Вагиз Хидиятуллин: "Спартак" не может обойтись хотя бы без одного татарина!"

"Как вернулись мы в Москву, сыновья попросили йогурты им купить. Пошел в магазин – а тут не знают, что это такое. Трудно, черт возьми, от этой Франции отвыкать..."

Со смешанными чувствами вспоминаю этот фрагмент из нашего разговора с Хидиятуллиным в его однокомнатной квартирке на Речном вокзале осенью 90-го. Как же давно это было, какой же другой – не только по названию, но и по сути – была наша страна! С одной стороны, впору тосковать о временах, когда мы были моложе, трава – зеленее, а напиток "тархун" и глазированные сырки – вкуснее.

А с другой, посмотришь на неугомонного Вагиза – и вся тоска улетучивается. В 51 год человек ни секунды не может усидеть на месте. И в глазах сверкают те же бедовые огоньки, что и в 20. Хоть и выглядит он нынче несколько по-другому.

"Твою голову припорошило, а мою разворошило... Неужели это было так давно?" – пел когда-то, облысев, Александр Розенбаум. Так и Хидиятуллин, который нынче "прической" напоминает судью Коллину, мог бы спеть поседевшему Гаврилову. А ведь в начале 80-х Вагиза за длинные волосы в советских газетах как только ни шпыняли...

Хидиятуллин – ярчайший персонаж, супербоец и на поле, и в жизни. Таким и остался. По буре эмоций, с которой он рассказывает о событиях 30-летней давности, создается впечатление, что они стряслись с ним вчера. Никого не швыряло с такой амплитудой по волнам футбольной судьбы, как двукратного чемпиона СССР, в промежутке между двумя этими чемпионствами год водившего танки по степям Житомирской области. А о его вкладе в историю "Спартака" исчерпывающе говорит тот факт, что Вагизу устроили совместный матч-бенефис в честь 50-летнего юбилея не с кем-нибудь, а с Федором Черенковым.

Наш разговор, что для моего собеседника характерно, проходил не только в разные дни, но и в разных местах. Начинали в динамовском манеже после турнира ветеранов "Негаснущие звезды". После того, как нас оттуда выгнала бабуля-вахтерша, продолжали в отдельной комнатке соседнего кафе "Гол", позабыв о проходившем там же банкете. А завершали – больше недели спустя в машине Вагиза. Когда я был от нее метрах в ста, у меня впервые лет за десять милиционер проверил документы. Паспорт был забыт дома, и спасло только удостоверение "Спорт-Экспресса". И в этом мини-приключении, по-моему, тоже было что-то хидиятуллинское...

Время у главы профсоюза футболистов России расписано по секундам. Иногда кажется, что он способен одновременно появиться в трех-четырех точках Москвы. И мне кажется, что в размеренной французской провинциальной жизни, которую он когда-то променял на буйную московскую, Вагиз не чувствовал бы себя настолько в своей тарелке.

– В ростовском спортинтернате почти вся наша команда 59-го года рождения болела за "Спартак", – вспоминаает Хидиятуллин. – Каждый ребенок, увлеченный футболом, "в кого-то" играет. Моим любимым футболистом, в которого я играл, был дядя Коля Осянин. Мог ли я себе представить, что в 76-м, попав в "Спартак", буду каждый день видеть дядю Колю, после обеда выходящего на крыльцо базы с папиросой? Мы-то, молодые, тоже баловались этим делом, но даже подумать не могли, что сможем курить у всех на виду. А когда Осянин смачно затягивался своей "беломориной", нам это казалось так удивительно и заманчиво...

Я не раз думал о том, что мое появление в "Спартаке" было предначертано судьбой. И тем, что я играл "в Осянина". И тем, что на меня обратил внимание Сергей Сергеевич Сальников. Он тренировал юношескую сборную СССР, и на одном из сборов в Ужгороде сказал, что мы с Валерой Глушаковым ему понравились, и он видит нас в "Спартаке". Так приятно было слышать подобное от такого человека!

Сальников научил нас финтам. Написал все свои упражнения – "черпачки", "восьмерочки"... Сказал, что обязательно пригласит нас на следующий сбор в Лужники и посмотрит, как мы отработали его задания. Мы приезжаем – и говорим, что весь ростовский интернат теперь работает по его системе. Сергей Сергеич аж за голову схватился: "Вы не обалдели? Я только вам дал! Это мое "ноу-хау"!"

А татарская традиция "Спартака"? Началось с Галимзяна Хусаинова – и с тех пор как-то повелось, что эта команда не может обойтись хотя бы без одного татарина. А тут нас пришло сразу двое – сначала я, потом Ринат Дасаев. Называли меня на первых порах, правда, не Вагизом, а Игорем – так пошло с интерната. Только после моего возвращения в "Спартак" в 86-м молодые ребята поколения Шалимова и Мостового уже Вагизом стали называть. Но большинство – Хидей. Дасаева же всегда звали просто – Дос.

А то, как мы с Глушаковым в "Спартаке" появились, – разве не предопределенность судьбы? После окончания интерната сначала написали заявление в "Ростсельмаш". Потом тренер отвез нас на базу ростовского СКА. Оттуда мы с Валерой сбежали и поехали на вокзал, чтобы рвануть в Москву – нас приглашало "Торпедо". Отдали проводнику по 25 рублей, и он посадил нас в поезд, хотя билетов не было.

Нас должен был встретить начальник торпедовцев Жендарев, но не смог – у них была международная игра. Не зная, что делать, мы с вокзала позвонили Ивану Варламову, который работал в "Спартаке", а до того был тренером юношеской сборной РСФСР, где мы играли. Иван Алексеевич тут же приехал, перевел нас через площадь трех вокзалов с Казанского на Ярославский, мы сели на электричку – и попали в Тарасовку. Так и стали спартаковцами.

Тарасовка!.. У меня она до сих пор перед глазами – причем не в сегодняшнем, а именно в том ее виде. Эта знаменитая "деревяшка", деревянный корпус, в котором жили все знаменитые спартаковские футболисты разных поколений, а также сборная Советского Союза... Этот памятник Ленину, который, по легенде, лепили с кого-то из родных Николая Петровича Старостина (кроме лица, естественно) – родственник тот был таким же невысоким, как сам Владимир Ильич... Эта крутая лестница в старом здании, с которой игроки неоднократно падали, будучи в определенном состоянии между играми, когда народ позволял себе чуть больше положенного... Эти лавочки с табличками "Осторожно, окрашено!" Всего этого в реальности уже нет, но в памяти будет всегда, пока мы живы.

Как родители отнеслись к моему внезапному отъезду в Москву? Они уже были привыкшими, все-таки я не с ними, а в интернате жил. Сложнее им было в 79-м решиться в столицу переехать, когда вопрос с квартирой встал. Сначала хотел записаться на однокомнатную: молодой был, думал – поставлю музыку, буду девок приводить... Хорошо, мой старший друг Георгий Ярцев сказал: "Не будь идиотом! Позови родителей, и тебе дадут трехкомнатную. А потом женишься – и получишь еще одну".

Поступил именно так – пришел к Старостину и сказал, что хочу родителей перевезти. А ему только того и надо: Хидиятуллин под присмотром будет. Когда сказал маме, чтобы в Москву собиралась, она запричитала: "Да что ты, сынок, а с этой квартирой в Новошахтинске что делать будем?" Но убедил. Тем более зарплата у меня уже была серьезная – 500 рублей, как у министра. И родителей прокормить хватало, и себе оставалось. Правда, после свадьбы собственную квартиру получить не успел, так как ушел из "Спартака". Получал уже в ЦСКА.

Ярцев, с которым жили в одном номере, сыграл большую роль в моем становлении, человеческом прежде всего. Я всегда прислушивался к его советам, и мы по сей день рядом.

Он меня и к кроссвордам пристрастил. А однажды, помню, привез заметку из костромской газеты, где было написано: "Вчера сборная СССР сыграла товарищеский матч со сборной Ирана. Наша команда выиграла – 1:0, гол на 78-й минуте забил Хидия Тулин". Именно так. После этого Георгий стал звать меня – Тулин.

