировал, что пробегал стометровку за 11 секунд.
А с Гусевым все повторялось раз пять. Он уже жил в другом мире. Мог набрать Орлову: "Слушай, тебе Володя не звонил?" – "Какой Володя?" – "Путин!" – "По поводу?" – "Как? Мы должны были встретиться…"
– Да, это страшно.
– Страшно! Вот история. Была у меня знакомая – красивая девочка, юрфак закончила, стала крупным следователем. Каждый из нас любил красивых девочек… Периодически даже не с юридического факультета, хе-хе… Сейчас на пенсии, наверное.
– Так что?
– Зазвала: "У нас интересная лекция, идем в психиатрическую больницу". Выходит доктор, рассказывает: на знаменитого генерала посыпались "телеги" в Министерство обороны, Совмин и ЦК. Будто ворует, вагонами возит краденое, нарушает то и это. Причем написано очень здорово. Проверяют каждое письмо – ничего не подтверждается! Стали искать автора, кто пишет. Прошерстили всех полковников рядом, которые могли завидовать.
– Нашли?
– Выяснилось – все это сочиняет его супруга, которая генерала обожает, ухаживает за ним. Интеллигентнейшая женщина.
– Ну и ну.
– "Сейчас вы ее увидите", – говорит доктор. Она уже лежала в психиатричке. На сцену выводят элегантную даму. Та начинает излагать с хорошими интонациями: "Я рада видеть будущее поколение юристов. Знаю, вы заканчиваете университет. Именно потому, что вы юристы, должна сделать заявление. Меня силой поместили в клинику. Вам, как юристам, должно быть понятно – это противозаконно. Чувствую себя великолепно. Могу ответить на любые вопросы. Надеюсь, поможете мне избежать горькой участи". Ну, так бойко! Просто песню поет!
– Доктор рядышком?
– Спокойно слушает, не перебивает. Наконец: "Спасибо за интересный рассказ. А как поживает ваш локатор? Покажите, где он?"
– Что-что?
– Она покосилась в сторону зала: "Мне неудобно показывать. Здесь слишком много мужчин" – "А мужчин я попрошу отвернуться". Поднимает юбку: "Вот здесь!" – "Что сообщает?" – "Локатор – удивительное существо! В последний раз он мне сообщил, что…" Таким же прекрасным языком пересказывает, что ей было сообщено. Доктор ее выпроводил и вздохнул: "Не сразу поймешь, что имеешь дело с нездоровым человеком. Они складно говорят, способны на чудеса". Вот это я запомнил. Вам тоже наверняка приходилось иметь дело с такими персонажами. С виду всё ничего. Но в какой-то момент спрашиваешь: "Где у тебя локатор?" – и он отвечает.
БЕЛОВ
– С Морозовым вы общались до самого конца. А с Александром Беловым?
– Тоже. Он, как и Морозов, оставался мужественным до последнего дня. Скончался от саркомы сердца. Опухоль в четыре килограмма. Откуда она взялась – непонятно. Хотя Кондрашин рассказывал мне, что не раз заставал Сашу за странным занятием. Тот записал на магнитофон выступление комментатора, который горячился: "Лишить Белова звания "заслуженный мастер спорта", дисквалифицировать…" Потом сидел дома и слушал эту пленку.
– Зачем?
– Это уже другой вопрос! Кондрашин был уверен – Саша потому и заболел. В истории с иконами на таможне замешан баскетболист Арзамасков по прозвищу Зяма.
– Погиб через несколько лет.
– Выпал из окна. По другой версии – выкинули. За долги. Думаю, Зяма и был инициатором того, чтобы Саша взял все на себя. Полагая, что уж ему-то ничего не будет, Белова точно простят. Неслучайно Саша даже в завещании написал, чтобы на его похоронах Арзамаскова не было. А ведь считались лучшими друзьями. После смерти Белова я встречался с его мамой, Марией Дмитриевной, до сих пор помню этот разговор.
– Высокая женщина?
– Нет, маленького роста. Отца не было, скромная квартирка. Я начал делать фильм о Саше еще при его жизни. Потом скандал на таможне – и мне фильм закрыли. Как славить человека, которого выгнали из сборной – да за спекуляцию? Сказали: все снятое стереть и сжечь.
– Неужели уничтожили?
– Сохранил. В двух коробках! Сейчас хоть можем посмотреть на Сашу Белова. Иначе вообще ничего не осталось бы. Я этот фильм бесплатно отдавал куда угодно, люди снимали копии.
– Что Мария Дмитриевна рассказывала?
– Думал, произнесет какие-то пафосные слова – а она вдруг говорит такое, что каждый из нас запомнит: "Саша никогда не приходил домой с пустыми руками. Приносил или яблочко, или конфетку. Всегда звонил мне из-за границы. Я знала, это дорого…" Через такие знаки внимания – фантастическая любовь сына. Там случилась мистическая история.
– Расскажите.
– Снимали для фильма профессора Воронова, который прекрасно Сашу знал. Я сказал: "Пройдет время, народ спросит: а что ж он умер-то в 26 лет? Можно ли было спасти?" Мы договорились – ставим камеру и честно, ничего не скрывая, обсуждаем, как вел себя Белов. Сопротивлялся лечению или нет. Что стало причиной болезни. Что показало вскрытие.
– И?
– Первая встреча. Все нормально – внезапно огромная камера падает, от нее отваливаются куски. Оператора рядом не было, а я, видимо, плохо закрепил. Тренога разъехалась! Все разбивается к черту!
– Какая досада.
– Заказать широкую пленку – это каждый раз подвиг. Записывали на "Нагру", лучший магнитофон. Во всей компании таких два, стоят диких долларов. Работаю в Москве на каком-то чемпионате – договариваюсь с профессором о новой встрече. Он ответил на все вопросы, дело сделано. Ночью мне уезжать "Стрелой". Звонит в панике звукорежиссер: "Эрик, кошмар! У этого магнитофона не бывает брака. А тут всё в браке, всё!"
– Ужас.
– Но я – упорный человек. Проходит неделя – набираю профессору. Тот отнекивается: "У меня делегация врачей, я представляю советскую медицину…" Кое-как уболтал. Заказываю камеру. Доктор должен приехать после приема в гостинице "Европа": "Вырываюсь – и сразу к вам".
– Что-то опять пошло не так?
– Профессор приезжает – и видно, что он выпил. На пленке это особенно заметно. Говорит медленно. Понятно, в эфир такое давать нельзя. Третья съемка пролетает! Рассказываю об этом Марии Дмитриевне. Тут выясняется – Воронов работает в институте усовершенствования врачей. Где умер отец Белова и сам Белов. А она там трудится бухгалтером.
– Драматично.
– Сказала мне: "Знаете, за долгую службу в этом институте мне подарили хрустальную вазу. После смерти Саши захожу в комнату – и на моих глазах ваза рассыпается". Я не верю в чудеса – но это факт. Добавила: "Никаких следов института в фильме быть не должно!"
– Четвертой попытки не было?
– Нет.
