Боль не утихает

     Есть такая французская, кажется, поговорка: все кладбища заполнены незаменимыми людьми. Подлая поговорка. И лживая. Здесь истина принесена в жертву хлесткому словцу, и, боюсь, первым эту псевдоаксиому выдал какой-то мой коллега, и в самой этой фразе, кажется, слышишь самодовольный тон, каким она была впервые произнесена, и видишь усмешку, пробежавшую по пустой морде.

     Как нетрудно догадаться, на размышления на вечные темы меня навела недавняя смерть нашего главного редактора Владимира Михайловича Кучмия. Незаменимого человека, которого мы на прошлой неделе проводили на кладбище, где стояли все какие-то маленькие, нелепые со своими цветочками и потерянными взглядами, жалеющие не то его, не то себя, которым неизбежно когда-нибудь придется повторить этот путь. При одной этой мысли становится тошно. Но речь сейчас не о нас, а о нем.

     Господи, как легко впасть в пошлость, когда говоришь о чем-то серьезном. Я вот думал, как назвать эти заметки, и в голове все вертелось что-то вроде "Прощания с Михалычем". Ужас. От боли притупляются и ум, и вкус. Какой он мне Михалыч? Я даже про себя никогда так его не называл. Только Кучмий или Владимир Михайлович, но смерть вызывает растерянность, а от нее тянет в панибратство.

     Не хочу лезть в друзья к покойнику, как это у нас принято. Мы не были друзьями. Мы просто очень хорошо друг к другу относились, при этом его авторитет был для меня непререкаемым. Кажется, Кучмий был единственным человеком, с кем я не решался спорить, хотя он-то как раз никогда не считал свое мнение истиной в последней инстанции.

     Мысли путаются. Начал об одном, продолжил о другом. Да, я хотел сказать о незаменимости. Все правильно: незаменимых, как и заменимых, неизбежно рано или поздно относят на кладбище. Но незаменимых относят туда только тогда, когда они уже сделают свое дело, которое без них не сделал бы никто. Вот и вся разница.

     Я пришел в "Спорт-Экспресс" в октябре 1991 года. Газета была образована за пару месяцев до этого двенадцатью журналистами, одним из них был Владимир Михайлович, а из остальных одиннадцати несколько человек в разное время говорили мне потом совершенно одно и то же, сами того не зная, повторяя друг друга: "Мы все ушли "под Кучмия". Все сначала спрашивали: "А Кучмий про идею знает?" - а узнав, что не только знает, а является душой этой идеи, присоединялись". Думаю, не разглашу большую тайну, сказав это.

     Кучмий сделал то, что мог сделать только он, и без него хоть на малую толику изменилась бы жизнь миллионов людей в нашей стране. В ней не было бы нашей газеты, с которой для многих начинается день, а мы сами были бы какими-то другими. Я, например, скорее всего, никогда не стал бы журналистом. Денег от этого у меня, наверное, было бы больше, а вот удовольствия от жизни я получил бы куда меньше. И не было бы той отдушины, какой стала для меня наша редакция, в этом скотском мире, где разная мразь подрезает тебя на дороге, готовая пожертвовать, если понадобится, даже твоей жизнью только ради того, чтобы на секунду раньше успеть по своим делам. А потом вечером в компании с такой же мразью порассуждать о нашей особой духовности и доброте, до которых всем остальным тянуться не дотянуться. И все это под телевизор, из которого будут говорить о том же, забывая, что праведников, которые сами себя хвалят, не бывает или это уже не праведники. Опять меня куда-то заносит, но все это, наверное, имеет какое-то отношение к смерти Владимира Михайловича, раз она вызывает эти мысли.

     Я никогда не слышал, чтобы он себя хвалил. Всегда "мы", всегда "наша команда", хотя уж с его-то стороны не было бы никаким грехом сказать, что то или это сделал лично он, потому что это была чистая правда.

     Много лет назад, когда я прочел "По ком звонит колокол" Хемингуэя, то подумал, что со стороны автора было очень опрометчиво брать эпиграф из проповеди Джона Донна, который был не только деканом собора св. Павла, но и одним из величайших английских поэтов, потому что во всем романе нет ничего равного этому эпиграфу.

     "…если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа… смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе".

     Михалыч, без тебя… О, Господи, простите ради Бога. Владимир Михайлович, без Вас мы все стали меньше. Намного.

     Александр Беленький