Сейчас понимаешь – если сложить все время, проведенное нами в Тарасовке, мы все могли бы по два высших образования получить и по два языка выучить, если бы досуг организовали по-другому! Но у нас то домино, то карты, то шахматы, то кроссворды – только не учеба. А ведь времени-то было – завались. По телефону и то было не поговорить, поскольку аппарат был один. К нему всегда стояла очередь, поэтому все знали, что друг у друга в семьях происходит. Мы были друг для друга второй семьей.

Вагиз Хидиятуллин на тренировке сборной СССР. Фото Александр Федоров, "СЭ"

***

До 12 лет я играл только во дворе. Жили мы с родителями в Новошахтинске Ростовской области – и с пацанами я каждый день ждал, когда из забоя придет дядя Миша, который все организовывал. Шахтер, идет со смены смертельно уставший, но поспит недолго – и к нам.

Отец у меня футболом не интересовался. Он тоже на шахте работал. Как говорят шахтеры – "на лопате". Это адский труд. Однажды он попал под завал, чудом остался жив (и жив по сей день, дай Бог ему здоровья), но стал инвалидом. Вообще, у нас городок был целиком шахтерским, и похоронный марш был самой популярной мелодией. Потому что хоронили практически через день.

Когда мне было 12, мой друг Саша Гурковский подошел и сказал: "В Ростове школа спортивная открывается. А у тебя мама в регистратуре работает. Мне нужно, чтобы она быстро сделала мне справку о том, что я здоров". Я ответил: "Слышь ты, молодец! Справку она тебе сделает. Но тогда поедем вдвоем". Это было летом, я только приехал после пионерлагеря и очень грустил – у меня там была первая любовь, и я, вернувшись, места себе найти не мог. Мать посмотрела на все это, и дала согласие на мой переезд в интернат, где мы с другом прошли все экзамены.

Интернат был суровой школой. Он очень напоминал знаменитую в свое время повесть и фильм "Республика ШКИД". Практически все были приезжими, и очень многие сразу же передрались. Я очень быстро стал капитаном. И так хотел играть, что слова нашего тренера Валентина Егорова: "Не дай бог, увижу кого-то курящим, или кто-то будет плохо учиться – выгоню из интерната!" стали для меня святыми, хотя к тому моменту я уже курил...

Учились благодаря такому требованию тренера хорошо. Но нравы у нас были жесткими, подраться было – хлебом не корми. Поэтому, приехав в "Спартак", я был готов к тому, что придется давать отпор. И очень скоро мы сцепились с Мишей Булгаковым. 76-й год для меня был психологически сложным – скучал по Ростову чуть ли не до слез, и после каждого тура летал туда. Москву понять не мог. Это сейчас меня из нее палками не выгнать, а тогда чувствовал себя плохо. Отсюда и неуравновешенность.

Интересный момент в памяти всплыл – тогда Булгаков с Гладилиным в нападении играли, и Анатолий Константинович Исаев, входивший в штаб с Крутиковым и Хусаиновым, давал им лично от себя за каждый гол от 10 до 25 рублей, в зависимости от значимости матча. Однажды "Спартак" бил пенальти, и они долго выясняли между собой, кому исполнять – ведь это приносило живые деньги. В итоге бил Булгаков. А когда в команду приехал Дасаев, Бесков запрещал бить Ринату с близкого расстояния – чтобы кисти не выбить. Но Булгаков, когда улучал возможность, все-таки делал это. И приговаривал: "А ты как хотел, Ринат? В играх тебе будут бить!"

Из-за чего Миша несколько лет спустя совершил самоубийство – с чужих слов говорить не хочу. Но рассказывали о том, что, выбросившись из окна, он кричал неимоверно. Видимо, понял, что сделал глупость, а исправить ее уже невозможно...

Когда я в 76-м пришел в команду, атмосфера в ней была тяжелой. Некоторые игроки – причем их было не так мало – позволяли себе вне футбольного поля слишком многое, даже накануне игры приезжали на тренировку с приличным перегаром. Для меня, 17-летнего пацана, это было шоком. Но Крутиков на это не реагировал, раз люди в команде оставались.

Сейчас понимаю, что Анатолий Федорович, наверное, не смог команду объединить. Как у игрока характер у него был сильный. Прозвище у него было – Леший, возможно, из-за прически: у него на голове всегда "ежик" стоял. Но каких-то тренерских качеств ему не хватило.

Впрочем, я в это особо не вдавался, поскольку весь тот сезон постоянно уезжал в юношескую сборную, и для меня все только начиналось. Трагедию того вылета я, по сути, не пережил, даже не понял, ЧТО произошло. Дамоклов меч-то надо мной как игроком основного состава не висел. Бесков – тот, придя, сказал, что будет делать ставку на молодежь. В 77-м мы и почувствовали ответственность за результат. А годом ранее ее не было.

Из-за юношеской сборной я даже за дубль никак не мог матч провести! Однажды приезжаю в Тарасовку и слышу: "Ну где этот Хидиятуллин, давайте посмотрим его!" И поставили наконец за дубль против "Зенита". Я был настолько счастлив, так начал рвать и метать, что они смотрят: "Твою мать, это же игрок основного состава!" И после 90 минут спрашивают: "А завтра у тебя хватит сил в "основе" сыграть?" Говорю – "хватит", а сам ошарашен.

И вышел в стартовом составе под руководством Крутикова тоже с первых минут! Спросил, что мне делать – а тренеры сказали: "Получил мяч – отдай Папаеву". Поэтому все время искал Папаева. 1:1 сыграли, а меня заменили минут за десять до конца. Но удивление от того, что так сразу, перескочив через дубль, в "основу" попал, не прошло. А уже в следующем матче с "Локомотивом" у меня связки колена "полетели"...

Еще о 76-м вспоминаю, что кормили тогда на базе хоть и вкусно, но недостаточно – организм-то еще был растущим. Нам с Глушаковым нужно было только футбольное поле, с которого мы не вылезали – и, будучи хронически голодными, после тренировок буквально падали от бессилия. Когда оказался в "Спартаке", думал, что это только в интернате вечно не хватало еды – а теперь заживем. В голову не могло прийти, что в высшей лиге может быть почти то же самое! Вопрос питания наладился только с приходом Бескова.

На месяц позже меня в команду приехал Романцев, но пробыл недолго. Его конфликта с Ловчевым, о котором пишут, не видел. Зато лично слышал, как, уезжая в Красноярск, Олег сослался на здоровье. Мол, оно не позволит ему играть в команде с такими серьезными задачами. И лишь год спустя за ним поехал Варламов – и уже к Бескову его вернул.

Что касается Ловчева, то на меня произвела сильное впечатление ситуация в 77-м. В тот момент мы шли не очень хорошо, и играли в Кривом Роге. Ловчев сказал: "Нападающие у нас худо-бедно забивают, поэтому давайте сосредоточимся на том, чтобы сзади сыграть “на ноль”". Мне эти слова запали в душу, поскольку показали, как опытнейший игрок за команду переживает. И действительно тот матч провели по-боевому. Ловчев всегда был человеком своеобразным, но по мастерству и самоотдаче к нему никогда вопросов не было.

В возвращении в высшую лигу он сыграл большую роль. Другого флагмана "Спартака", Папаева, Бесков сразу не постеснялся убрать из команды – за одну неосторожную фразу (что-то вроде: "Зачем нас учить, как мяч останавливать?"), после которой решил, что Виктор вносит в работу коллектива дисбаланс. А Ловчева до поры оставил. Но когда костяк новой команды утвердился, стал его немножко "поддушивать".

В конце концов это закончилось его уходом в "Динамо". Когда мы им 0:3 в Чимкенте на Кубок проиграли ранней весной 79-го, все думали, что с такой игрой именно "Динамо" чемпионат и выиграет. Но поставленная Бесковым игра взяла свое. Мало кто помнит, но мы и в 78-м могли третье место занять, однако в Москве проиграли два решающих матча "Черноморцу" и киевлянам. Но год спустя – наверстали.