– Мы поразились – некоторые баскетболисты ЦСКА и сборной ненавидели Гомельского. Искренне считали слабым тренером. К Кондрашину как звезды относились?
– Саша Белов его боготворил! Однажды товарищу по команде прямо во время матча в морду дал! Как думаете, за что?
– За что же?
– Тот не послушал Кондрашина!
– Про легендарные три секунды вам Кондрашин рассказывал?
– Да. Для него ничего удивительного в той ситуации не было – говорил просто: "У меня такое уже случалось на соревнованиях, мы отрабатывали". Перед броском Едешко он сказал: "Ребята, три секунды – это вагон времени". Гениальная фраза!
– Кондрашин – интереснейший человек.
– Картины собирал. Как-то мне звонит: "Приезжайте. Я только вернулся из Америки, сегодня будет первое занятие со штангой. Я там кое-что подсмотрел…" Когда от Владимира Петровича раздавался такой звонок, хватал оператора, камеру и мчался.
ГЕНИЙ
– Нам на радость. Вы мастер показать легенду с новой стороны.
– Вот был у меня друг – Валера Попенченко. На Олимпиаде в Токио стал чемпионом и получил Кубок Вэла Баркера. Гениальный боксер.
– В чем?
– Комментирую вместе с Геннадием Шатковым, который сам боксер классный. Правда, проиграл Кассиусу Клею. На ринге Попенченко. Шатков недоумевает: "Так нельзя держать руки! Они внизу!"
– Это даже мы знаем.
– А Валера действительно руки держал внизу. Потому что реакция была запредельная, всегда успевал поднять. Общий знакомый мне рассказывал: Попенченко – единственный человек на его памяти, которому не надо было с утра продирать глаза. Он вскакивал, перевозбужденный! Изумительно талантливый человек. Думаю, в любой области был бы великим. Мама жила в Москве – а он в Ташкенте закончил с золотой медалью суворовское училище. В биографии сотни интересных штрихов – от диссертации по регенерации до женитьбы на женщине старше, кандидате химических наук. Потом развелся.
– Несколько раз ходил слух – Попенченко убили.
– Дважды такое распускалось – будто убили в драке. Мне звонил: "Эрик, ты слышал?" – "Слышал. Не бери в голову…" – "Так маме названивают. Пригласи меня к себе в передачу, а?" Он приходил и рассказывал, что жив-здоров. Больше для мамы, чем для кого-то. Я все допытывался: может, действительно где-то подрался? Валера отвечал: "Что ты, никогда!"
Помню, в 1964-м делали передачу накануне Олимпиады. Вот-вот ему уезжать. Рядом с редакцией Кировский проспект, выходим на него. Попенченко говорит: "Зайдем в кафе, выпьем по бокалу?" А он был совершенно непьющий.
– Шампанского?
– Там могли смешать – 50 коньяка и 150 шампанского. Для кого-то жуткое сочетание, а для нас – благодать! Валера поднимает бокал, говорит, слегка картавя: "Эрик, я выиграю Олимпийские игры… И брошу этот бокс к чертовой матери!"
– Бросил?
– Вскоре после Токио. У Попенченко можно было учиться дружбе. Приезжает из Москвы, протягивает ключи: "Эрик, у меня теперь отдельная квартира. Почти всегда пустая. Можешь останавливаться, не предупреждая…" Да кончай, отвечаю. У меня в Москве родственники, есть, где переночевать. Вы представляете? Отдает ключи от своей квартиры!
– Поразительный человек.
– Был у Попенченко секрет, который скрывал, как мог. Время от времени падал в обморок. От перевозбуждения. Многие знакомые считали, что Попенченко убили.
– Он же упал в лестничный пролет Бауманского института.
– Да. Говорили – сбросили. Но вот Жора Саркисьянц, тоже человек бокса, не сомневался, что Валера летел с лестницы уже в отключке. У него была привычка – садиться на перила. В этот момент, возможно, потерял сознание.
– Были недоброжелатели?
– Попенченко претендовал на высокий пост. По линии КГБ его тоже пытались двигать. Он был выдающейся личностью! Я чувствовал в нем что-то такое, что было в Лобановском и Морозове. Хотя Лобановский – жесткий человек. Я все говорил ему: "Валерий, любая схема гениально работает до известного предела. Затем перестает приносить успех". Снова нужна импровизация. Опять должен появиться гений, который сломает систему. Кто такой "изобретатель"?
– Кто?
– Человек, который не знает, что так можно поступить. Все знают, а этот – нет. И он находит.
ХИРОВАТА
– Вы же застали еще бодрым Вадима Синявского?
– Ты можешь рассказывать час – а запомнится одно предложение. Это я понял благодаря Синявскому. Оказался на встрече с ним в 1957 году. Уже что-то делал на радио. Человек восемь собралось, на Синявского смотрели, затаив дыхание – как же, только-только завершились Олимпийские игры в Мельбурне!
– Нравился вам Синявский?
– Не то слово. Это глоток свободы. Интонация, юмор… А на телевидении у него не пошло – глаз-то один, второй повредил на фронте. Начал ошибаться, а все видят. Но на той встрече он блистал! Первая фраза: "Плыли мы из Мельбурна на теплоходе "Грузия". Вдруг пропала официантка. Может, шпионаж? Может, выкрали империалисты? Погибла, нет?"
– Как интересно.
– Потом о чем только не говорил. А мы были заворожены историей про официантку. Он нас поймал на крючок капелькой детектива!
– Официантка-то нашлась?
– Вот и мы об этом думали. Через два часа кто-то осмелился: "Вадим Святославович, что с официанткой-то?" – "А что с ней?" – "Отыскали?" – "Откуда я знаю? Пропала – и все…" Великий рассказчик! Как и Набутов. В апреле прошлого года к столетию со дня его рождения провели вечер, вспомнили Виктора Сергеевича. Он же с юмором был, миллион историй с ним связано.
– Миллион не надо. Хотя бы парочку.
– Комментируем вдвоем соревнования по конному спорту. Обязали ни с того ни с сего. Я-то молодой, пролистал какую-то литературу. А Набутов зря готовиться не любил. Когда во время репортажа в очередной раз возвратил его в мир всадников и кобыл, Виктор Сергеевич воскликнул: "Все, что я знаю о лошадях – это Семен Михайлович Буденный".
– В прямом эфире?
– Да. Человек остроумный, не мог удержаться. Это недостаток людей, которых сажали в 30-е годы. Хорошая фраза – как же не сказать-то? Или на волейболе случай. Наши встречаются с японцами. Набутов говорит: "Подает игрок сборной Японии Хировата". Мяч влетает в сетку. Виктор Сергеевич, выдерживая паузу, с той же интонацией: "В самом деле неважно".
– Разве?
– Со временем, как водится, в народе пошла гулять версия, будто прозвучало: "Действительно х…вато". Не верьте! Мне и Кирилл, его сын, говорил: "Не было такого!" Кстати, он тоже отличился. Впервые комментируя бокс на Олимпиаде, изрек: "А сейчас в заднем проходе показались участники…"
– Орлов сообщил нам: "Возраста не чувствую. Кручу велосипед, занимаюсь скандинавской ходьбой, раз в неделю баня, массаж".