Вагиз Хидиятуллин. Фото Александр Федоров, "СЭ"

***

Бескова до его прихода в "Спартак" я особо не знал. Это ведь не нынешнее время с интернетом, когда все обо всех известно. А я только слышал, что он в "Динамо" играл и тренировал. Легендой он для меня не был. Но вышел на тренировочное поле, сказал, что надеется на молодежь – и начали работать. А уж когда Константин Иванович лично мне стал говорить, что на меня возлагаются большие надежды – тут я по-настоящему проникся ответственностью за результат. И все пропускал через себя.

В 77-м мы смотрели Бескову в рот, четко выполняя все, что он хотел. И пусть в первом круге ладилось не все, шли на 7–8 месте, понимали – должно прорвать. Переломной стала победа в Ташкенте, и второй круг прошел просто на ура. О чем говорить, если на нас по 30 тысяч собиралось, фанатское движение как раз в тот момент зародилось, а на "Динамо" и "Торпедо" в высшей лиге 2–3 тысячи ходило?

Слова Ловчева, что мы якобы уже в 77-м ходили к Старостину и говорили, что с Бесковым невозможно работать, – неправда. Да сейчас кого ни спроси, любой скажет: человека, лучше понимающего футбол, чем Константин Иванович, не было! Может, для Ловчева или Папаева он был тяжелым человеком. А мы, молодые, жили на базе, слушали Бескова и играли в футбол, который доставлял нам огромное удовольствие. И ни о каких жалобах в тот момент не думали.

Нам, защитникам, он всегда приводил в пример Джованни Траппатони как эталон игрока обороны. Рассказывал, как итальянец два раза играл против Пеле, Король футбола ни в одном из матчей не забил – зато сам Траппатони из-под Пеле два мяча в бразильские ворота отправил.

Когда он хотел команду "вздернуть", разозлить – знал, за какие ниточки дергать. Зная мою эмоциональность, мог легко меня спровоцировать, чтобы я бучу поднял прямо на собрании. Упрекал: "Подкаты не делаешь, в борьбу не идешь" – "Как не делаю?! Да у меня с половины ж... кожа сошла!" И понеслось. Я говорил, что полузащита не помогает, начиналась горячая дискуссия – а ему только этого и надо.

С Андреем Петровым – Андрей Петрович Старостин называл себя именно так – они порой до утра засиживались. Но приходили к команде в безупречном виде: никогда в жизни не поймешь, что у них была бессонная ночь. Это и Лобановского касается. Пробор у Бескова всегда оставался идеальным. Внутренняя культура у тренеров этого поколения была высочайшая.

Привычки Константина Ивановича мы со временем изучили. И знали, что если он появлялся на базе в кожаном пиджаке и галстуке, губы в струнку – хорошего не жди. В этом случае он всегда говорил: "Я не зря тревогу бил!" И начиналось... А если в красном спортивном костюме – значит, настроение нормальное.

В автобус он всегда заходил одним из последних и садился в свое третье кресло. Тишина была полнейшая, готовились к игре, никаких шуток. Вообще ни полслова – не говоря уже о музыке в ушах. Мне водитель Коля Дорошин рассказывал, что когда в команду пришел Нигматуллин, он за три ряда слышал музыку, которая у того гремела. В наше время это было в принципе невозможно.

Командные приметы? Однажды Бесков в первой лиге, перед игрой в Кемерово, сказал: "Идите, поприветствуйте зрителей, их много собралось". Пошли, помахали им – и проиграли 0:2. После этого о приветствиях до матча не было и речи.

Кстати, именно Константин Иванович нашел мне место на поле. В юношеской сборной, в составе которой я в 77-м году выиграл чемпионат мира, действовал в полузащите – или в центре, или слева. А Бесков отодвинул меня в оборону, откуда не только разрешал, но и поощрял мои подключения вперед. За них меня в прессе даже "новым Беккенбауэром" называли. Слышать это было приятно, поскольку в детстве именно Кайзер Франц наряду с Осяниным был моим кумиром, и фотографии Беккенбауэра висели над моей кроватью в интернате.

Вагиз Хидиятуллин. Фото Александр Федоров, "СЭ"

***

С Николаем Петровичем Старостиным мы познакомились уже в 77-м. В 76-м его в команде не было, он сидел у себя в кабинете на Красносельской. Думаю, в силу хороших отношений с Иваном Варламовым Дед осуществлял какое-то чуткое руководство, пусть и заочное. Но в Тарасовке не бывал.

А первая наша личная встреча получилось незабываемой. Находясь в юношеской сборной за границей, я купил пластинку группы Boney M – тогда страшно модной. И в номере на базе слушал ее очень громко. А Старостин поп-музыку, тем более громкую, не выносил. Так он вошел в номер, вырвал вилку из розетки – и иголка проигрывателя пошла по всему диску! Естественно, пластинка испортилась, ее было уже не восстановить. Жалко было до ужаса.

Я лежал, не видел, кто это сделал, – и готов был этого человека просто разорвать. Смотрю – а там Старостин. Конечно, я сдержался, а он говорит: "Молодой человек, вы знаете, что громкость столько-то децибел может убить собаку?" – "Не знал". – "И вообще, молодой человек, вы читали книгу “Принц и нищий”?" – "Нет". – "Лучше читайте книги". И на следующий день эту книгу мне принес.

Еще Дед нам рассказывал, как Ленину руку пожимал на заводе, куда тот приехал. У вождя тогда права рука была на перевязи после ранения, и он поздоровался левой. Старостин говорил, что хотел описать этот эпизод в книге, но не смог найти трех свидетелей, чтобы его пропустила цензура.

После каждой установки Бескова последнее слово оставалось за Старостиным, который словно последний гвоздь вбивал. Пока говорил Константин Иванович, Дед сидел молча, только перхоть сбрасывал. Зато потом такие зажигательные вещи выдавал, чтобы дух команды поднять! Выругаться мог так смачно, что всем настроение поднимал.

Мы спрашивали его: "Николай Петрович, как вы играли?" – "Честно сказать – хреново. Но я был злой!" Рассказывал, как сидел в подвале перед игрой – от жары прятался, силы экономил. Признавал, что Андрей Петров играл среди них лучше всех. А по таланту всех превосходил Александр.

Писал он каллиграфическим почерком. Ручки, кстати, воровал, где только можно. Да и вообще со столов все сметал. Сахар, например, с собой забирал, чтобы чаи гонять. Сахару у него все время было навалом.

А потрясающий старостинский говор, плавно текущая речь! Вообще, то поколение – удивительные рассказчики. Взять Никиту Палыча Симоняна, который меня в 78-м году первый раз в сборную пригласил и о "Спартаке" своих времен много вспоминал – заслушаешься! Какие люди – эрудированные, начитанные, тактичные... Поразительно: вроде бы дети войны, росли в трудных условиях, – а интеллигентность потрясающая. Сейчас все немножко по-другому.

Потрясающий спектакль Николай Петрович разыграл на заседании СТК, по-нынешнему – КДК, когда там рассматривалось мое "дело". Мы тогда поспорили с Валерой Газзаевым, с которым дружили, на ужин в ресторане, что он "Спартаку" не забьет. Соответственно, я был несколько заведенный, и на последних минутах обматерил судью за какое-то решение. Причем ничего страшного не сказал – просто слово из пяти букв! И получил красную карточку.

Вызывают меня на СТК. Явились туда и Старостин, и Миша Булгаков – как свидетель. Дед начал с таких слов: "Понимаете, Вагиз – ростовский парень, у них там говор другой. Он сказал: “Глянь!”, а судье послышалось неприличное слово". Потом Булгаков стал клясться чуть ли не всеми своими родственниками, что так и было. Но таким "аргументам" там только улыбнулись. Когда Старостин это понял, он сказал Мишке: "Пошли. Нас здесь не поняли". Мне впаяли 10 игр дисквалификации, но в интересах сборной разрешили играть после пяти пропущенных матчей.

В 79-м, настраивая команду на встречу в Киеве, Дед сказал: "Кто этот матч выиграет, тот и чемпионом будет. Как это было в 69-м, когда в такой же ситуации победили мы". Так и вышло. Горжусь своим голевым пасом Ярцеву в той игре, после которого счет стал 2:0. Контратака была классическая, я мог и сам забивать, но не пожадничал и отдал другу.

В том 79-м я был абсолютно счастлив. Стал чемпионом (причем где – в почти родном Ростове!), да еще и свадьбу сыграл. Только представьте: в 12 лет пришел в футбол, в 17 – в "Спартак", в 18 – в сборную, а в 20 – уже чемпион. Когда на следующий день после свадьбы уезжали по профсоюзной линии в загранпоездку в Марокко, настроение было безоблачным. И близко не мог представить, что через год уйду из "Спартака", еще через какое-то время разведусь, а потом надолго окажусь вне футбола. Как стремительно поднялся на волну – так же быстро с этой волны и слечу. Чтобы потом опять подняться...

Вагиз Хидиятуллин. Фото Дмитрий Солнцев

***

Как ни парадоксально, с Бесковым гораздо легче было общаться после поражений, чем после побед. Мы шутили, что, когда проигрывали, он слезал с Эвереста и опять начинал работу, засучив рукава. И становился таким, каким мы его знали в 77-м. Мы-то в такие моменты думали: ну все, сейчас будет такой разбор полетов, что разорвут нас в клочки, которые будут летать по Тарасовке. А получалось противоположное.

Так вот, на мой взгляд, проблемы 80-го года начались с... победы над сборной Бразилии на "Маракане". У Константина Ивановича эйфория проявлялась не в самоуспокоенности и снижении требований, а наоборот. Он начинал всех дергать, до каждого "докапываться".

Лично мне он то говорил, что пью, то подозревал, что закуску припрятываю. А я сразу после игры никогда не ел. Настолько выкладывался на поле, что голод начинал испытывать только глубокой ночью. И поэтому просил, чтобы мне в Тарасовке оставляли в холодильнике еду. Сначала выпивал пива, ноги "отпускало", а потом ночью начинал есть. Так Бесков в Венгрии, где мы выиграли то ли 4:1, то ли 4:0, начал на меня волком смотреть: "Опять закуску берешь с собой?"

И так доставалось всем, кроме Дасаева и Черенкова, которые для него были неприкосновенными. Спокойно все воспринимал только Саша Сорокин, у которого вместо кожи, по-моему, была броня. Остальные психовали. До поры до времени все сглаживал результат.

"Спартак" лидировал, но потом была московская Олимпиада, где сборная во главе с Бесковым в полуфинале проиграла ГДР. Сказался, думаю, мандраж, который, как многие заметили, охватывал его в решающих матчах. А я так хотел тот турнир выиграть! Словно чувствовал, что больше в моей жизни Олимпийских игр не будет. И был так опустошен после поражения, что Бесков увидел это и проявил несвойственный ему либерализм, отпустив меня в Сочи. Неделю ходил как зомби, только потом чуть отошел. И куда ни выйду – везде моменты полуфинала показывают. Как назло.

В общем, сил и эмоций в Москве-80 было потрачено много, а команда во многом из спартаковцев состояла. И начался спад. Бесков продолжал неистовствовать. Тут-то все копившиеся конфликты и полезли наружу. Нет, ну а чего можно было ожидать, если за 79-й и 80-й годы мы в общей сложности были дома 79 дней?! Остальное время – на сборах. Нервы были на пределе. Любой выходной мы, молодые, использовали по максимуму, стараясь взять от жизни все. Бескову люди звонили и рассказывали – кто, где, сколько...

В плане самоотдачи ко мне никогда придраться нельзя было. А вот по качеству игры у Константина Ивановича придирок хватало. Теперь-то понимаю, что он видел во мне определенные задатки и спрашивал больше, чем с других. По молодости мне казалось, что он ко мне просто придирается – а на самом деле, наверное, хотел таким образом вызвать злость, "вытащить" из меня как можно больше. Но я огрызался. А в итоге получилось так, что мы поднадоели друг другу, и любая маленькая вспышка могла привести к взрыву.

В середине 80-го года Бесков подходит ко мне: "Вагиз, говорят, ты хочешь перейти в ЦСКА?" Я был ошарашен, возмущен. "О чем вы говорите? Какой ЦСКА?!" На тот момент для меня существовал только "Спартак". А закончилось все тем, что после сезона, когда я решил уходить, и встал вопрос, куда – в ЦСКА, "Торпедо" или "Динамо", – то выбрал армейский клуб, поскольку надо было служить. То есть получилось так, как он и говорил. Но тогда-то у меня и мысли такой не было! А в глазах всех я соврал. И оттого еще больше внутренне бесился, что перед собой был чист, но доказать это было невозможно...

Конечно, нельзя сказать, что со мной было легко. Я и выглядеть стремился не так, как все – длинные волосы, футболка навыпуск, гетры спущенные. Думал: вот голландец Крол не заправляет майку, и никто его не заставляет. Почему меня должны заставлять? "Долбали" меня за это прилично – через руководителей по партийным делам. Особенно перед выездами за границу – это ведь, сами понимаете, политическое дело. В команде была партячейка, куда входили Старостин, Бесков, Шавло, позже Бубнов. Вот через них и пытались меня укорять за эту мою "свободу". В основном мне Дед по этому поводу говорил, что и понятно: ему сверху указывали.

Помню, когда мы стали чемпионами, Валентин Гафт на каждого из игроков писал эпиграммы. Моя звучала так:

По полю мчит Вагиз Хидиятуллин,

Власы – как грива у мустанга!

Его мячи летят как пули,

Но часто попадают в штангу.

"Власы как у мустанга" тогда были в моде, но у меня они для советского футболиста были особенно длинными. И если в случае успехов вроде золота 79-го года это отмечалось с юмором, то в других ситуациях становилось "отягчающим обстоятельством".

Момент, после которого я решил уходить, наступил во Львове. Для нас матч уже ничего не решал, а "Карпатам" победа была нужна кровь из носу, чтобы не вылететь. А в тот день Бесков праздновал юбилей, 60-летие. Перед игрой он сказал, что стол для нас накроет. Мы же ему купили в подарок телевизор "Электроника" за 400 рублей. "Сони" с "Филипсами" тогда в Союзе не продавались...

В конце игры судья поставил пенальти после того как мяч то ли попал, то ли не попал мне в руку. Мы проиграли – 0:1, и Бесков, когда мы дарили ему телевизор, заявил: "Не надо мне ваших подарков, банкета не будет, играли безобразно!" Короче, вразнос пошел, накричал.

А я был молодой, нахальный. Поднимаюсь по ступенькам в автобус и говорю: "Кто-то здесь обещал шампанское?" Это, конечно, наглость была, я на месте Бескова вообще бы кулаком засадил. Но меня тогда зло взяло, что он претензии свои в такой форме предъявлял. Потом приезжаю в Тарасовку, и мне чуть ли не уборщицы говорят, что я, оказывается, игру продал.

Тут я вскипел и сказал себе: все. Написал заявление: "Хочу служить в рядах советской армии". Пришел, объявил и ушел. Все просто обалдели. Играем последний тур с "Черноморцем", идет установка, и Бесков говорит: "У нас есть заявление Хидиятуллина об уходе. Попрошу его выйти из зала, потому что он уже не игрок Спартака". Я выхожу, а он вдогонку говорит: "И, кстати, раз он предал интересы “Спартака” – значит, предаст и интересы сборной. Поэтому не считаю его больше и игроком сборной страны".

В сборную я вернулся – полагаю, Колосков на него надавил. Вплоть до последних дней подготовки к чемпионату мира в Испании мы с Чивадзе составляли твердую пару центральных защитников.

Но об этом потом, а пока вернусь к ЦСКА. Именно туда (а не, допустим, в "Динамо") решил идти, поскольку друг мой Глушаков там уже играл. Все говорили, что я ушел за квартирой и машиной, но у меня в "Спартаке" все бытовые вопросы решались без проблем – так что не из-за этого. Переход утвердили – сам же написал, что служить хочу. А потом один умный человек сказал: "Да вы радуйтесь, что он вообще в Москве остался, а то мог бы и в Киев уйти".

А в Киев меня действительно звали. Лобановский через моего друга Володю Бессонова пытался меня к себе переманить. Бесков точно так же через меня хотел перетащить Бессонова в "Спартак"...