– Да, Гена следит за здоровьем. Все-таки играл в футбол на профессиональном уровне, а для организма это бесследно не проходит. Вообще он молодец. По-прежнему много работает. Очень самокритичен – редкое качество для человека, столько лет отдавшего телевидению. Интеллигентный, доброжелательный, с молодежью общается без всякого гонора.
– А как вы поддерживаете форму? До сих пор бегаете по утрам?
– Уже нет. Переключился на теннис. Играю два раза в неделю, плюс каждое утро делаю зарядку. Есть комплекс упражнений, направленных на укрепление сердечной мышцы. Помогает, наверное. Я и не знаю, где у меня сердце. Не болит! Так что тоже возраста не ощущаю. Хотя старше Гены на девять лет.
– Вам с молодежью интересно?
– Безусловно. Ребята в курсе современных технических новинок, подробностей трансферов, гонораров звезд. Это с одной стороны. А с другой – печально, что растет поколение, которое не знает, кто такой Попенченко. Они не знают про Наталью Кучинскую, о которой я снял документальный фильм "Хочу летать". Даже Михаила Ботвинника не знают! Насколько мы, старшее поколение, отличаемся, впервые задумался, когда брал интервью у юного Олега Саленко.
– Он еще в "Зените" играл?
– Да. Возглавлял команду Станислав Завидонов. Я спросил: "Что для тебя установка тренера?" Саленко пожал плечами: "Да ничего. Я его и не слушаю. Я же нападающий. От меня на поле что требуется? Голы забивать. Вот и все". От такой искренности я вздрогнул. Пролепетал: "Ну как же? Это Завидонов! Он за сборную против Пеле играл!" Саленко равнодушно: "А я этого не видел".
– Железный аргумент.
– Люди разные… Вспоминаю, как делали передачу про брата легендарного Михаила Бутусова – Василия Павловича. У него тоже интересная судьба. Участвовал в Олимпиаде 1912 года, был капитаном сборной, единственный гол финнам именно он и забил. В 1930-м арестовали по сфабрикованному делу "Промпартии". Громкая была история. Михаил тогда играл за "Пищевкус". Так Василию открытым текстом заявили: "Если брат перейдет в ленинградское "Динамо", мы вас выпустим".
– Перешел?
– Да. Василия освободили. Дома, рассказывая о тех событиях, он вытащил из комода справку, напоминающую школьную промокашку. Перешел на шепот: "Только вам, Эрнест… Под большим секретом…" Я прочитал: "Бутусов Василий Павлович с 24 октября 1930 года по 13 сентября 1931-го находился в тюрьме ОГПУ". Удивился: "Зачем сохранили?" Бутусов поднял палец: "В нашей стране хранить надо все! В любой момент могут спросить – где ты был в это время?" Эпизод, который многое говорит о психологии советского человека.
АВАРИЯ
– Как родилась идея снять фильм о Кучинской?
– Недавно ваша газета опубликовала исследование. Сегодня в России 85 процентов болельщиков интересуются футболом, 10 – хоккеем. На остальные виды спорта приходится всего 5 процентов. Раньше было иначе. Когда в 1986-м в Ленинграде играли Карпов с Каспаровым, весь город говорил о шахматах. Какой там "Зенит" или СКА! Матч двух "К" – вот событие номер один! А фигурное катание? На любых соревнованиях трибуны были битком! Как и на гимнастике, которая была фантастически популярна. Верите?
– Верим-верим, Эрнест Наумович.
– Так вот, 1965 год. 16-летняя Наташа тренировалась в Ленинграде, считалась восходящей звездой. Девочка необычайно красивая, обаятельная. Перед чемпионатом страны, который проходил в Москве, я предложил отправиться туда и снять о Кучинской фильм. Поселился в той же гостинице, что и гимнастки.
– Однако!
– С тренерами сборной были хорошие отношения, они мне доверяли. Уже за полночь вышел прогуляться, поразмышлять о предстоящих съемках, и тут картина – идет Полина Астахова, пятикратная олимпийская чемпионка, лидер сборной. Рядом тренер. Что-то говорит тихо, успокаивает. Оказывается, она никак не могла заснуть. На следующий день предупредил оператора: "Астахову снимай с первой до последней секунды. Она может неожиданно слететь с бревна". Так и случилось.
– Интуиция?
– Не только. Я же понимал, какое значение имеет для спортсмена последняя ночь накануне старта. Если не выспался – жди беды. Вот Астахова и упала. А выиграла Кучинская. Она тоже жутко нервничала, но по другой причине – подвел аккомпаниатор. Запил и не приехал в Москву.
– Вот негодяй.
– Когда все закончилось, я вернулся в Ленинград, сел монтировать фильм. Подходит главный редактор: "Название придумали?" – "Пока нет…" – "А вы вспомните, что она говорила? Какие у нее мечты?" – "Да спросил про заветное желание. Наташа ответила: "Хочу летать!" – "Прекрасно! Так и назовите!"
Спустя 25 лет снова встретился с Кучинской. Она уже тренером работала. Мы пересматривали фрагменты того фильма, архивные кадры с Олимпиады в Мехико, где завоевала два золота. Наташа комментировала, отмечала, что какие-то вещи за эти годы переосмыслила. Потом читали письма, которые ей слали со всего Союза. Эфиру предшествовал драматичный момент.
– Какой же?
– Заехал за Наташей на своем "Москвиче". Стареньком, после ремонта. По дороге отказали тормоза, попали в аварию.
– О Господи!
– У Пяти углов нажал на тормоз и понял – тормоза нет. Скорость небольшая, километров 50-60 в час. Что делать? Увидев газетный ларек, направил автомобиль в его сторону. Заорал: "Наташа, колени!"
– А она?
– Спокойно подтянула ноги. Молча. Отметил про себя: "Феноменальное хладнокровие!" Вдруг из ларька вышел киоскер. Я успел резко вывернуть руль и въехал в угол бампера 21-й "Волги". Клык "Москвича" смялся, разрезало переднее колесо. Но мы с Наташей не пострадали. Все это время она оставалась абсолютно невозмутимой, даже не вскрикнула. Меня ни словом не попрекнула.
– В отличие от хозяина "Волги"?
– Как выяснилось, принадлежала она полковнику, начальнику особого отдела погранвойск КГБ. Сначала-то шофер выскочил. Ему сразу сказал: "Я виноват. Вызываем ГАИ". Следом появился полковник в папахе. Оглядел мою несчастную машину. И свою, где, как ни странно, ни царапины. Произнес: "Запишите мой адрес". Сел в "Волгу", и они укатили.
– А вы?
– Поймал такси, поехал с Наташей на съемку. Брата, у которого была "Волга", попросил поменять колесо и на прицепе оттащить "Москвич" в сервис. Когда машину разрешили забрать, отправился по тому адресу. Мало ли, думаю, может какие-то претензии. Или скрытые повреждения обнаружились. А мне говорят: "Товарищ полковник приказал отремонтировать ваш автомобиль" – "Спасибо, уже все в порядке", – ответил. И подумал: поразительное благородство для начальника из такого ведомства! Я рассказал вам о письмах Кучинской и вспомнил про Олега Протопопова, с которым был хорошо знаком.