Сам Бесков, как бы он ко мне ни придирался, никогда бы меня не выгнал. Уверен в этом. Это было мое решение.

Вагиз Хидиятуллин и Андрей Канчельскис. Фото Дмитрий Солнцев

***

Атмосфера в армейском клубе, конечно, была совв5а другая, несравнимая со "Спартаком". Мне все это было нелегко принять: "Товарищи офицеры!" Когда Олег Базилевич проводил установку, легко мог зайти какой-нибудь старший по званию, генерал – и мы все должны были встать и выслушать его напутствие.

А что творилось, когда мы в первом круге "Спартаку" проиграли – 0:3! Я наизнанку выворачивался, но без толку. Соперник был сильнее. После чего к нам пришел один из руководителей: "Так, играть вы не умеете, а учиться будете на полигоне!" Нас переодели, дали деревянные болванки, изображавшие гранаты – и бросили под танки в окопы. У меня есть снимки, где мы на танках с автоматами. Там-то уже смеемся, а вот когда танк проезжает над тобой, – не до смеха. Бросаешь болванку: "На, "Спартак", вот тебе – за то, что проиграли!"

Потом были две сумасшедшие недели с Базилевичем – и в первом матче второго круга с тем же "Спартаком" мы выиграли – 2:0, просто красно-белых загнав. И начальство пришло довольное: "Вот как на вас подготовка на полигоне действует!"

"Спартак" – это было родное, домашнее. Вот как пельмени делают – где вручную, а где автомат. У нас была ручная работа, живого футбола было больше. Так Бесков учил. И в другой обстановке, с другим футболом мне пришлось сложно. Когда я в 86-м вернулся, Дасаев сформулировал просто: "Дурак ты, что ушел". В принципе он прав, но ему-то легко судить, его Бесков не трогал...

Тем не менее к ЧМ-82 я вновь стал у него основным игроком сборной. И вот – последняя контрольная игра перед отъездом в Испанию, на фиг не нужная. Первая сборная играла против второй, и нам торжественно вручали символические ключи от ворот соперника. Было очень холодно, несмотря на лето.

Наша основная команда все время атаковала, я, соответственно, в обороне особо задействован не был и весь продрог. В конце игры решил разогреться и на свою голову побежал вперед, начал прессинговать. Мяч около бровки был у Черенкова. Подбегаю, думаю – подкатиться? Если бы это был не Федор, подкат последовал бы незамедлительно, но тут... В итоге так случилось, что моя нога застряла у него между ногами, и в этот момент он начал поворачиваться. И у меня, как потом выяснилось, лопнула крестообразная связка колена. Массажист Миша Насибов и Дасаев вынесли меня с поля.

Мне было 23 года, и это должен был быть мой чемпионат. Как у Рината, который там сыграл блестяще. Я же и следующее первенство, в Мексике, пропустил, и только с третьей, последней попытки попал на ЧМ-90 в Италии. Федор, кстати, который в моей травме совершенно не был виноват, так ни на один чемпионат и не поехал...

И меня еще повезли в Испанию, думали, все не так страшно. Прилетели в Севилью накануне первой игры с Бразилией, и Бесков на предматчевой разминке просит: "Попробуй, ударь – как нога-то?" Бью – боль адская. Он говорит: "Давай так – с бразильцами игру пропускаешь, получается как раз неделя отдыха. Может, заживет". А у меня все хуже и хуже.

Если уж я поехал на чемпионат мира, могли бы выделить деньги, по-человечески мне все диагностировать и прооперировать. И было бы у меня нормальное колено. А меня после первого группового этапа отправили в Москву на операцию в военный госпиталь имени Бурденко. Когда профессор Черкашин колено разрезал, то обалдел – оказывается, у меня уже около двух лет вместо связок были лохмотья, и колено держалось только за счет четырехглавой мышцы. Все это время я ходил на грани – мог травму получить в любой момент, на улице, на лестнице. И это лишь совпадение, что получил в том столкновении с Черенковым.

После операции я спросил профессора: "Играть-то буду?" Тот отмахнулся: "Какое “играть”? Скажи спасибо, что ходить будешь!" Он же не понимал того, что это мой хлеб, и для меня конец футбольной карьеры в таком возрасте – это как конец жизни.

С другой стороны, я смотрел на ребят из Афгана, которые лежали рядом со мной. В палате у нас был молодой грузин, у которого оторвало руки. Он спас своих руководителей: они шли на совещание, а под бревном лежала "растяжка" – и видя, что они сейчас на нее наступят, бросился на нее, чтобы закрыть их собой. Парень юморной был: видит, что я – неходячий, и спрашивает: "Вагиз, тебе что-нибудь принести?" А у самого – рук нет... Смотрел и понимал: мои проблемы – ерунда по сравнению с тем, что у них. Поэтому и депрессии не было.

Нужно скрупулезно относиться к своему здоровью. А мы готовы были играть до конца, пока уже кости при переломе торчать не будут. За это в той же Франции славян-футболистов и уважали. Вспоминаю Лобановского, который говорил: "У меня футболист пять лет должен играть". То есть за пять лет он из него все соки выжимал – и все.

Нога у меня после той операции сгибалась только на 90 градусов. И, конечно, в скорости после этой травмы я немало потерял. Но характер остался – куда он денется? Однако характером можно брать лишь какое-то количество лет. Когда заканчивал в "Динамо" у Бескова, скорости уже не было вообще. За счет опыта можно было на пару игр собраться, но когда молодой Радимов, который за ЦСКА играл, от меня убежал как поезд от велосипеда, я понял: надо заканчивать. Не хотел, чтобы надо мной начали смеяться.

Вагиз Хидиятуллин (справа) на тренировке сборной СССР. Фото Александр Федоров, "СЭ"

***

К началу сезона-83, несмотря на серьезность травмы, уже был готов играть. Проблема была в другом – не хотел больше оставаться в ЦСКА. Просил отпустить обратно в "Спартак". Потому что честно отдал армейцам два года воинского долга.

Но они сказали, что никуда не вернусь, потому что я – не рядовой, а младший лейтенант. А это означало – 25 лет службы как минимум! Они мне мозги запудрили, когда я под наркозом после операции был. Говорили, что почти инвалид, никому буду не нужен, а армия меня поддержит и все материальные вопросы "закроет". Так и написал заявление на офицерское звание, о чем потом долго жалел.

Мне предложили на выбор – ростовский СКА или львовский. Я уперся: "Вы меня не знаете, я ни черта играть не буду!" – "Тогда будешь служить". И опять же предложили выбор – северокавказский округ, штаб которого находился в Ростове-на-Дону, или прикарпатский. Я, естественно, выбрал "родной", на что мне было сказано – поедешь во Львов. Командующий округом Беликов, дикий футбольный болельщик, обрадовался, но когда я вновь отказался играть, отправил меня водить танки в Житомирскую область.

Я к этому отнесся легко, потому что незадолго до того у нас состоялась встреча с Бесковым. И Константин Иванович сказал, что из воинской части "Спартаку" будет легче меня вытащить, чем из футбольной команды, – и чтобы я писал заявление о переводе в часть. Я послушался. А мне тренер львовян Самарин – умный дед – сказал: "Дурак, не пиши заявление. Если “Спартаку” надо будет, они тебя и так вытащат. У меня получишь квартиру, машину, и играй себе спокойно, пока вопрос не решат".

Но я же упрямый был, и говорю: "Кого я должен слушать – вас или Бескова?" Пишу заявление, меня сажают в "бобик" и везут в Житомирскую область. Они там увидели меня с патлами и в туфлях – аж руками замахали: иди, мол, отсюда! Я же одним своим видом нарушал весь их порядок.

А танки мне водить нравилось. Даже кайф испытывал. Мне командир полка говорил: "Ну что, Вагиз, пойдем покатаемся?" – "Пошли!" Мало того, на спор стрелял. Если выбивал больше командира, он меня в Москву на неделю отпускал. Бывало такое не раз, и, проигрывая, он устраивал нагоняй начальнику полигона: "У тебя почему пушки нечищены?"

Так что не могу назвать свой воинский опыт сплошь негативным. Я и сына своего младшего, Рената, от армии "отмазывать" не стал, и он пошел служить в морскую пехоту в Калининграде. Можно было обеспечить ему службу здесь, в Москве, но я хотел, чтобы он немножко по-другому на жизнь посмотрел, повзрослел. Кстати, многие ошибочно думают, что я его в честь Дасаева назвал, но это другое имя – не Ринат, а Ренат. В переводе с татарского означает – "возродившийся". Он появлялся на свет очень непросто...

И все-таки мне хотелось в футбол играть, а не танками управлять. Месяц проходит – Бесков меня не вытаскивает. Третий, пятый, восьмой – то же самое. Год почти прошел, когда я позвонил командующему и сказал: "Прости засранца, был не прав". И через два часа за мной уже приехали, чтобы везти обратно во Львов.

Почему "Спартаку" не удалось меня тогда вытащить – не знаю. Когда мы в конце 85-го с Бесковым говорили о моем возвращении, я не стал этот вопрос поднимать. А то начали бы высказывать взаимные претензии – и опять бы понеслось.

Как мы с Бесковым пересеклись? Во время таких поездок в Москву, как я описал. Разговаривал с друзьями. Так разговор о возвращении в "Спартак" однажды и зашел, и попросили написать заявление, чтобы иметь хоть какие-то юридические основания меня вытащить.

Нашим с Бесковым посредником выступил Кантемир Николаевич Гусов, впоследствии председатель юридического комитета РФС, а сейчас – руководитель Палаты по разрешению споров. Он очень дружил с семьей Бесковых, и когда нас свел, и я приехал к ним домой, Константин Иванович сказал: "Все, что было, забыли. Сейчас, думаю, ты уже повзрослел, будешь моим помощником в команде". На том и порешили. И ни разу не вспоминали о том, что было. Я вернулся в свой дом, взял быка за рога – и все вернулось на свои места.

Но для того, чтобы вернуться, надо было осуществить самое сложное – уволиться из армии. Когда возвратился с полигона во Львов, начал тренироваться – у меня нога возьми да опухни. Потому что год бездельничал – и колено оказалось не готово к нагрузкам. Забрали в госпиталь – посмотреть, что да как. И вдруг меня осенило: таким образом могу же комиссоваться!

И я начал вести свою политику. Провел разведку в госпитале, нашел все входы и выходы, всех к себе расположил. Врачи посмотрели на мою ногу и сказали: "Какой футбол с такой ногой? Как ты вообще ходишь?" И через месяц комиссовали.

А в середине 86-го за "Спартак" в ворота киевского "Динамо" единственный гол со штрафного забил. На трибунах было 100 тысяч народу, и я кураж поймал. Командующий округом видел матч по телевизору и, говорят, был в ярости: "Кто его комиссовал?!" Меня после той игры Лобановский в сборную вернул.

Вагиз Хидиятуллин. Фото Александр Федоров, "СЭ"

***

Трудно ли было набирать форму после такой паузы? Да не особо. Очень помогало ощущение, что я – в родной команде. Хотя играли в начале того сезона плохо, шли в конце таблицы. Переломной стала победа над минским "Динамо" – 7:0, и матч с киевлянами, которые к тому моменту Кубок кубков выиграли. А мы их, наших самых принципиальных соперников, обыграли, и я тот гол со штрафного забил. Пошел к мячу уверенно, словно почувствовал что-то, – и удар на загляденье вышел. Со штрафных я потом не один гол забил, – с того момента, как говорят футболисты, "кладка пошла".

Волосы редеть у меня начали именно в 86-м. А причиной, возможно, стало то, что мы играли в Киеве в дни аварии на Чернобыльской АЭС. Мало того, потом поехали играть в Минск – а радиоактивное облако направилось туда же. Нас никто ни о чем не предупреждал, матчей не отменяли – советское время же, масштабы катастрофы в секрете держались. А потом, когда сборная собиралась на сборы под Киевом, я чувствовал, что такое щитовидка. На второй день, правда, уже привыкал. Время покажет, не привела ли та ситуация к чему-то более серьезному. Пока, тьфу-тьфу, все нормально.

В то время мы играли в центре защиты с Сашей Бубновым. Он своеобразный человек, но, чего не отнять, со своими убеждениями, от которых никогда не отступался. В общей компании Бубнов не был, у него была своя жизнь, у нас – своя. И по поводу чтения журнала "Коммунист" мы его, конечно, "подтравливали". Но это не значит, что Бубнова не уважали и не понимали. Бился-то он на поле – дай Бог каждому.

И вообще, у нас не было такого, чтобы молодые за опытных отрабатывали. Сколько Дасаев тренировался – это же с ума можно было сойти! У него, наверное, в трудовой книжке было написано: "С тренировки уходить последним!"

Старших в "Спартаке" уважали, но унижения, дедовщины – принеси, подай – у нас не было. Все молодые как раз говорили, что "Спартак" – одна из немногих команд, в которую легко влиться. Показательный момент: опытные ребята у нас запросто могли сетку с мячами после тренировки в корпус отнести, а не заставлять молодежь это делать.

На поле – да, я "напихать" мог любому. И не только молодым Мостовому и Шалимову, но и таким же опытным, как сам. А в свое время – и Гаврилову с Ярцевым, который старше меня. Это в определенном смысле лидерство, которое во мне сидело еще со времен интерната, где я был капитаном. В "Спартаке" капитанили другие – сначала Романцев, потом Дасаев, но я имел право слова.

Почему Константин Иванович возвращал людей, которые от него уходили – меня в "Спартак" и "Динамо", Гаврилова в "Асмарал"? Потому что мы его никогда не предавали. И со временем, когда эмоции уходили, он начинал это понимать. Можно говорить о его недостатках, но плюсы, на мой взгляд, перевешивали. В конце концов, с Бесковым мы два раза стали чемпионами, девять лет подряд "Спартак" из тройки призеров не выпадал.

Хотя могли достичь и большего. И, возможно, достигли бы, не будь такой текучки кадров. Причем Константин Иванович никогда не выгонял сам, а всегда через кого-то передавал игроку, что из команды тому надо уйти. У нас играли такие футболисты, о которых вспомнишь, что он – чемпион СССР, и удивляешься. А будь стабильнее костяк команды, может, и почаще чемпионами бы становились.

Ни разу не слышал, чтобы Бесков вслух признал свою ошибку. Не такой он был человек, чтобы, допустим, на разборе сказать: "Извините, виноват". Но это – Бесков, и глупо было ждать от него, что он изменится. Ведь довольно скоро после моего возвращения стал под плохое настроение говорить: "Зачем тебя приглашал? Ты мне опять все баламутишь!" Но я, повзрослев, уже спокойнее к этому относился. Валерия Николаевна ведь даже моей супруге звонила и говорила: "Я Вагизу не позволю Костю мучить!"

Он нам все время фильмы показывал. Причем одни и те же. Скажем, "Великолепную семерку" мы замучились смотреть. Уже наизусть знали, кто после кого стреляет. И однажды я привез фильм "Однажды в Америке", о котором многие слышали. Сидим после ужина, смотрим, а Бесков разволновался: где народ-то весь? Что-то не то происходит! И надо же такому случиться, чтобы зашел он прямо на пикантном моменте. Видит и кричит оператору Святкину: "Стоп! Кто эту порнографию сюда принес?"

Я признался, что кассета моя. И добавил: при чем тут порнография? Фильм-то хороший и никакой не скабрезный. Бесков нахмурился: "Опять взялся за свое?" А потом прошел месяц, и он говорит: "Сегодня будем смотреть кино". – "Какое?" – "Хороший фильм, жизненный. Чтобы вы видели, как молодые ребята стоят друг за друга, каким у нас должен быть коллектив". – "А как называется?" – "Однажды в Америке". Возникла немая сцена из "Ревизора". Все только переглянулись. Месяц назад кричал, запись остановил – а теперь сам проникся!