– Так-так.
– В Ленинград на показательные выступления прилетели знаменитые американские фигуристы Пегги Флеминг и Тим Вуд. Люда Белоусова и Олег Протопопов сопровождали их. А мы с Ефимом Учителем, отцом Алексея, будущего кинорежиссера, снимали документальный фильм. Я был автором сценария и предложил заход: едем в хореографическое училище, пусть Флеминг и Вуд посмотрят, как вкалывают наши танцоры. Дальше в Золотую кладовую.
– Попасть туда нелегко.
– С Пиотровским-старшим, директором Эрмитажа, меня связывали добрые отношения. Он обожал шахматы, был заядлым болельщиком. Позвонил ему: "Борис Борисович, приехали фигуристы из Америки. Можно сводить их в Золотую кладовую? Чтобы поняли: Ленинград – великий город".
– Позволил?
– Да. Из училища всей компанией переместились в Эрмитаж. Протопопов был в мрачном расположении духа. Спрашиваю: "Ты чем-то расстроен?" – "Понимаешь, с Людой получаем тысячи писем. Благодарности, пожелания, просьбы, советы… А тут впервые вскрываю конверт и читаю, что мы не можем повысить сложность прыжков, позорим советский спорт. Ну и в таком духе". На Олега писулька произвела гнетущее впечатление. Они ведь в тот момент были на пике славы.
– Что еще из его рассказов помнится?
– Как надевая на тренировку коньки, он нашел в ботинке сломанные лезвия бритвы. Как фанатично соблюдал режим. Следил за собой настолько, что даже крепкий чай не пил. Как перед побегом из СССР тайком все распродавал – "Волгу", мебель, аппаратуру. Уезжали они из пустой квартиры. На эти деньги купили бриллианты. Под видом блесток нашили на костюмы, в которых выступали.
– А таможня?
– Никто не заметил. Олег – человек тщательный, аккуратный, любой шаг продумывал скрупулезно… Когда в 2005-м в Ленинграде праздновали 70-летие Белоусовой, попросил меня быть ведущим.
– Где отмечали?
– В ресторане на углу Невского и Владимирского. В разгар вечера, когда Люда отошла к гостям, спросил, шутя, Олега: "Вот у вас из года в год – тренировки, выступления, тренировки, выступления… А живешь-то ты как? Расскажи, пока жена не слышит". Протопопов усмехнулся: "Отвечу старым анекдотом. Еврей уехал из Союза в Израиль. Пожил недолго, попросился обратно. Пустили. Затем снова уехал. И опять вернулся. Когда в третий раз подал документы на выезд, потащили в КГБ: "Вы уже всех достали! Определитесь наконец, где вам лучше – здесь или там?!" Еврей вздыхает: "И здесь хреново, и там. Зато пересадка – в Париже…"
– Самый трогательный эпизод из того вечера?
– Осталось в памяти общее ощущение не просто доброты. Радости со слезами на глазах. Гостей было много, все смотрели на Люду и Олега как на небожителей, которые подарили им потрясающее счастье, и вспоминали собственные переживания. Когда Белоусова и Протопопов выходили на лед, люди плакали. Например, моя мама. Женщина суровая, не склонная к сентиментальности, пережившая войну. Замечательных фигуристов много, но эту пару любил весь мир. Скольжение, красота линий, пластика, отточенность движений… В свое время сказал Олегу: "Никто так не приземляет партнершу, как ты. Обычно опускают, и все. А ты последние три миллиметра делаешь невероятно нежно". Это что-то волшебное. Особая система отношений мужчины и женщины.
ВАМПИР
– У Протопопова тяжелый характер.
– Да мало ли что говорят! У меня с Олегом не было проблем, всегда отлично ладили. Вот, что, ребята, вам скажу. Не судите о человеке, пока лично не пообщаетесь. Лишний раз убедился в этом, когда познакомился с папой Гаты Камского, Рустамом. Что вы о нем знаете?
– Хам, тиран, самодур. Сына поколачивал.
– Я тоже все это читал. А теперь то, что услышал от самого Рустама. Однажды пригласил меня домой и открылся с неожиданной стороны. Мужик простой, как телеграфный столб. Четыре класса образования, на гармошке играл. В прошлом боксер, отсидел несколько лет за то, что слишком сильно начистил кому-то физиономию. Рассказывал: "Когда родился сын, я решил сделать из него гения. Скупил всю серию ЖЗЛ, перечитал от корки до корки и понял – все гении были созданы в семье. Начал размышлять – какое направление выбрать, куда двигаться? Меня вдохновляла история Паганини. И Гата стал серьезно заниматься музыкой…"
– Кажется, на фортепиано играл.
– Да, лет с четырех. Рустам задумался о консерватории, переезде в Ленинград. Из трехкомнатной квартиры в Новокузнецке они перебрались в коммуналку на Фонтанке. Там мы и беседовали. 12 семей, под потолком подвешены тазы, велосипеды, прочий скарб.
– Один туалет на всех.
– Разумеется. В музыкальном училище Гату забраковали. Мол, короткая фаланга, несколько миллиметров не хватает. Рустам осознал, что великого пианиста из ребенка не выйдет и переключился на шахматы. Случайно. В парке люди сидели, играли. Гата подошел, заинтересовался. Воспитывая сына, Рустам уделял огромное внимание не только шахматным этюдам, но и физической подготовке. Для этого во дворе на Фонтанке выстроил два корта, купил три стола для пинг-понга. Я спросил: "Два-то корта зачем? Можно было и одним ограничиться".
– Действительно.
– Рустам прищурился: "Нет, лучше два. Чтобы все играли. И не завидовали". При мне на сына никогда руку не поднимал, разве что накричать мог. Я видел – у них полный контакт. Эх, какое удовольствие – говорить с шахматистами! Как-то придумал опрос: "Вы хотели стать чемпионом мира?"
– Понятное дело – все хотели.
– А вот и нет. Юрий Авербах сказал: "Знаете, я никогда не радовался победе, как сумасшедший, и не расстраивался до слез по поводу поражения. Такие чемпионами мира не становятся".
– Это и к Тайманову относится?
– Марк Евгеньевич очень любил женщин… Он поучаствовал у меня в другом опросе: "Сколько партий было, когда чувствовали, что вашей рукой руководит Господь Бог?" Тайманов назвал три. А Каспаров ответил: "Четырнадцать. Может, пятнадцать".
– Карпова спрашивали?
– Нет. Толя – закрытый. Если чувствует, что ты ему нужен – одно отношение. Если нет, совсем другой разговор. Карпов – человек, который затягивает всю энергию в себя.
– Энергетический вампир?
– Да. Мишу Таля заставили быть его ассистентом. Это было просто неприлично – собрали все силы, чтобы работали на Карпова. В том числе, как говорил мне Корчной, подтянули некие органы. Хотя Толя гениальный шахматист, без вопросов. Но в то же время – орден Ленина. Поцелуй в губы от Брежнева: "Ты взял это звание – теперь его не отдавай никому…" Как тут устоять?