Одна черта у Константина Ивановича не нравилась – для него было нормальным чихвостить человека при всех. Пришел в команду защитник Саша Бокий, отец троих детей. А нагоняи от Бескова получал, как ребенок. Я удивлялся и думал про себя – ну не надо при всех же, он взрослый человек, можно вызвать в кабинет и сказать, что считаешь нужным. И это не будет для него так унизительно.

Новации в нашу работу внедрялись туго. Все время что-то мешало. Помню, привезли сумасшедшую ванну с джакузи и гидромассажем для восстановления футболистов. По тем временам – что-то невероятное. Но должен был быть человек, знающий, как всеми прибамбасами пользоваться и гидромассаж этот делать. Выписали миловидную женщину лет под 40. А теперь представьте – она должна была делать массаж молодым парням, которые на сборах радости не видят. Понятно, что возбуждены все были предельно. И когда это дошло до Бескова, он сказал: "Гоните ее отсюда, а то еще наворотит тут дел". Закончили с гидромассажем тут же.

Да о чем говорить, если он даже шахматы в какой-то момент запретил – после партий такой базар шел на всю базу, что для Бескова это было неприемлемо? Зато к тихому часу нас приучил. Раньше для нас это было дикостью, никто днем не спал. Зато при нем так привыкли, что после окончания карьеры многие из нас днем спать ложились.

Вагиз Хидиятуллин, Федор Черенков, Сергей Родионов. Фото Федор Алексеев

***

Какое золото мне дороже – 79-го или 87-го? Да оба. Не так их много было в жизни, чтобы еще и выбирать. Но второе все же несколько омрачил разгром в Бремене от "Вердера".

Случилось это из-за нашего менталитета, советской ущербности. После домашних 4:1 ехали туда с чувством выполненного долга. Если бы подготовились и настроились правильно – прошли бы этот "Вердер", как пить дать. Но немцы "Спартаку" пообещали несчастные тысячу марок за перенос матча на один день, из-за чего мы на сутки меньше готовились, а бременцам, наоборот, было удобнее.

А потом они нам бесплатные цивильные костюмы привезли. С утра в день игры – представьте! – после завтрака примерку делали. А после обеда, часа в три-четыре, уже готовые костюмы привезли и начали выяснять, у кого какой размер. Короче, так запудрили мозги, что об игре уже некогда было думать.

Команды из других стран просто выгнали бы их к чертовой матери и закрыли гостиницу – какие костюмы, когда игра вот-вот! Мог ли Бесков это прекратить? Но разве мы так много за границей бывали, и у нас была возможность такие костюмы носить? Я же говорю – ущербный менталитет. Так и не смогли собраться на игру, а когда они нам быстрые голы забили – уже не перенастроишься.

Следующим летом, после серебра сборной на Euro-88, я уехал в "Тулузу". Двери за границу открылись, и уже все опытные игроки туда поглядывали. Через полгода после меня уехал Дасаев, в середине 89-го – Бубнов, еще год спустя – Черенков с Родионовым. Я же оказался первым в этом спартаковском ряду.

И вот о чем думаю. Когда Николай Петрович убирал из команды Константина Ивановича, в ней уже не было двоих людей, кто мог сказать что-то против – Дасаева и меня. Может, так все и было задумано?

Удивительно, что ни Старостин, ни Бесков моему отъезду во Францию не противились. Может, конечно, все решил Госкомспорт, их туда вызвали и сказали не возражать. Ведь деньги тогда за игроков получали не клубы, а государство. "Тулуза" же за меня заплатила, кажется 1 миллион 200 тысяч долларов. Кто мог от этого отказаться? А из 30 тысяч долларов зарплаты, которые мне положили, государство в лице спорткомитета забирало 29.

Если Старостин уволил Бескова, это не значит, что Деда все поддерживали. Он один взял и уволил. Никто из игроков противиться Константину Ивановичу не мог. Хотел бы я посмотреть, чтобы кто-нибудь ему сказал: "Знаете, вам пора уходить на пенсию!" И когда говорят: "Крепость начала рушиться изнутри", – это означает, что прежнее единство между двумя великими людьми нарушилось, и они стали дожимать друг друга. Верх взял Старостин.

Хотя их противостояние, пока я был в команде, внешне было незаметно. Дед как приходил на установки и говорил последнее слово – так и продолжал это делать. Да и вообще, Старостин – интеллигентный, умный человек, он никогда виду не подал бы, что что-то неладное происходит! Какие-то нотки недовольства так или иначе услышишь – здесь же я не видел ничего.

Со здоровьем у Бескова не было ничего страшного. Да, на некоторые дальние выезды он не летал. Но каждый год, сразу после окончания сезона ездил в Кисловодск в один и тот же санаторий – и возвращался как огурчик. А то, что под таким прессом, как у тренера "Спартака", у него давление прыгало – так у кого бы в его положении оно не скакало!

В общем, смена тренера произошла уже без нас с Ринатом, и нашего мнения – оставлять Бескова или нет – никто не спрашивал. А что касается Романцева, то как-то раз приехал в сборную уже из Франции, но еще до увольнения Константина Ивановича. И сели мы теплой компанией в ресторане "Узбекистан". Шавло, помню, из Вены прибыл, другие ребята были. И Романцев тоже.

Говорили о том, что жизнь наша в "Спартаке" закончилась, но мы должны поддерживать друг друга. Олег произнес по этому поводу пламенную речь. И кое-кто из ребят, находившихся в тот момент в "Спартаке", сказал: "А что – давай мы тебя и поддержим. Почему тебе в "Спартак" не прийти?"

Вот он и пришел. В конце 70-х – начале 80-х мы были близкими друзьями, но потом ситуация стала другой. Впрочем, это тема совсем другого разговора.

Вагиз Хидиятуллин (справа) и Виктор Онопко. Фото Никита Успенский

***

Уезжал я из "Спартака" в не лучших чувствах, поскольку у меня была неприятная ситуация с квартирой. Как-то раз Дасаев сказал, что ему дают новое жилье, и я ответил: "Да? Мне тоже квартира нужна, а то я до сих пор живу в однокомнатной. А где тебе предлагают?" – "На улице Гиляровского у проспекта Мира, хороший дом". – "Ты что, с ума сошел? Что это за дом? Пойдем я тебе дом покажу!"

Мы поехали на Тверскую-Ямскую и я сказал Ринату, что с его заслугами для футбола и "Спартака" он в таких домах должен жить. Короче, обратились к Бескову, чтобы дали две квартиры – Дасаеву и мне. Причем Ринат попросил, чтобы в том самом доме на Тверской-Ямской, на который я ему указал.

В итоге Дасаеву дали, и именно в том доме. А мне – ничего. Поэтому уезжал в "Тулузу" злой как черт. Может, даже что-то и сказал по этому поводу Старостину – уже не помню. Была у нас тогда только "однушка" на Речном вокзале – при двоих детях. Когда вернулись из "Тулузы", жена Света была беременна третьим – и предложила мне пойти в мэрию Москвы.

Мэром города был тогда Гавриил Попов, но он находился в отпуске, и его замещал Сергей Станкевич. В приемной я объяснил, кто такой, но секретарша не хотела меня впускать. Поднялся небольшой шум, на который вышел сам вице-мэр.

Мне стало неудобно, я извинился, представился, отвел его в сторону. Объяснил ситуацию: уехал из одной страны, в трудовой книжке написано: "отправлен в командировку из Советского Союза", а вернулся – СССР уже нет, и все иначе. Зарплату всю, когда во Франции играл, государство себе забирало, в итоге денег сейчас нет. А ситуация критическая – как в "однушке" с тремя детьми жить? Станкевич за месяц решил мой вопрос, и мы получили трехкомнатную квартиру в знаменитом Доме на набережной! Вот так я и оказался с жильем – благодаря не "Спартаку", за который играл столько лет, а лично Станкевичу, который мне ничем не был обязан. Там сейчас живут мои дети.

Но то, что "Спартак" для меня что-то не сделал, не означает, что я на кого-то держу зло. О том же Деде вспоминаю с удовольствием и даже с упоением. И о Бескове. И об одноклубниках. И вообще о том времени.

Мог ли вернуться в "Спартак" в начале 90-х, после Франции? Да нет, наверное. Предложений, по крайней мере, не поступало. У Олега уже все налажено было. А навязываться я не стал.