ТРУБА
– Зато Ботвинник – собеседник изумительный.
– Пригласили его на телевидение прокомментировать матч Спасский – Фишер. А Михаил Моисеевич всегда говорил неторопливо. Выдерживал паузу. Например: "Фишер пошел ладьей на f4… Этот ход когда-то гроссмейстер Лилиенталь использовал в Гастингском турнире…" Дальше в той же манере: "Спасский надолго задумался… И ответил ходом, который я бы считал не обязательным…" В какой-то момент за кадром появился редактор, показал на часы, дескать, не укладываемся в хронометраж, нужно ускориться. Ботвинник побагровел: "Ах, у вас времени нет? Ну тогда я пойду". Отключил микрофон и пошел. Скандал замяли, но больше на центральных каналах он не работал. Зато с нами сотрудничал регулярно.
– Специально приезжал в Ленинград?
– Да, мы оплачивали командировку, сделали много интересных передач. Помню, в одной из них он похвалил Карпова: "Его интуиция образца 1973 года – это что-то фантастическое! Сравниться с ней могли лишь Петросян и Капабланка". Хотя Каспаров считался учеником Ботвинника, тот всегда сохранял объективность. После того, как Корчной остался на Западе, в газетах и на телевидении его фамилию упоминать запретили. Исключение сделали только для Ботвинника.
– В ваших программах?
– Ну да. Михаила Моисеевича очень уважал Григорий Романов, первый секретарь Ленинградского обкома. Когда с ним этот вопрос согласовывали, подумал и сказал: "Ботвиннику – можно!"
Еще история про Михаила Моисеевича. Московское "Динамо" отправилось в Югославию на матчи с "Хайдуком" и "Партизаном". Отыграли здорово, честь советского футбола защитили. Получили по пять долларов суточных. Стоят в аэропорту, ждут маленький самолетик. Видят – идет Ботвинник, а за ним два человека тащат выхлопную трубу для "Мерседеса". Длиной в половину самолета.
– У Ботвинника в 60-х была такая машина?
– Да, позволили купить старенький "Мерседес" в немецком посольстве. Как сам мне рассказывал. Футболисты вытаращили глаза: что это?! В Москве их встречает зам председателя КГБ, который курирует "Динамо". Жмет руки, благодарит: "Какие вопросы? Пожелания?" Кто-то подал голос: "Мы летели с Ботвинником. Представляете – везет для "Мерседеса" выхлопную трубу! А нам по пять долларов в сутки платят!" Генерал не растерялся: "Вот когда выиграете чемпионат мира, и вам разрешим выхлопную трубу привезти". Ребята, я вас не утомил?
– Пока до утомления далеко, Эрнест Наумович.
– Тогда еще о шахматах. 1973 год. Я начал работать над фильмом "Секрет Анатолия Карпова". Расспрашивал о нем участников межзонального турнира, который проходил в Ленинграде. Взял небольшое интервью и у киевского тренера Юрия Сахарова. О Карпове высказался небанально: "Если б не видел, кто сидит за столом, я бы сказал, что играет Капабланка". Этот фрагмент вошел в передачу, посвященную итогам турнира.
На следующий день в ДК МВД двое в штатском отводят в сторонку. Говорят: "Интересные у вас передачи, смотрим с удовольствием. Вчера вот Сахаров выступал. А вам известно, кто это?" – "Как кто? Тренер гроссмейстера Кузьмина…" – "Это понятно. Вы биографию Сахарова знаете?" – "Нет" – "Так знайте же – в войну он был переводчиком в гестапо! Теперь понимаете, у кого взяли интервью?!"
– Поворот.
– Вскоре после войны Сахаров ехал куда-то по железной дороге. На перроне купил вареную картошечку и соленые огурчики у женщины. И та его опознала. Бывшая партизанка, которую допрашивали немцы. Сахарова посадили на 25 лет, но уже в 1956-м освободили, полностью реабилитировали. Имел он отношение к гестапо или нет, так и осталось тайной.
– Вот так история.
– Еще одна. Тоже подлинная! 1986-й, Ленинград, матч Карпов – Каспаров. Из Лондона снимать сюжеты для английского телевидения приехал Реймонд Кин, гроссмейстер, один из секундантов Корчного. Повел Кина и его оператора в кафе на Невском. Сели, рассказал, что место это легендарное, в конце XIX века здесь собирались лучшие шахматисты во главе с Чигориным. Проводили первые в России турниры, пили шампанское. Кин оживился: "Давайте сыграем! Под шампанское. Но нужна бутылка". А это проблема.
– Неужели?
– В кафе только по бокалам разливали. Пришлось за бутылкой бежать в кавказский ресторан напротив. Вернулся, достали шахматы, открыли шампанское. Оператор включил камеру. Мы с Кином чокнулись, подвигали фигуры. И он с моих слов пересказал историю русских шахмат. Я одного не учел…
– Что?
– В Советском Союзе началась антиалкогольная кампания. А сюжеты на Англию перегоняли через Москву. Наутро звонок оттуда: "Эрнест Наумович, что же вы делаете?! Вся страна с алкоголизмом борется, а вы шампанское дуете! Демонстративно! В эфире! С англичанином!"
– Могли рассчитать.
– Бог миловал. Пока сидели с Кином, в зал вошла его переводчица. Следом – гроссмейстер, который за ней ухаживал. Евгений Владимиров, из команды Каспарова.
– Это же его Каспаров считал агентом Карпова?
– Совершенно верно. Гарри тогда уступил в трех партиях подряд и обронил: "У меня ощущение, будто играю сам с собой". Возникли подозрения, что кто-то из его секундантов работает на Карпова. Мама, Клара Шагеновна, приказала всем членам команды Каспарова отключить телефоны в номерах. Когда стала их обзванивать, только Владимиров поднял трубку. И его выгнали. Хотя прямых доказательств, что шпионил в пользу Карпова, не было.
– Еще с кем из шахматистов близко соприкасались?
– С Таймановым. Это личность уникальная. Едва не стал чемпионом мира, а записи его концертов вошли в сборники великих пианистов ХХ века. Умер два года назад в 90 лет, до последнего дня сохранял ясный ум, прекрасную память. Врачи загубили!
– Как?
– Был в полном порядке, ни на что не жаловался. Вдруг почувствовал дискомфорт в районе живота. Вызвал врача. Тот ничего не понял. Вызвал второго – то же самое. Дней через пять Марку Евгеньевичу посоветовали съездить на обследование в больницу. Но и там никак не могли установить диагноз. Тянули, тянули. Кончилось тем, что лопнул желчный пузырь.
ЗАГАЙНОВ
– Жил в вашем городе ярчайший человек – Рудольф Загайнов. Кто его считал удивительным психологом, кто черным магом…
– Мы знакомы с юности.
– Вам и рассказывать.