Время тогда веселое было. Помню, как в августе 91-го на баррикады пошел к Белому дому, когда путч был. Посидел, посмотрел по телевизору "Лебединое озеро", послушал заявление ГКЧП – и понесло меня туда. Провел там всю ночь, автографы даже раздавал – в такой-то ситуации кому-то оказался интересен. На самом деле, если бы начали стрелять и какая-то буча бы поднялась, я запросто мог бы в самом ее пекле оказаться – характер такой. И это чем угодно могло закончиться. Но задумываешься об этом уже гораздо позже...

В итоге вскоре уехал обратно во Францию, а окончательно вернулся уже в 94-м – когда Бесков в "Динамо" позвал. Хотя вначале собирался во Владикавказ, к Газзаеву. Он мне позвонил, мы все обговорили. Отправил домой и жену с детьми, и вещи. Решение о переходе в "Спартак-Аланию" уже было принято. Тем более что мы договорились: прихожу к Валере игроком, а потом становлюсь одним из тренеров.

Но чего только не бывает в жизни. Сел в машину, поехал на ней в Москву. Проехал всю Францию, часть Германии и остановился в Карлсруэ у сестры моей жены. Переночевал, позвонил домой, а супруга говорит: позвони Бескову. Оказалось, в России все спортивные газеты уже написали, что я во Владикавказе. Видимо, Бесков тоже это прочел и сказал: "Давайте мне сюда Хидиятуллина!"

Я перезвонил – и выяснилось, что "Динамо" на следующий день прилетает в тот же Карлсруэ на турнир по мини-футболу! Попросил подождать, что я и сделал. На его предложение перейти в "Динамо" ответил, что у меня уже договоренность с Газзаевым. После чего Константин Иванович стал мне рассказывать, что на Кавказе – война, и предложил условия не хуже, чем Газзаев. И тоже – после года игры стать одним из тренеров.

Подумал: дети маленькие, пять лет в стране не жил, семью одну оставлять в Москве страшновато, да и обстановка на Кавказе та еще... Переубедил меня Бесков. Газзаев был зол неимоверно, у нас в одночасье рухнули отношения, хотя до того мы семьями дружили. Я у Валеры постоянно бывал дома, Новый год не раз вместе проводили, дни рождения. И общий друг у нас был тот же, что и с Бесковым, – Кантемир Гусов. Мне было страшно жаль, что так получилось. А встретиться было нереально, по телефону же всего не скажешь.

Спустя время все наладилось, и сейчас вроде нормально общаемся. Но осадок у Газзаева наверняка остался. Да и у него моя карьера в футболе могла по-другому пойти – он ведь человек слова. В "Динамо" же меня тренером не оставили. Ни Бескову это, видимо, не очень надо было, ни президенту Николаю Толстых. Кто знает, как бы моя тренерская карьера сложилась, реши я тогда поехать во Владикавказ? А так она не состоялась.

Ошибкой ли с моей стороны был переход в "Динамо"? Отвечу так: это жизнь. Я и в ЦСКА уходил, и в "Динамо". Ни там, ни там счастья не обрел. Счастье было только в "Спартаке".

***

Работать в "Спартак" меня за все годы не приглашали ни разу. Почему? Если брать сегодняшнюю команду, то даже не задаюсь подобным вопросом, поскольку Карпин представляет более молодое поколение. К тому же сейчас я уже не тренер, а спортивный чиновник. Похоже, все давно считают меня профсоюзным футбольным деятелем и даже никто не спрашивает, хотел бы я работать в "Спартаке".

А вот во времена Романцева, учитывая еще и нашу давнюю дружбу, такой вопрос мне можно было задать. Любой человек, возглавив что-то, "обкладывается" для поддержки своими людьми – и я таким человеком для Олега стал бы. Но момент был упущен. Может, сыграла свою роль моя природная амбициозность, о которой Романцеву было прекрасно известно? И он думал, что вторые роли меня в какой-то момент устраивать перестанут? В голову ему не залезу, и сказать, в чем была причина, мне трудно.

Начиналось при нем в "Спартаке" хорошо. Эта была интересная и плодотворная работа – о чем говорить, если девять раз чемпионат выиграли? Но со временем многое изменилось. И больше всего жалею, что во времена Романцева спартаковская империя была разрушена.

Ведь что Беккенбауэр сделал в "Баварии"? Создал эту самую империю. Пригласил всех своих старых однокашников по великой мюнхенской команде, все у него работают, и каждому нашлось место – кто-то финансовыми делами занимается, кто-то спортивными, кто-то хозяйственными. Это не "семейный подряд", как было в Набережных Челнах у Валерия Четверика, где в "КАМАЗе" все его родственники были задействованы. "Бавария" – это переход дружной и сплоченной команды игроков в такую же дружную и сплоченную команду руководителей. Эти люди и на поле друг друга не предавали, и в жизни – тоже не предают и не предадут. И в "Спартаке" могло быть то же самое...

А у нас эта империя просто исчезла. Нет бы ее хранить, беречь, а потом, когда уже нет сил и желания работать, отдать по наследству в надежные руки. Здесь же уже просто нечего было отдавать. И пошло-поехало – взять Чернышова. Я вообще не понял, почему его назначили главным тренером. За что? Это же "Спартак", а не шарашкина контора! Вот до бромантана и докатились. Бромантан и "Спартак" – это нормально, да?

Шесть тренеров за столько же лет поменяли! И у каждого – своя правда. Причем из них у одного Федотова – та, которая была более или менее похожа на старую спартаковскую правду. Ну и у Карпина что-то зарождается. Когда после какого-нибудь поражения говорят, что ему надо уходить, отвечаю – вы в команде находитесь? Видите всю работу? Дайте человеку время!

У него все в руках – он и главный тренер, и гендиректор. Соответственно, и спрос будет вдвое большим. Но чтобы спросить можно было по полной программе – надо потерпеть.

Не понимаю того, что внутри клуба возникают коалиции. Разве нормальна ситуация, когда кто-то приходит и делится новостями: "Слышал, у Смоленцева еще двух человек убрали?" То есть получается, что у Карпина – своя политика, а у Смоленцева, который ниже по должности, но ближе всех к Федуну, – другая. Надо определиться.

Как отношусь к Федуну? А как к нему можно относиться, если человек уже который год дает свои деньги? Не знаю нюансов – личные это деньги, или лукойловские, но если личные – то тем более. Очевидно, что "Спартак" – это уже часть его жизни. Вопрос в другом – сколько шишек нужно набить, чтобы наконец что-то выиграть?

Не согласен с теми, кто говорит, будто нынешний "Спартак" – не настоящий. Смотрите – выходит на поле юный Зотов. Парнишка, который прошел всю спартаковскую школу. Или Макеев, Паршивлюк, Кудряшов. Для них это первые шаги, для них этот "Спартак" – настоящий, они в нем выросли. Они не виноваты в том, что не играли у Симоняна или Бескова.

Поэтому "Спартак", как раньше говорили про Ленина, жил, жив и будет жить. В 76-м году тоже говорили, что команда умирает. Но выжил же, правда? Хотя было гораздо хуже, чем теперь. Вспоминаю, как в 77-м спартаковские фанаты переделали песню Юрия Антонова и сочинили текст: "Я верю, что день настанет, и "Спартак" чемпионом станет!"

И я в это верю. С нами, без нас – какая разница? Кто мог подумать лет 20 назад, что "Локомотив" будет чемпионом? Или "Рубин"? А оказывается, все очень просто. Правильно выстроенное дело, клубная система. Любовь к футболу руководителя – будь то частный меценат или глава мощного региона, – который не бросает все на полпути (а Федун не бросает – столько лет уже без особых результатов по 70 миллионов в год вкладывает!). Недопущение в клуб "щипачей", которые увидят халявные деньги, "распилят" их и убегут. Квалифицированные тренер и игроки, которым не "по барабану", за какой клуб они играют.

А у "Спартака" ведь есть огромное преимущество – болельщики, которых в разы больше, чем у остальных. Они всегда поддержат. Поэтому надо просто работать. По уму и с сердцем. И все вернется.