– Вот характерная для Рудика история. Давным-давно идем на концерт Райкина. Какой-то дворец культуры в Кировском районе. Я здоровенький парень, но миролюбивый. Загайнов – сухощавый, интеллигентно одетый. Тут подкатывают четверо поддатых.
– Задираются?
– В то время это было нормально, обычные послевоенные дела. Каждую субботу в Ленинграде дрались! В моем Фонарном переулке дня без мордобоя не проходило, как в деревнях. Сейчас странно подумать, да?
– Весьма.
– Сегодня вообще не пьют по сравнению с тем, что было. Тогда-то накатить в субботу – святое дело. Интеллигенция выпивала дома, под патефон. Кто попроще – тот отправлялся во двор кулаками махать. Вот мы попали как раз под таких. Никакой двусмысленности, подходят: "Ты, б…ь!"
– Мило.
– Я начинаю: "Ребята, заканчивайте. Мы вас даже не знаем!" Ожидая, что вот ударят – а я отвечу. Договорить не успел. Бум! Бум! Бум! Бум! И они катятся по лестнице, как в американском фильме. Это Рудик! Не задумываясь!
– Силен.
– Четыре коротких удара – четыре лежачих. Он же мастер спорта по боксу. Вторая похожая история была в магазине. Парень что-то не так сказал – моментальный удар! Все, тот лежит. Рудик принимал решения за секунду.
– Хорошим был боксером?
– Неплохим. Его ценили в этой среде. Но главное, он был прекрасным детским тренером! Я приезжал снимать его во Дворец пионеров. Наблюдал, как Рудик учит мальчишек расслабляться. Проводил аутогенные тренировки. Я смотрел – и сам учился.
– Успешно?
– Хотите – прямо при вас засну?
– Лучше не надо.
– Мне это не так легко – а Рудик мог задремать когда угодно и где угодно. Годы спустя еду в такси, парень отрывается от руля: "Вы Эрнест Серебренников?" Я к такому привык, из-за телевидения физиономия известная. Он продолжает: "Наверное, не помните, как снимали нас у Рудольфа Максимовича? Увидите – передайте ему спасибо. Это он научил расслабляться…"
– В чем секрет расслабления – вы поняли?
– Я делал фильм про всемирно известного физиолога Юрия Высочина. Он защищал диссертацию как раз на эту тему. Столько интересного скрыто! Вот в ГДР, где для победы были готовы на всё, до чего додумались? Если перед стартом делать атлету минет – тот возбудится. Прилив сил.
– Неужели делали?
– Да! На Олимпиаде в Москве! Я это доподлинно знаю! Американцы называли восточных немцев "фабрика рекордов"…
– Немудрено. С такими-то методами.
– Это часть их системы. Высочин изучал способность расслабляться. Кто умеет – у того нет инфарктов, инсультов.
– У вас не было?
– Пока – ни того, ни другого. Я знаю, что такое "расслабляться". Что такое "выдержать паузу". Потому что это прямая дорога к умению концентрироваться. Если говорить об актерском деле (пародирует Райкина) – я должен расслабиться к е…ней матери.
– Неожиданно.
– Вот! А я ведь ничего не сказал, кроме "е…ней матери". Грубое слово – а вы улыбнулись! Помню, записывал с Аркадием Райкиным интервью под Ригой. Потрясающий человек, фантастический. Поражал тем, что выходил на сцену расслабленным от кончиков пальцев до головы. Это тонкие вещи, которые глубоко заложены. Был уверен, Райкин знает секрет.
– Так знал?
– Прихожу к нему в номер. С этим самым вопросом. Райкин уже старенький. Задумался и произнес слова, которые я вообще не оценил. Позже вскользь обмолвился при Лёве Додине об этом – тот воскликнул: "Обязательно расскажу актерам!"
– Что же услышали от Райкина?
– "Мне кажется, я сегодня, выходя на сцену, волнуюсь точно так же, как и в первый раз". Когда ты расслаблен, у тебя, как у актера, растет диапазон.
СУИЦИД
– К психологам в нашем спорте всегда относились настороженно.
– Это правда. Евгений Красильников, в 70-е руководивший женской сборной СССР по конькам, рассказывал мне, как привлек в команду известного психолога, доктора наук. Чтобы перед стартом успокоил девочек, снял напряжение. Тот оглядел их, начал вкрадчиво: "Вот представьте – голубое озеро. Рядом лес, березы. Синее небо. А там – медленно летят белые лебеди…" Пауза. Продолжить не успел. Татьяна Аверина, двукратная олимпийская чемпионка, сказала громко: "Да пошел ты на х… со своими лебедями!" Вскочила, хлопнула дверью. За ней потянулись остальные. Больше психологов в сборную не приглашали.
– Загайнов с подобной реакцией сталкивался?
– Уверял, что нет. Рудика уважали. Он чувствовал наличие положительных сторон человека, через которые на него можно воздействовать. На нескольких Олимпиадах, где официально входил в состав делегации, к нему выстраивалась очередь из спортсменов. У них же накануне старта одно-единственное желание – поскорее погрузиться в сон и проснуться свежим. Рудик умел это как никто, сочетая гипноз с массажем. А я воспользовался его советом, когда полетел с "Зенитом" на товарищеский матч с "Норвичем".
– Это какой же год?
– 1992-й. Вячеслав Мельников тренировал "Зенит", а Гусев был президентом клуба. Прилетели, закинули вещи в гостиницу. Говорю: "Сегодня надо обязательно на стадион заехать". Идея не вызвала энтузиазма: "Да что там смотреть. Стадион как стадион. Завтра на игру приедем – всё увидим. Сейчас ребята хотят отдохнуть, пройтись по магазинам…" Я к Гусеву: "Слава, как же так?" – "Ладно, заскочим". А там игроки подошли к полю и замерли.
– Настолько хорошее?
– Шикарное! Ровнее, чем бильярдный стол! Они переглянулись, сняли ботинки, носки и пошли по траве босиком. Все это на камере есть. Я почему на стадион рвался? Из головы не выходили слова Рудика: "Футболист должен заснуть с образом завтрашней игры. Думая о том, как в этой игре будет выглядеть. А тренер – последний человек, которого нужно увидеть перед сном". Вот я и предложил Мельникову: "Может, вечером установку проведете?" – "Да нет, завтра. Как обычно". Зато разрешил мне записать с игроками интервью. Я шел по номерам, задавал вопросы.
– Например?
– Главный сформулировал так: "Каким вы хотите запомниться здесь, в Англии, на родине футбола?" Каждый задумывался, прежде чем ответить. Фраза Загайнова про сон с образом игры и навеяла вопрос. Но ребят надо было аккуратно подвести к этой теме. Глупо же спрашивать в лоб: "Какие мысли о завтрашнем матче?"
– Ну и как сыграли?
– 1:1. "Норвич" тогда занимал в чемпионате четвертое место, а "Зенит" в высшей лиге стоял на вылет. Но в тот день играл как никогда! Страстно, вдохновенно, самоотверженно. Возможно, есть в этом и моя крохотная заслуга. Точнее, Рудика с его психологическими приемами.
– Жесткий был человек?
– Я видел его слезы. Еще подумал: какая же тонкая натура!
– Что стряслось?
– Он работал с "Пахтакором", когда команда разбилась. Дочка Юры Загуменных, игравшего прежде за "Зенит", не хотела отпускать в тот полет: "Папа, не надо!" Загайнов рассказывал – и плакал. Юру я тоже неплохо знал, ему же почку оторвало в Ленинграде… Красивый парень, артистичный.
– Карьеру Загайнова в 2007-м разрушила гибель велогонщицы Юлии Арустамовой. В квартире, где с ним жила, ее нашли повешенной в ванной.
– Всё раздули! Писали, мол, он виноват, довел до самоубийства… Полная чушь! Рудик очень любил Юлю, молился за нее. Чувство, которое их связывало, ценил до конца жизни. Для него это были святые воспоминания. К сожалению, девочка оказалась со странностями, мягко говоря.
– В чем выражалось?
– В склонности к суициду. Наверное, генетическая предрасположенность. Периодически ему звонила: "Я на сборах. Стою в гостинице на двадцатом этаже у открытого окна. Рудик, давай вместе покончим с собой". За пару лет только при мне это было раза три!
– Как Загайнов реагировал?
– Успокаивал. Потом сокрушался: "Не знаю, что делать. У Юли навязчивая идея".
– Загайнов пережил ее на семь лет.
– От рака умер. Я навещал Рудика в больнице. Он неплохо выглядел, но понимал, что уже не выкарабкается. Даже бросил в сердцах: "Достань мне пистолет. Сколько можно мучить – себя и других?!"
– Полтора года назад еще одного товарища похоронили – легендарного Казаченка.
– Мы были не "товарищи". Володя – настоящий друг! Человек абсолютно безотказный, с колоссальным чувством юмора. Но разыгрывал чаще Гену Орлова, чем меня. Я все-таки постарше. Был у меня на 80-летии, такие фотографии остались…
– Казаченок сильно похудел в последнее время. Тоже онкология?
– Нет, осмысленно сбросил вес. Я поражался: "Володя, какой ты стройный стал!" Он радостно: "А я поставил задачу! Мне теперь так легко!" А потом не выдержало сердце. Полная неожиданность для всех! Мы с Геной похороны вели.
ГУМИЛЕВ
– С Довлатовым и Бродским сталкивались, живя в одном городе?
– Бродского лучше знал Орлов. Он вам, кажется, рассказывал. С Довлатовым мы встречались, но я к нему относился… Как бы сказать… Гонора у меня не было, но ни Довлатова, ни Бродского гениями я не считал. Да и никто их не считал гениями!
– Серьезно?
– Да конечно! Просто интересные люди, каких в Ленинграде достаточно. Рядом Товстоногов со своим театром. Стржельчик, Юрский, Лавров. Еще жива была Ахматова, я ее застал. Издали видел Зощенко на набережной неподалеку от дома, где он жил. Причем я бы не узнал, но мне указали: "Это Зощенко". Вот какие были люди!
– Любите Зощенко?
– Очень! Какой писатель – великий?
– Какой?
– Помимо всего прочего, создавший нового героя. Как Пушкин – Онегина, Лермонтов – Печорина, Гоголь – Хлестакова. А Зощенко создал электрика, которого снимают не в фокусе. Или водопроводчика, который увидел, как золотой зуб блестит. Абсолютно гениальный человек в моем понимании!
– Ахматову видели часто?
– Раза четыре. Очень тяжелая, пожилая женщина. С высочайшим чувством достоинства. Даже на расстояние это ощущалось. Я мысленно сравнивал с тем потрясающим портретом, который знают все. Сам рисую. Потом познакомился в Москве с ее сыном Львом.
– Кто свел?
– Товарищ, известный физик. В Москву приезжал работать. Ну и погулять любил. А я человек телевидения, ему приятно было привести меня к балеринам… В пятикомнатной квартире сына министра здравоохранения устраивали маленькие оргии. Хотя мне это не слишком нравилось. А он обожал!
– Надо думать, не там встретили Льва Гумилева.
– Этот ученый был консультантом по его книге. Меня зазвал: "Пойдем к Гумилеву? Интересный человек!" Я все-таки сознавал, что это за фигура.
– Что бросилось в глаза?
– Абсолютно белое лицо. Физик меня представил: "Это мой друг, журналист". В глазах Гумилева мелькнуло сразу – ага, стукача привели. Раз журналист, значит, из КГБ. Стоит ли вообще впускать? Заминка – и он шагнул вглубь коридора: "Проходите". Сидим на кухне, пьем чай. У них какой-то спор. А я ничего у Гумилева не читал, но уловил – он принимает лишь то, что совпадает с его теорией. Что не совпадает – пошло к такой-то матери. Это нормально для отсидевшего человека. Который во время отсидки что-то придумал. У таких часто ощущение, что кругом враги.
– Не озвучили мысли?
– Мягко ему: "Ваш разговор для меня – другие миры! Я счастлив быть здесь. Но чтобы найти истину, надо иногда пользоваться тем, что противоречит теории. Вы выше этих противоречий! Хотя они могут подчеркнуть вашу правоту".
– Ловко.
– Он еще раз посмотрел на меня оценивающе – "так, вроде не стукач". Усмехнулся: "Знаете, я так долго над этим думал, что мне не нужно соотносить противоречия. Я просто убежден в своей правоте".
ХАНЛИ
– Сержа Левина, знаменитого агента первых русских энхаэловцев, вы знали?
– Еще бы!
– Забавный человек. Все странно – начиная от сексуальной ориентации.
– Знаете, его ориентация для меня – темный лес. Серега мечтал быть комментатором! Подражал Озерову. Как-то меня уговорили позволить ему провести репортаж. Была у него сестра, такая активная дама. Провел плохо. Зато Левин был знаком со многим артистами, делал интересные передачи. Когда возвращался в Ленинград из-за границы – всегда мне звонил. Однажды я спас его.
– От чего?
– Возможно – от смертной казни. Не буду вдаваться в подробности, Серега не поладил с уральскими людьми, которые торговали хоккеистами. Давали 100 долларов родителям 15-летнего мальчика и отправляли его в Америку. С такими лучше было не конфликтовать. Разговор в этом бизнесе короткий.
– Отблагодарил?
– Проходит время – я работаю на чемпионате мира. Сидим рядом – Женя Майоров, Озеров и я. Вдруг возникает Левин: "Ребята, как я рад! Всех приглашаю в ресторан!" Ну, хорошо. За язык не тянули. А Женя знал его получше, склонился над ухом: "Раз Серега пригласил – значит, больше не подойдет. Железно!"
– Так и случилось?
– Да. Жадность это, не жадность, кто знает… Широким человеком точно не был. Хотя в Штатах разбогател. Рассказывал, какое у него имение. Но никогда не давал свой американский адрес. Никому! Видите, получилось по Зощенко. Устами его героя: "Я ничего не хочу сказать против поляков, но одно могу заметить, что жутко подлый и сволочной народ". Поэтому про Левина много говорить не хочу. А заметки он писал под именем Серж Ханли.
– Что ж "Ханли"-то стал?
– А так звонче. Лично я думаю, был в Штатах некий Союз социалистических педерастов. Которые помогали друг другу. Мне не раз об этом сообщали. Даже на центральном телевидении такое существует. Как говорили: "Чайковский был педераст, но ценим мы его не за это". Серж – яркая фигура, но не было в нем солидности. Все делал только ради себя! Что люди высокого полета мгновенно просекают. Меня Корчной в этом смысле удивил.
– Как?
– Я хотел пригласить на съемки одного журналиста. Предупредил Корчного – тот посмотрел поверх очков: "Это же фуфло!" Корчной четко понимал – человек работает на идею или на себя. Вот Серж с этой точки зрения был "фуфлом". Хотя самолюбив! Тщеславен!
– Говорят, женой его в Америке стал известный хоккеист.
– Я слышал. Людей сейчас интересуют такие вещи. Видите, и вы спрашиваете… Как-то ведем репортаж с Орловым. Рассказываю ему: финн бежал 15 километров по морозу, возвращается домой. Тепло, жена спит… "Что сразу делает финн, а, Гена?" – "Не знаю" – "Ложится к жене. А второе?" – "Не знаю" – "Снимает лыжи".
– Смешно.
– Гена смутился: "Нельзя такие анекдоты рассказывать" – "Это тебе нельзя, ты интеллигентный человек, жена – актриса. А я разведенный, не член партии – мне все равно".
– Какие же трогательные люди – вы, Орлов…
– Однажды сидим в хорошей компании, Орлов говорит: "Жил я тогда рядом с монастырем"... – "Гена, при Советской власти ты рассказывал, что жил около райкома".
РАСТРАТА
– Однажды вы чуть голову не сложили во время матча "Зенита". Попали в вас петардой.
– А-а, ерунда! Ну, сгорел ботинок. Частично. Я стоял с камерой. Даже не испугался. Когда сконцентрирован на съемке – в этот момент тебя могут резать на части.
– Ногу-то обожгло?
– Немножко.
– Домой возвращались в одном ботинке?
– В двух. Один из которых был искорежен. Доехал – и выкинул. В тот день я знал, что хочу снять. Искал сюжет. Трансляцию-то все видят – а можно сделать сюжет на 20 секунд "футболист у передней штанги". Как он смотрит, как дышит при угловом. Или – "что кричит вратарь?" Запикивая матерщину. Когда вратарь орет – это музыка футбола! Вдруг рождается роскошный сюжет! Увы, сегодня так никто не делает.
– Научили бы.
– Я как режиссер и сейчас могу работать на высоком уровне. Но молодым надо кормить семью – и неудобно нанимать человека, которому девятый десяток. Я все понимаю. Сидят московские друзья, все они очень умные.
– С бриолином на голове.
– Ага. У них, может быть, и яйца напомажены. "Спартак" проигрывает – тут же начинают выводить закономерности. А команда проиграла только потому, что потеряла концентрацию на три минуты. В снукере есть гениальный комментатор Синицын. Кого бы к нему ни подключали – сразу видно, насколько другие банальны. Знают это, то, опережают события…
– Раздражает?
– Хочется написать письмо: "Ваш коллега старается быть банальным, и это ему удается на сто процентов". Я могу на спор излагать час штампами из репортажей. Непрерывно. Вот как они. Ты слушаешь, слушаешь – а потом вздрогнешь: а о чем он говорил-то?
– ЧП во время съемок случались – вроде петарды в ботинок?
– В 1980-м на Олимпиаде произошла история, которая могла дорого обойтись. Американского оборудования не было, только советское. Я контролировал несколько камер. В разгар Игр подходит ко мне дважды Герой Соцтруда, конструктор этих камер. Явился благодарить в студию, где слежу за картинкой. Трясет руку: "Эрнест, огромное вам спасибо! Доказали, что моя техника может работать безукоризненно!"
– Что плохого?
– На эти секунды теряю концентрацию, отвлекаюсь от трансляции. Вынужден смотреть ему в глаза. А операторы ищут интересные кадры. Отыскивают в толпе какого-то мохнатого иностранца. Тот видит камеру – распахивает куртку. Миру открывается надпись: "Я люблю Христа". Твою мать! Пока с Героем раскланиваюсь, в эфире такое. Замечаю одним глазом, поскорее жму кнопку – чтобы картинка перебросилась на другую камеру. Говорю "спасибо", а сам понимаю: конец. Вся работа зачеркнута. Решат, что показал специально! А там ведь могло быть написано – "Я ненавижу КПСС".
– Пронесло?
– Чудом. Все делали вид, что не заметили… Потом 7 ноября я как главный режиссер новостей готовлю десятиминутный спецвыпуск о том, что творится на Дворцовой площади. Там все руководство ленинградского обкома. Мимо шагают трудящиеся с транспарантами. Двенадцать полупьяных операторов это снимают, затем все собирается на узкой пленке. Два избранных монтажера с дикой скоростью склеивают, я монтирую. В семь вечера надо показать, насколько советский народ ведет себя хорошо. Все идет в эфир, диктор читает. Вдруг…
– Мы ждали этого "вдруг".
– Трибуна с товарищем Романовым – вверх ногами! Народ идет с лозунгами – тоже вверх ногами!
– Долго?
– Около метра пленки склеили не так. Секунд пять. Мы с главным редактором все это смотрим вместе с Ленинградом. Тут же звонок: "Вы видели?!" Сразу мысль: минимум – выговор.
– Что дальше?
– Директор телевидения – бывший член горкома партии. За то, что засовывал руку под юбки девушкам, утихомирили и отправили на идеологию. Где мог засовывать более-менее спокойно. Тем более, у нас девушки любили это дело. Вечером 7 ноября сидит он среди обкомовских людей, своих приятелей. Выпивает. Бледный редактор шепчет: "Надо ему позвонить" – и сам же набирает. Произносит глухо: "У нас ЧП. Трибуна вверх ногами… Что?! Отражение в воде?! Понял! Эрик, директор говорит – это было отражение в воде!"
– Блестяще.
– И всем звонившим отвечали: "Художественный прием, неужели вы не поняли?" Все сделали вид – ничего не было. Обычная история для телевидения.
– Счастье, сам Романов не увидел.
– С Романовым тоже была история. Раз в год Григорий Васильевич выступал в Таврическом дворце. 29 минут в новостях занимала эта речь. Минуту оставляли на спорт и погоду. Редактор волнуется: "Ребята, что у вас в спорте?" – "Есть футбол, хоккей…" – "Да не надо вашего футбола! Что-нибудь короткое, нейтральное?" – "Конный спорт" – "Годится!"
– Где была заложена мина?
– Григорий Васильевич выступил, голос за кадром: "Чемпионат Ленинграда по конному спорту. Победил наездник Романов на кобыле Растрата. Теперь – прогноз погоды". Никто не прочитал текст до эфира!
– Это быль?
– Абсолютная. Все обалдели. Но снова сделали вид, что ничего не случилось.
Санкт-Петербург – Москва
